"Пусть сожрут меня вурдалаки, если это не Нумида".
- Могущественный, выслушай! Нет обмана в моих словах! Ты назвал меня
гунном, но я не гунн. Я славин, певец, что бродит по белу свету с севера
на юг и с юга на север. Град славинов привечает меня, и Константинополь
отворяет двери своих кабаков при звуке моих струн. И не только кабаки: я
играл перед деспотом, гостил в вилле господина Эпафродита.
Купец закусил губу и нагнулся к Радовану.
- В вилле Эпафродита? Что ты говоришь? Не произноси этого имени! Он -
бунтовщик, он изменил священному двору.
- Господин, ты сказал, что мои слова умрут под шатром! Я не верю, что
он изменник. Он защищал невинных. Он спас Истока, спас Ирину!
- Не называй этих имен! Смерть зажмет рот всякому, кто называет их!
Купец отчетливо представил себе события минувшего. Потом подошел к
старику, положил ему руку на плечо и пристально взглянул в небольшие серые
глаза Радована.
- Мир с тобой, Радован! Я - Нумида! Ты не ошибся!
Радован вскочил с места и раскрыл объятья, собираясь радостным воплем
приветствовать Нумиду. Но тот, приложив ладонь к его губам, поднял палец и
сурово произнес:
- Тайны умрут здесь! Они не выйдут из шатра!
Радован понял, что Нумиду сопровождают люди, которым не следует
знать, откуда и куда направляется их хозяин. В безмолвной радости
размахивал он руками, прижимал их к груди, потом принялся целовать руку
Нумиды; он хохотал, зажимая себе рот ладонью, и в конце концов пустился
выделывать ногами коленца, как подгулявший пастух.
Успокоившись, старик придвинулся к Нумиде вплотную и таинственным
тоном спросил:
- А есть ли у тебя вино Эпафродита?
- Есть, дядюшка! Ты напьешься так, что луна с неба среди ночи
исчезнет, а звезды загорятся ясным днем.
- Ах, Эпафродит, если б ты знал, как любит тебя Радован!
Нумида улыбнулся и, подмигнув, вышел из шатра. Он приказал страже
нести караул влево и вправо от дороги, а остальным воинам лечь спать.
Потом подошел к высокой повозке, накрытой холстом, и шепотом спросил о
чем-то раба, сидевшего возле нее. Тот молча кивнул головой, тогда Нумида
отдал ему какой-то приказ. Повару он велел принести вина в шатер и
приготовить ужин для гостя.
Затем Нумида возвратился к Радовану, и вслед за ним повар поставил на
пестрый ковер посреди шатра кувшин и долго пил, зажмурив глаза, словно
вкушал единственную и самую большую радость жизни.
- Как бывало в Константинополе, - наконец сказал, глубоко вздыхая и
не выпуская из рук глиняный кувшин. - Клянусь всеми богами, твоими и
моими, под солнцем нет человека, который любил бы тебя больше, чем я!
Он снова приложился к кувшину и, поглощая сладкое лесбосское вино,
всем своим видом выражал бесконечное наслаждение и безмерное уважение к
обладателю такого напитка.
- Как бывало в Константинополе, и в то же время это вино в десять раз
лучше того. Я тосковал по нему с тех самых пор, как расстался с
Эпафродитом!
Нумида опустился на мягкую шкуру персидского архара, - радость
старика доставляла ему удовольствие.
- Объясни мне, Радован, почему ты превратился в гунна?
Старик по привычке растопырил пальцы, чтоб огладить свою
несуществующую теперь бороду.
- Почему я превратился в гунна? Это великая хитрость! Столь великая и
значительная, что потомки наши и в десятом колене будут слагать о ней
песни. А пока не спрашивай больше. Если б я рассказал тебе все, меня
сокрушила бы такая печаль и охватил такой гнев, что их не залило бы все
вино Эпафродита. Завтра все узнаешь. И так изумишься, что не сможешь
заснуть три ночи подряд. Запомни, целых три ночи! А пока лучше ты поведай
мне об Ирине и Эпафродите!
- Они оба спасены, оба счастливы!
- Клянусь Перуном, не напрасно мы страдали! Рассказывай!
