лее чем сны... Страшно даже подумать об этом... Что же получается -
если это были только сны, тогда ему придется продолжать лгать? Продол-
жать строить ковчег, подгонять, чтоб поторопились? Или признаться в
том, что он, Теофей, действительно выжил из ума? Бррр! Невозможно в
этом признаться, невозможно! Никто, конечно, не покажет на него паль-
цем, никто не захихикает, но он-то будет знать, что не захихикают
только потому, что будут сдерживаться. Из уважения к нему, значит. А
может быть и захихикает кто-нибудь. И стоит ему, Теофею, на этого, за-
хихикавшего, посмотреть, как у того сделается постное лицо. Дескать -
что? Я ничего. Ну а за глаза... Ох-ох-ох!
Но не может же быть, чтобы это были просто сны. Ведь никогда же с
ним ничего подобного не было. А тут - свет. И не то чтобы просто свет
- как от солнца, например, а такой свет, что проникает в самую глубь и
просвечивает насквозь. И Голос... Ласковый такой... Он, Теофей, не
помнит, чтобы с ним так ласково говорили. Да нет, эта ласка не в инто-
нациях Голоса, она откуда-то извне, и обволакивает, обволакивает...
Непостижимая ласка, нечеловеческая... Нет! Не может это быть простыми
снами! Невозможно!.. Теофей осекся. Кажется, последние слова он прок-
ричал вслух. Он подслеповато прищурился, оглядел сгущающиеся сумерки -
нет ли кого поблизости, не слышал ли кто? Сердце забилось толчками, в
горле встал комок. Если услышат, что он, Теофей, сомневается, тогда...
Не хочется думать об этом... Горько думать об этом... Почему выбор пал
на него? Он стар, немощен и не честен. Обманывал ли он когда-нибудь
раньше? Обманывал. Обманывал! Грешен. Грешен! Так почему же выбор пал
на него? Не потому ли, что другие более грешны? Как замолить грехи?
Как задобрить Бога, который, конечно же, знает, что он, Теофей - гре-
шен? Надо принести ему в жертву козленка. И не одного. Самого лучшего
вина. Теофей смутился. Разве Бог пьет вино? Разве Бог ест мясо? Нет,
не годится. Он еще подумает над этим... Он еще подумает...
Ноги затекли. Теофей с трудом встал, сделал несколько неуверенных
шагов, плотнее запахнулся в длинную серую накидку и побрел прочь, ос-
кальзываясь и спотыкаясь.
* * *
Он заставил их втащить ковчег на гору. Видно было, что им не хочет-
ся тащить, но они подчинились. Тащить было тяжело, мужчины часто меня-
лись. Женщины с дарами шли позади. Теофей бегал туда-сюда, совершенно
запыхался и боялся теперь только одного - как бы сердце не выскочило
из горла, где оно пребывало со вчерашнего вечера. Его суета была со-
вершенно не нужна, и он понимал это, но ничего поделать не мог. Если
бы он остановился, его начала бы бить крупная дрожь - такая крупная,
что кто-нибудь обязательно заметил бы, а ему не хотелось, чтобы кто-то
видел как он волнуется и боится. Когда, наконец, ковчег установили на
вершине и можно было остановиться, Теофей не остановился. Он продолжал
сновать туда-сюда, никого не подпускал к дарам, которые женщины сложи-
ли у входа в ковчег, а мужчины порывались внести внутрь, погнал всех
вниз, свирепея в душе от того, что люди так медлительны и неповоротли-
вы.
Очень скоро он остался один на вершине, но и тогда не остановился,
проверял в последний раз, все ли в порядке, хотя все было в абсолютном
порядке, просто не могло быть что-то не в порядке. А, собственно, в
каком порядке? Он сам определил, что должен быть такой и такой поря-
док, Бог его ни о чем не просил, то есть не требовал, разве Бог может
просить. В сотый раз перекладывая дары, разложенные им в ковчеге, он
пытался заставить себя сесть и спокойно ждать, и не мог. И только тог-
да, когда он почувствовал, что взвинчен до предела, что если он сейчас
же, сию минуту не сядет, то умрет, только тогда он сел внутри ковчега
и неподвижными глазами уставился на дверь. Он не мигал и скоро слезы
потекли по дряблым щекам - он не вытирал их.
