- Так это Нумида, - вздохнул Исток. - Я награжу его! Значит, он
пожалел ее?
- Нумида - хороший человек, да и девушка не из таких, чтоб проходить
мимо, раз она лежит посреди дороги.
- Все же ты мог мне об этом сказать. Почему ты молчал?
- Помолчи теперь ты, не то я замолчу! Я бы мог тебе сказать, конечно!
А если б на Нумиду напали разбойники, убили его и отняли Любиницу? Что бы
я сказал потом, а?
- Любиница у Эпафродита, у Ирины! О боги! - громко и радостно
закричал Исток и опустился у костра на колени.
- За ней! - воскликнул Радо, вскакивая на ноги.
- На Фессалонику! - загудели воины, хватаясь за рукоятки мечей.
- Мир, братья! - сказал Исток, вставая.
- Значит, она в Фессалонике с Ириной у Эпафродита?
- Да, я ее туда отправил, в безопасное место. Дальше потрудитесь
сами. Я свою клятву исполнил.
- А Ирина знает, кто она и откуда?
- Знают и она и Эпафродит, они там целуются и милуются, как две
голубки!
- На Фессалонику! Созывайте совет! Надо решать немедля!
Запели рога, взволновались воины, хлынули на совет старейшины.
Первым поднялся на скалу старейшина Боян и громко, чтоб слова его
услышали все, произнес:
- Старейшины, мужи, храбрые воины, братья! Рога призвали вас! Вы
пришли, чтоб держать совет. Я спрашиваю, кто не чтит славного Сваруна?
- Слава Сваруну! Слава великому Сваруну!
- Я спрашиваю, кто отдал Моране в сражениях против Хильбудия больше
сыновей, больше храбрых воинов, чем он?
- Никто! Девять сыновей его взяла у него Морана! Слава сынам Сваруна!
Слава Сваруну!
- Я спрашиваю, чей сын победил вражду между славинами и антами? Кто
породил героя, что ведет нас от победы к победе? Я спрашиваю, кто?
Мгновенье тишины сменилось бурей криков. Не щадя глоток, вопили
мужчины, девушки поднимали вверх руки, орда топала ногами, звенело оружие,
и все эти звуки разом летели к небу.
- Слава Истоку! Слава, слава, слава воеводе!
Боян движением руки успокоил толпу.
- Я спрашиваю, слышали ли вы о горе Сваруна, которое грызет его,
словно змея, знаете ли вы, что у него похитили единственную, любимую и
всеми нами, дочь?
Над толпой пронесся печальный, полный горечи вздох.
- Я спрашиваю, в чем наш долг, если мы знаем, где похищенная
Любиница?
- За ней! К ней! - неистовствовало войско.
- Я спрашиваю, пойдем ли мы за ней, если она укрыта за прочными
стенами в Фессалонике?
- На Фессалонику! Смерть Византии! С нами Перун!
Люди обезумели, воины размахивали мечами, шум заглушил рокот морских
валов. Радо плакал от радости и обнимал своих молодцов, повторял:
- На Фессалонику! На Фессалонику!
Молчали лишь два человека, два великих героя - Исток и Ярожир.
Шрам на лбу старого воина стал лиловым, губы побелели. Пристально
глядел он на Истока, пытаясь прочесть его мысли, понять тяжкую заботу,
написанную на его лице. Ярожир догадывался, что Исток ждет, пока утихнут
страсти. Тогда он прозовет всю свою мудрость и скажет войску,
одурманенному победами, что оно разобьет себе голову и сломает шею у
неприступной крепости.
Когда крики стихли и лишь издали эхо доносило гул орды, Исток
поднялся на скалу, где стоял старейшина Боян.
- Братья славины, братья анты! - начал он издалека. - Радуется Перун,
парки ликуют, видя рождение таких героев, боги пребывают с нами, ибо мы
отомстили и за их поруганное имя, люто преследуя христиан. И вот теперь
перед нами - Фессалоника!
Вдруг по толпе прошло движение. Все разом повернули головы на восток.
В толпу бешеным галопом врезался на взмыленном коне человек. Из груди его
с хрипом вылетали отрывистые слова:
- Войско идет... Византия... конница!