- Сперва скажи, где Исток. Меня послал к нему Эпафродит. Он ушел от
погони, это ясно. Но помнит ли еще доблестный варвар об Ирине? Она тоскует
по нему, как горлинка, дружка которого весной убил из лука шальной
мальчишка.
- Помнит ли он ее? Еще бы! Лишь во время сражения, убивая врага, он
возможно, не думает о ней. А знаешь ли ты, что он разбил антов и передушил
их всех, как ястреб цыплят? В бою он вепрь, волк, сатана, как сказали бы
христиане. Тогда лишь он, возможно, не думает о ней. А все остальное
время... Голова его падает на грудь, словно затылок у него из мягкой
пряжи. Глупо, конечно. Но что поделаешь?
- Где мне найти его? Едем со мной, старик! Я несу на груди большое и
важное для Истока письмо.
Радован умолк. Сжав левой рукой свой подбородок, а правой - лоб, он
задумался.
"Предложение заманчивое. У Нумиды повозка. Его спутники - полные
кувшины. Поездка была бы приятной. О женщина, чтоб ты потонула в бесовском
озере! Не будь женщины, мне не пришлось бы давать обеты. Ой, Любиница, ты,
наверное, раскаиваешься в волчьем желудке, что так загнала старика. Но я
поклялся Святовитом, и не могу, нет, не могу без нее вернуться. Вот убью
Тунюша, тогда и вернусь, а так - нет!"
Радован медленно убрал ладонь со лба, опустил левую руку и сказал:
- Нет, не поеду с тобой!
Нумида ничего на это не ответил. Радовану показалось, будто он
обиделся. Они оба потянулись к кувшину. Раб принес ужин. Старик взял кусок
мяса, но ел с трудом, куски застревали у него в горле. Он снова поднес
кувшин к губам, надеясь залить вином свою печаль и гнев.
- Значит, не едешь? - спросил Нумида.
- Нет!
- Зачем же ты лгал, будто любишь Эпафродита!
- Клянусь богами, я не лгал! Но назад я не поеду, не поеду, и все, не
надо меня сердить. Я ведь сказал: не спрашивай! Желчь поднимается во мне,
и если она разольется...
Радован сердито взглянул на Нумида и поднял кулаки. Тот не
шевельнулся. Злость старика забавляла его.
- Расскажи лучше об Ирине, об Эпафродите! Я же просил тебя. Уважь
старика, сам Эпафродит оказывал мне уважение, а ты перечишь. А путь,
которым надо ехать к Истоку, я тебе прямо перстом укажу. Если же его там
не окажется, спокойно садись ужинать, отдыхай и жди - он придет. Я не могу
ехать с тобой, не имею права. Все расскажу завтра, когда будем прощаться.
А сегодня не серди меня больше. Ибо страшен во гневе Радован.
- Пей, певец! Я не принуждаю тебя. Храни свои тайны. Укажешь мне
дорогу, и на том спасибо!
Перед вином Радован не мог устоять. Гнев его утих, и Нумида начал
свой рассказ.
- Эпафродит бежал той же ночью, которой бежал Исток, и благополучно
добрался до Греции.
- В этом я не сомневался. За его челом скрывается само солнце, никак
не меньше! А Ирина?
- Она уехала в Топер к дяде Рустику!
- Топер возле Неста. Я знаю это гнездо.
- Но дядя выдал ее Асбаду. Асбад же все рассказал императрице.
- У славинов нет таких "дядей". Дьявол опутал его, мерзкого
христианина!
- Императрица потребовала ее назад ко двору!
- Чтоб угостить ею Асбада, козлица!
- Ирина лишилась чувств и слегла в горячке, когда дядя сказал ей, что
она должна вернуться во дворец.
- Уж я бы не лишился чувств, а тут же на месте удавил такого дядю.
Клянусь Перуном!
- Эпафродит послал евнуха Спиридиона наблюдать за Ириной.
- Знаю его. Грош ему цена. Все скопцы - слепцы.
- Верно, но этот нам полезен, он связан с нами одной веревочкой.
Он-то как раз все и разузнал и поспешил в Фессалонику. А мы с Эпафродитом
тоже приплыли туда из Афин. "Нумида, - сказал мне светлейший господ, -
спаси ее!" Я коснулся иконы Спасителя и ответил: "Клянусь своим спасением,
я освобожу ее".
