луков, так что они вновь свистели над стенами, заставляя воинов и
любопытных горожан в страхе нагибать головы. Это вызвало новые взрывы
смеха, и новые стрелы неслись к башне, где даже появились раненые. Дикий
вопль провожал меткую стрелу, орда все больше веселилась. Славины вызывали
ромеев на бой.
- Выходите, пестрые черепахи, мы сдерем с вас рубахи железные! А ну,
подставляйте свои черепа под наши топоры! Вылезайте из своих нор! А то
подожжем ваш барсучий дом! Клянемся Перуном, посадим вас по-братски на
кол, трусливые сони, полевые мыши! Мыши вы и есть! В море вас пошвыряем,
как лягушек в вонючую лужу!
И ливень стрел осыпал стены, с криком падали воины, а славины
потешались все больше.
Рустик был вне себя от гнева. Он непрерывно глядел вдаль, ожидая
новых отрядов варваров. Их не было. И тогда он решился. С башни исчез его
золотой шлем, и в ту же секунду зазвучали трубы и рога, с грохотом
распахнулись восточные ворота, и легион гоплитов ринулся на славинов.
Воины покинули крепостные стены, гарнизон целиком вышел в поле.
Сотни топоров и копий сверкнули в воздухе, вонзившись в тело легиона,
дрогнувшее на мгновенье. Но вновь запели трубы, могучий клин, закованный в
сталь и железо, бросился на варваров.
Толпа повернула вспять и кинулась врассыпную, словно тысячи
испуганных зверьков. Византийцы азартно преследовали врагов, поражая их
копьями, сметая отставших, безжалостно расправляясь с одними и заставляя
других пускаться в бегство. Со стен вдогонку им неслись победные вопли
горожан, торжествующие крики женщин и детей. А Рустик разгневанный и
гордый, гнал варваров все дальше и дальше в глухие ущелья, думая там
поймать их в ловушку и перебить, как собак, всех до единого.
Вдруг загремели рога славинов и антов. Со всех сторон, из ложбин и
ущелий, вырвался могучий вопль. Рустик окаменел, ни секунды не сомневаясь
в том, что означают эти звуки. Он проник в лукавый замысел варваров.
- Назад! В Топер!
Трубы подхватили его приказ. Легион сомкнулся и галопом помчался в
город. Но было уже поздно. Отряд славинов, предводительствуемый Истоком,
ударил ему во фланг и расколол надвое. Радо вышел навстречу, с тылу
атаковал Ярожир со своими повернувшими обратно беглецами.
Плач женщин и детей взметнулся к небу. Город охватила паника. Богачи
поспешили к своим кораблям, за ними бросились бедняки, но их сталкивали с
лодок в море, чтоб они не потопили перегруженные челны. Сотни людей
боролись с волнами, призывая на помощь, но парусники брали только своих,
быстро поднимали паруса и уходили в сторону Фессалоники.
Тем временем жестокая сеча у крепостных стен утихала. Бежать удалось
лишь нескольким десятками человек, но и тех отважные славины преследовали
до самой темноты. Измучены были и нападавшие, поэтому после боя не слышно
было даворий, да и сам Исток не решился вести воинов на город, которым они
легко могли бы овладеть из-за всеобщей паники и растерянности.
У подножия крепостных стен вспыхнули было костры, но тут же потухли.
Воины погрузились в глубокий сон.
Истока радовала победа. Он восхищался своими воинами, вера в мощь
войска достигла вершины. Он решил разрушить город на другой день, а
потом...
В мечтах он уже обнимал Ирину и праздновал желанную свадьбу в
Фессалонике.
На рассвете воины окружили Истока. Несмотря на гибель многих
товарищей, они были веселы и чувствовали в себе достаточно силы, чтобы
захватить и разгромить Топер. Быстро сплели лестницы, во рву появились
бревна, и воины кинулись на штурм восточной стены. Однако город не
позволил застать себя врасплох. Горожане прекрасно понимали, что им не на
кого рассчитывать, кроме самих себя. Они завалили ворота и поднялись на
городские стены.
Когда передовой отряд славинов достиг подножья стен и полез наверх,
потоки кипящего масла и пылающей смолы обрушились на обнаженных варваров,
и десятки воющих и рычащих от боли людей скатились вниз.