Насмерть загнанный гуннский конь ворвался в круг старейшин. Широко
расставив ноги, он дрожал всем телом, а хозяин, поднявшись в седле и
хватая усталой грудью воздух, кричал:
- По Фессалоникской дороге на нас идет от Константинополя войско. Под
началом магистра императорской гвардии Асбада!
Тут же он покачнулся, потерял равновесие и упал на руки воинов,
подскочивших на помощь.
Люди замерли, молча устремив взоры на Истока.
Услыхав имя Асбада, Исток вздрогнул, словно его ужалила змея. Он
знал, что магистр эквитум идет из Константинополя во всеоружии. Но страх
быстро исчез. В сердце зазвучал глас судьбы, и он воспринял его как
приказ.
"Не суждено тебе, Исток, вкушать сладость с ее губ, пока ты не
завершишь начатое. Не упадет тебе на грудь цветок, пока ты не скажешь: мы
отомстили, Ирина, и за твои муки!"
При одной мысли о том, что он идет в бой за нее, только за нее, лицо
его озарила радость, она наполнила мужеством сердце старейшин, тревога
исчезла с их лиц, так как на лице вождя они видели надежду. Никто ничего
не говорил, ничего не советовал.
- Повелевай, Исток! Ты - вождь! - произнес Боян.
И толпа подхватила его слова:
- Повелевай! Мы все пойдем за тобой!
Молодой Сварунич вскочил на коня. Позолоченный шлем его сверкал над
толпой, словно он нес пылающий факел. Прозвучала команда, зазвенело
оружие, заржали кони, затрубили рога. Не успела еще наступить ночь и
необычное кроваво-красное солнце погрузиться в воду, как конница уже
мчалась навстречу врагу.
Орда угоняла скот в горы, укрывала его в лесах вокруг крепости. Ей
было велено стеречь добычу и пленников до возвращения войска.
И когда тьма опустилась на землю, возле угасающих костров остался
один человек - Радован.
"Я ночью не поеду! Бросили меня, как обглоданную кость! Хороша
награда за мои муки! "Возвращайся в город! - приказал Исток. - В суматохе
ты можешь спастись, потому что богачи бегут из города". Конечно могу. Но
не надо гнать меня, как собаку. "Возвращайся в город! Возвращайся в
Фессалонику, обрадуй их, все им расскажи и умоли их приехать сюда".
Разумеется! Положи им в рот, а они уж, так и быть, сами проглотят. Вот она
настоящая любовь! Старики должны отбивать девушек для женихов. "Сегодня же
езжай, да побыстрее, очень прошу тебя, отец..." - передразнивал Радован
Радо.
- Не поеду я ночью, сказал не поеду и не поеду!
Раздосадованный певец побрел в Топер и принялся рыскать по подвалам.
В претории он обнаружил нетронутый запас вина и провианта. Воткнув в землю
факел, он тут же разложил костер и принялся за ужин. А поужинав, так часто
прикладывал ко рту кувшин с вином, что и не заметил, как погас огонь.
Тогда старик положил под голову глиняный горшок и уснул.
Когда по Константинополю разнеслась весть о вторжении варваров, худое
лицо Управды побледнело. Всю ночь горел светильник в его комнате, и каждый
час силенциарий докладывал ему о новых зверствах варваров, о которых
рассказывали беглецы. Деспот проклинал Тунюша, то и дело взглядывал в окно
на возведенный купол святой Софии и молил эту святую даровать ему
мудрость.
Если у Юстиниана от неожиданных забот лопалась голова, то императрицу
нашествие варваров радовало. Она не сомневалась, что это дело рук Истока.