- Я здесь, Теофей, - тихо сказал Голос и Теофей сильно вздрогнул и
принялся озираться. Не увидев никого, он решил, что ему послышалось,
вытер глаза рукавом парадной накидки и снова уставился на дверь.
- Я здесь, Теофей, - тихо повторил Голос. Теофей снова огляделся и
хрипло сказал:
- Где?
- Здесь. Ты меня не видишь, но это не существенно.
Тогда Теофей вскочил, постоял немного, дико вращая глазами, рухнул
на четвереньки, сильно стукнув головой об пол, и застыл в таком поло-
жении, ни жив, ни мертв.
- Ну-ну, - сказал Голос. - Встань. Я хочу видеть твое лицо.
* * *
- Итак?
- Он был страшно возбужден, постоянно падал на колени, стучал голо-
вой об пол. По-моему, многого он толком не понял.
- А что ты от него хотел? Чтобы он воспринял с ясным лицом и улыб-
кой на устах? Для него общение с тобой может оказаться катастрофичес-
ким и придется подыскивать другую кандидатуру.
- Не думаю, в конце беседы он почти успокоился, и говорил вполне
осмысленно. Он просит чуда.
- Чуда? Ну да, ну да. Иначе соплеменники ему просто не поверят. Что
же, яви им чудо. Например, перенеси этот... как его...
- Ковчег.
- Да, ковчег. Перенеси его в деревню. Или еще что-нибудь придумай.
Поэффектней. Уж вмешиваться, так вмешиваться. Кстати, зачем они при-
несли ковчег на вершину? И вообще - зачем ковчег?
- Насколько я понял, он считает, что со мной нельзя разговаривать
нигде, кроме как в ковчеге. В этом он твердо убежден. А вершину горы я
сам ему назначил. Как место встречи.
- Хм... Стоило ли так трудиться? Я имею в виду ковчег.
- Он считает, что стоило.
- Ладно. Это их дело. Пусть строят ковчеги, таскают их по горам,
если им так хочется. Когда следующий сеанс?
- Через день. Думаю, к тому времени он окончательно придет в себя.
- Да-да. Если это вообще возможно.
* * *
Ковчег мягко качнуло и Теофей взмахнул руками, чтобы не упасть. Он
постоял минуту, прислушиваясь к своим ощущениям. Было хорошо. Снаружи
раздался Голос:
- Слушайте Теофея... Слушайте Теофея... Слушайте Теофея...
Теофей знал, что там, за стенами ковчега стоят изумленные соплемен-
ники. С выпученными глазами. С открытыми ртами. Ковчег, который они
полдня несли на вершину горы, в мгновение ока оказался посреди дерев-
ни. И сейчас он, Теофей, откроет дверь и выйдет с торжественным выра-
жением лица и объявит людям Закон, и люди будут внимать ему молча, с
безграничным доверием и почтением. Нет, торжественное выражение никак
не получалось - губы сами собой складывались в счастливую улыбку. Тео-
фея просто распирало от счастья. Он даже сжал лицо руками - нет! И
пусть, подумал он. Пусть видят, что он счастлив и горд. Он, Теофей -
Проводник - счастлив и горд. И он открыл дверь.
* * *
Теофей сидел на своем любимом камне и мучился. Он глодал себя, он
ругал себя самыми страшными словами, он терзал свою душу. Он опять об-
манул. Он посмел исказить Закон. Он добавил кое-что от себя. Как это
произошло? Кто потянул его за язык? Он вспоминал свои последние слова
из той памятной речи перед сельчанами и ему было нестерпимо стыдно.