- Назад! - крикнул Исток.
Воины обратились вспять, а сильно обожженные, не желая терпеть
безумную боль, выхватывали ножи и вонзали их себе в грудь, добровольно
расставаясь с жизнью.
Сварунич понимал, что таким образом он ничего не добьется. Он щадил
воинов, поэтому отправил их в лес - валить деревья. Из срубленных бревен
воздвигли несколько башен напротив крепостных стен. Потом Исток приказал
построить два подвижных навеса в виде византийских черепах. Это сделали за
три дня, и тогда Исток поставил под них отборных лучников, которые стали
осыпать стрелами из своих луков башни и стены, прогоняя с них плохо
вооруженных горожан. Славины не мешкая подтянули на катках черепахи и
прислонили их к воротам. Защитники крепости бросали сверху огромные
каменные глыбы, лили кипяток, но навесы были сбиты из толстых бревен, и
камни ничего не могли с ними сделать. Стрелы прогоняли людей со стен, а
тараны под навесами принялись долбить тяжелые кованые ворота. Всю ночь
воины Истока копали и рубили. Утром в дереве вскрылась рана, ворота
уступили, петли слетели прочь, засовы подались, войско оказалось у входа в
крепость. Исток отскочил в сторону, орда бросилась в проем, воины тем
временем кинулись по всем лестницам на стены. Отчаявшиеся защитники искали
спасения в домах. Славины, вне себя от бешенства, к ночи перебили всех и
вся, разгромили все, до чего удалось добраться, и вечером в претории
разложили огромный костер, принося дары Перуну.
В ту ночь славины впервые праздновали победу на берегу Эгейского
моря, впервые слушали рокот волн, а утром над ними взошло солнце в лучах
такой славы и радости, каким не знали их деды.
Беглецы с Топера, достигшие по морю Фессалоники, рассказывали всякие
ужасы о варварах: у них-де большое прекрасно организованное могучее
войско, с ним они могут пройти всю Элладу. Жители взволновались, гарнизон
выслал разведчиков, имущие горожане, закопав в подвалах драгоценности,
покидали город.
И только одного-единственного человека эти вести не вывели из
равновесия, - то был Эпафродит.
"Судьба делает свое дело, - рассуждал он, кутаясь в хламиду философа.
- Час пробил! Исполнилась мера Византии!"
И еще одного человека обрадовали эти вести; то был певец Радован,
который добрался до Фессалоники и теперь купался в роскоши у Эпафродита.
Правда, он тосковал по воинственному шуму славинов, хороводам девушек, по
славинской песне, которую не услышишь в Фессалонике. И в конце концов не
выдержав, взял свою лютню и отправился в Топер, зная, что несет радостную
весть Истоку и Радо. Жажда славы подгоняла его, и он шагал легко, словно
юноша.
На следующий день после взятия крепости он неожиданно появился среди
славинов. Зазвенела лютня, загремела песня, возликовал народ, славя певца.
А Радован гордо приблизился к Истоку, поднял руку и торжественно произнес:
- Я выполнил клятву, Исток! Я нашел ее! Любиница жива и шлет тебе
привет, а также Радо, хотя она скорей мне должна принадлежать, ибо спас ее
я, а не ты, друг!
Хмурое лицо Радо озарилось радостью в глазах показались слезы, он
упал к ногам Радована, обнял его колени и зарыдал.
23
Радостная лихорадка охватила войско, когда разнеслась весть о том,
что Любиница жива. Дочь Сваруна любили славины, почитали анты. Исток
немедля отправил пятерых быстрейших всадников на север в град, чтоб
обрадовать отца, который, помрачившись рассудком, утрату единственной
дочери переживал тяжелее, нежели гибель девяти сыновей.
Радовану повсюду сопутствовали почет и слава.
Девушки раскладывали костры в честь богини Деваны, водили веселые
хороводы. Исток велел отдыхать. Долгие часы воины сидели на берегу, глядя
в невиданную бескрайнюю ширь волнующейся морской пучины.