Ее соглядатаи не пропускали мимо ушей перешептывания в кабаках, замечали
перемигивания на форумах, до них доходили разговоры солдат и громкие вопли
голытьбы, нахлынувшей осенью в город. Собственно, все в Константинополе
считали, что поход варваров, которые подобно регулярному войску атакуют
императорскую армию, возглавляет Исток. Тщеславную женщину не беспокоил
ущерб, нанесенный славинами империи. И хотя она ненавидела Истока лютой
ненавистью, она была настолько суетна, что ненависть соседствовала в ней с
гордостью - она любила великого полководца Истока. Ее лишь беспокоило, как
бы Управда не проведал о том, что именно она раздула в душе варвара
страшное пламя мести. Подобно обнаженному мечу, сверкнувшему вдруг в ночи
и опустившемуся на шею, пришло воспоминание о его письме. Давно уже был
уничтожен тот кусочек пергамена, давно не появлялся перед Управдой ни один
из тех сенаторов, что слышал тогда послание магистра педиум. В тот раз
повелитель не поверил. Но ведь сейчас, в это тревожное время, кто-нибудь
может шепнуть ему: "Это - Исток, это - Орион, которого императрица..." Она
подумала об Асбаде, который интриговал вместе с ней и для нее, и ее окатил
холодный пот. С тех пор как он не смог возвратить ей Ирину, не смог
выполнить ее приказа, она возненавидела его и старалась всячески унизить.
А вдруг магистр эквиум станет мстить ей, вдруг он вздумает пойти к
Управде?
В глазах ее потемнело, хотя роскошные светильники сеяли вокруг
волшебный свет. Она знала, что деспота мучает ревность. Сколько раз она
уже отводила ему глаза, сверкавшие подозрением, сколько раз успокаивала
страстным объятием, притворно пылким поцелуем. Что будет, если Асбад,
который столько знает, теперь заговорит и подорвет веру Управды в нее?
- Вон, вон из дворца! Пусть идет на славинов!
Глубокой ночью, надев простое холщевое платье, распустив волосы и
подвязав платком голову, Феодора в образе кающейся монахини пошла к
императору.
Управда мрачно ходил по комнате. Беззвучно подняв занавес, Феодора
остановилась у входа. Деспот повернулся к двери и, не веря своим глазам, в
изумлении воздел высохшие руки. Феодора молча склонила голову.
- О августа! - печально воскликнул Управда и, поспешил навстречу
жене, обнял ее. Лицо Феодоры спряталось на его груди. - О святая, моя
единственная, кто ранил твое сердце? Отвечай, во имя господа, чем ты
огорчена?
Он провел рукой по ее волнистым волосам, пряди которых выбивались
из-под платка. С трудом подняла она лицо и посмотрела ему в глаза.
- Разве пристала императрице сверкающая диадема, когда под грузом
забот склоняется голова величайшего повелителя земли и моря?
Усталые глаза Управды вспыхнули жарким пламенем, которое может зажечь
лишь могучая любовь. Дрожа, он прижал ее к своей груди и поцеловал.
Она отступила на шаг.
- О деспот, свет в моей комнате не погас, ибо не погас он у тебя. Я
долго размышляла, как помочь тебе. И у меня родилась мысль, которую,
надеюсь, ты не отвергнешь, как не отвергал моих советов раньше, никогда о
том не жалея.
- Я не отвергну твоего совета! Мудрость господня сопутствует тебе!
- Кого ты пошлешь против варваров? Нет полководца, нет воинов,
считаешь ты? Есть полководец, есть воины! Твои солдаты бездельничают в
Цуруле, а безделье губит лучших всадников; есть полководец в
Константинополе, пусть он идет на варваров, пусть победит славинов. Этот
полководец - Асбад.
Мгновенье Управда колебался: конница В Цуруле охраняет город, но
почему бы ей в самом деле не выступить сейчас против варваров?
- О мудрая! Я отолью из золота пятисвечник в дар святой Софии,
вдохновившей тебя. Быть по сему!
- Ты колебался, ибо ты страшишься за столицу. Не бойся. Трон, на
котором мы сидим, - незыблемый. Если будет нужно, на стены выйдет Феодора!
Никогда и ни за что не смогут варвары поколебать трон христианских владык!
Взволнованная Феодора подняла вверх правую руку, сверкнул ее белый
локоть. Управда коснулся его и жадно поцеловал.
Императрица вышла, на губах ее играла тихая усмешка. Но войдя к себе,
она бросилась на диван и разразилась безудержным хохотом, словно девица с
ипподрома, обманувшая двух любовников, чтоб насладиться с третьим.
До утра Управда размышлял над советом Феодоры. Он и сам думал о
коннице в Цуруле. Но совсем оголять ворота Константинополя? Нет! Она
сказала: "Пойду на стены!" Да, она права. Константинополь оборонять не
трудно.
И он написал указ, в котором назначил Асбада, магистра эквитум,