Как посмел его мерзкий язык произнести эти слова? Тогда, стоя рядом с
ковчегом, глядя в глаза то Сааву, то Доронии, он произнес эти прокля-
тые слова, и когда смысл их дошел до него, тут же облился холодным по-
том. Этих слов не было в голове - откуда же они взялись? Не иначе, как
Лукавый попутал. Он, только он! Ему было страшно. Как Бог отнесется к
этим словам? Теофей полагал, что Бог не одобрит его самодеятельности,
значит - накажет нерадивого Проводника. Как? И когда? Теофей принялся
обдумывать сказанные им тогда слова. Но ведь ничего особенного в этих
словах нет. Бог и сам мог их сказать. Может быть Бог просто забыл их
сказать? Ведь это правильные слова? Нет в них ничего плохого, ничего
такого, что расходилось бы с Законом. Точнее - одна маленькая закавыка
все-таки есть, но ведь она же маленькая, малюсенькая, на нее и внима-
ния обращать не стоит, это же чепуха. Стоп! Что значит - чепуха? В За-
коне не может быть чепухи! Закон - это такая штука, что в нем просто
не может быть чепухи. По определению. Ему не стоит обманывать себя, он
допустил оплошность, преступную оплошность. Но ведь он не виноват -
это Лукавый, это от него. Откуда же еще могли взяться эти проклятые
слова, как не от Лукавого? И потом - уже поздно. Слова вошли в уши лю-
дей и навеки остались в них. Их уже не убрать. Никого уже не убедить в
том, что на эти слова не нужно обращать внимания, что они - отсебяти-
на, навеянная Лукавым. Значит - снова ложь, снова грех. И никуда не
уйти от греха - он повсюду. И стоит только показаться, что вот - ушел
от греха, зарекся, а грех тут как тут.
Люди считают Теофея честнейшим человеком, они просто не допускают
мысли о том, что он лгун. Это не может прийти им в голову, а если
кто-то посторонний намекнет об этом, люди закидают такого камнями. Та-
кое было, и не однажды. Да-да, одного даже забили насмерть, и эта
смерть на его, Теофея, совести. На его совести много грехов, но люди
считают его праведником, особенно теперь, когда он стал Проводником.
Теперь авторитет его непререкаем и, возможно, еще не одного несчастно-
го, усомнившегося в Теофее, забьют досмерти. И эти смерти лягут на со-
весть. Сколько еще ляжет на совесть! Ведь жить еще долго, несмотря на
то, что он уже стар. Еще долго будут ходить паломники, чтобы покло-
ниться святому старцу, чтобы своими глазами увидеть святого старца,
ковчег, гору, своими ушами услышать Закон из уст святого старца и раз-
нести по миру увиденное и услышанное. И те проклятые слова пойдут пу-
тешествовать по миру! Теофей закрыл лицо ладонями. Стыдно. Нестерпимо
стыдно. Он, Теофей, святой старец, разговаривавший с самим Богом, Тео-
фей, которому заглядывают в рот, ловя каждое слово, боясь пропустить,
не услышать - обыкновенный грешник. Конечно, по сравнению с любым дру-
гим человеком - Теофей безгрешен. Он никого никогда не убил, не обво-
ровал, не ограбил. Он не прелюбодействовал. И никогда явно не лгал. Он
значительно менее грешен, чем остальные, настолько, что для обыкновен-
ного человека его грехи - что капля в море, но сам-то он прекрасно по-
нимает, что дело не в количестве грехов, и даже не в качестве ...
Нельзя быть менее грешным, можно быть либо безгрешным, либо грешным. А
безгрешным, судя по всему, может быть только Бог...
Теофей сидел так уже очень долго. Краем глаза он видел паломников,
толпящихся в отдалении под деревьями. Они не решались беспокоить стар-
ца. Они почтительно ожидали, когда он пресытится уединением и можно
будет подойти, преклонить колени, облобызать ноги, невнятно произнести
несколько слов и сесть поблизости. Теофей протяжно вздохнул, подвигал
мышцами лица, придавая ему подобающее выражение, и мановением руки по-
дозвал паломников.
* * *
Исполнитель.
Книга была на латыни. Я посидел немного, соображая, как обыкновен-
ный русский мальчишка будет ее читать. Это что же, друзья мои, он зна-
ет латынь? Я, например, латыни не знал. Нет-нет, кое-какие крылатые
фразы, конечно... Я наморщил лоб, вспоминая. Ах, да! Stultorum infini-
tus est numerus (Число глупцов бесконечно). Это про меня, то есть, про
таких как я. Вот, значит как. Попадет, значит, эта кожаная книга в ру-
ки Семакова Геннадия - и что? Ему, стало быть, захочется ее читать? А
если он не знает латыни - он должен ее, латынь, изучить? Я покачал го-
ловой. Мне, например, эту книгу читать нисколько не хотелось. Точнее,
читать-то, может быть и хотелось, но нисколько не хотелось изучать ла-
тынь. Вот именно этим я и отличаюсь от Семакова Геннадия. Именно поэ-
тому мне никто никаких книг не подкладывает, и от меня ничего не ждут.