Старейшины возлежали вокруг ягнятины, потягивали вино из римских
сосудов, добытых в Топере и предавались беззаботной радости, словно у себя
дома.
Радо переменился, как меняется грозовая ночь при восходе солнца. Лицо
юноши окаменело с тех пор, как Тунюш похитил Любиницу. На лбу появились
мрачные борозды, вокруг стиснутых губ залегли глубокие складки,
ввалившиеся глаза под косматыми бровями сверкали мрачным огнем, злобой и
жаждой мести. Даже смерть Тунюша не прояснила его лица. А когда он вел в
бой свой отряд, гнев его наводил страх и трепет даже на воинов - славинов,
и они долго не решались заговаривать с ним после боя, когда, угрюмый и
задумчивый, он в одиночестве лежал возле своего костра.
Сейчас это постаревшее от горя лицо осветил луч зари. Он по-детски
улыбался и ягненком ходил по пятам за Радованом.
- Отец, - умолял он, - расскажи как ты нашел Любиницу, где она
сейчас, здорова ли? Тоскует ли она по своему Радо? Говори, иначе...
Старик не спешил с рассказом. Он понимал, что слава его достигла
вершины, и ему было приятно стоять на вершине этой чудесной горы. Поэтому
он тянул как мог.
- Расскажи да расскажи! Пристал, как ребенок к бабке. Я сказал, что
клятву выполнил, и хватит! Если тебе мало, иди за ней сам и ищи ее, как
искал Радован, постаревший во время поисков на несколько лет от усталости.
Кто ищет, тот находит!
Радо, огорченный как ребенок, умолкал, с трудом перенося расспросы
старика о походе, о добыче, о погибших и о их подвигах.
- Пей, отец! Отличное сладкое вино! - попытался он однажды напоить
Радована и тем развязать его язык. - Смотри, я принес тебе полный кувшин!
Певец не отверг кувшин. Но, осушив его, поморщился, сплюнул далеко в
сторону и сказал:
- Отличное сладкое вино, говоришь? Сытый голодного не разумеет. У
Эпафродита в Фессалонике я таким вином мыл руки. Клянусь богами, не лгу!
Все удивились.
- Не лгу, говорю я! - повторил Радован и снова сплюнул.
- И все же не заносись слишком и расскажи, где сестра и как ты нашел!
- вступил в разговор Исток, внезапно вставший за спиной старика.
Мужи раздвинулись, почтительно приглашая Истока к огню. С тех пор как
племя себя помнило, никому не доводилось участвовать в столь победоносном
походе, как под началом Истока. Даже Радован почувствовал, что в глазах
Истока сверкает нечто, похожее на приказ.
Но все таки он и тут остался себе верен.
- Не говори, Исток, что я заношусь, дабы я не ответил, что негоже так
разговаривать со мной. Правду сказать, только старому волу оказалось под
силу вытянуть тебя из ямы, конечно, если ты еще не позабыл этого, Исток!
Не вытащить бы тебе головы из расщепа, если б Радован его не разжал!
- Не обижайся, отец! Славу ты пожинаешь, чего ж сердиться на посев?
Быстрей рассказывай о Любинице и об Ирине! Мы не в граде, время дорого и
небезопасно!
Взгляд Истока был суровым, старик молча осушил чашу, позабыв даже
сплюнуть, и начал свой рассказ:
- О Любинице я уже знал тогда, когда принес тебе письмо от
Эпафродита.
Радован лгал, - тогда он был убежден, что девушку сожрали волки.
- Знал?! И не сказал мне! - вскипел Радо.
- Осел! Я не дурак, как тот молодец, что позвал приятеля вечерком в
гости, жареных рябчиков отведать, а рябчики-то еще в лесу на деревьях
сидели, подстрелить ничего не удалось, вот и пришлось пареной репой
угощать гостя. Я-то поумнее. Ведь Нумида нашел Любиницу посреди дороги,
полуживую, и взял ее в свою повозку. Однако той ночью нагрянули беглецы,
Нумида тоже убежал, а я пошел с письмом к тебе, Исток. Может, мне надо
было сунуть Любиницу к себе в сумку, как тетерку? Да ведь девушек в сумках
не носят! Осел ты, Радо! - Радован потянулся к чаше.