- Нумида, Христос нарек тебя всеобщим спасителем, так же как меня
нарекли всеобщим спасителем мои боги. Велик ты перед своим господином,
Нумида! Прощаю тебе все и целую тебя! Выпьем.
Глаза старика стали влажными, и он потянулся к кувшину, приветствуя
Нумиду:
- Victor sis semper! [Побеждай всегда! (лат.)]
Лицо африканца повеселело. Похвала певца польстила ему, он, в свой
черед, протянул руку за кувшином и ответил:
- Многая лета тебе, отец героя Истока!
Радован закусил губу - он совсем позабыл о своей выдумке, которой
обманул весь Константинополь.
Облокотившись на козью шкуру, Нумида с гордостью рассказывал об
освобождении Ирины.
- Отец, поверь мне, это не шутка вырвать добычу из пасти такого льва,
как Рустик. Много раз голова моя лежала на плахе. Но на сей раз я уже
думал, что наверняка с ней расстанусь.
Ирину заперли в преторий - в центре Топера, в крепости. Кругом -
солдаты, повсюду караулы и возле самой пресветлой госпожи, словно лев
перед овечьим стадом, - дядя Рустик. А Рустик - не Асбад. Его не обманешь.
Всю ночь мы сидели со Спиридионом в Фессалонике возле мерцающего
светильника и ломали себе голову. Уж масло у нас вышло, на востоке
занялась заря, а мы так ничего и не придумали. И тут появился Эпафродит в
черной хламиде, голова покрыта капюшоном, словно у философа. Левый глаз он
вонзил в меня, правым - резанул Спиридиона. Ни слова не спросил - и так
все понял.
- Чего стоит ваш разум, если вы не можете поймать в силки воробья!
Позор! Спиридион, ищи повозку и мчись в Топер! Через Кирилу дай знать
пресветлой госпоже, чтоб она сказалась больной и ждала твоего знака! Живо,
в путь! Езжай, делай свое дело и жди Нумиду!
Евнух потоптался на месте и униженно попытался выпросить денег.
Эпафродит даже не взглянул на него. Сухим пальцем он указал ему на
дверь.
- Ну, а ты знаешь теперь что делать? - повернулся он ко мне.
- Знаю, господин!
- Тогда ступай в подвал и представь себе, что в сундуках не золотые
монеты, а сухие листья!
Эпафродит запахнул хламиду, повернулся и вышел. Я же беспрекословно
принялся выполнять приказ господина.
На рассвете я выехал из города в страну варваров и там стал вербовать
воинов в свой отряд. Как увижу широкие плечи, могучую руку или крепкий
торс, - останавливаюсь и пускаю в ход золотые. Мешок с монетами худел; к
вечеру следующего дня я потратил последний золотой, наняв на него
сорокового воина. Я увел всех их в чащу, и там мы разложили костер. О
отец, видел бы ты эти лица, эти мускулы, эти спины! Прирожденные
гладиаторы! Оборванные, полунагие, разбойники и тати по призванию,
лишенные крова и родных! Клянусь Юпитером, если б нас увидела когорта
гоплитов из войска Велисария, они остались бы на месте, не успев выхватить
мечи из ножен. Словно разверзлась земля и ад выплюнул моих воинов. Они
почти не умели говорить. Только хрипло ржали, выражая свои мысли
гримасами, жестами, всем своим видом. Дружелюбия между ними и в помине не
было, они готовы были перегрызть друг другу глотку за плод инжира. Я
приходил в отчаяние. Но одно тесно связало их - золото и лютая ненависть к
Византии. Когда я рассказал им, что в случае успеха мы спасем дочь
несчастного отца, дадим пощечину самому Управде и плюнем в лицо
императрице, они вдруг стали монолитом. Пламя мщения вспыхнуло и поглотило
все прочие страсти: встав на колени перед костром, они поклялись Христом и
всеми богами, что будут беспрекословно повиноваться мне и и биться до
последней капли крови и что скорее проглотят язык, чем дадут ему
произнести слово предательства.
На другой день я тайком доставил отряду оружие: несколько мечей,
секир и копий. Я снабдил людей пищей и пообещал на десятый день после
победы на этом самом месте заплатить им золотом. Потом поодиночке я
отослал их лесом в Топер. Сам же на коне помчался вперед, чтобы разыскать
