что угодно. Он первым встал и припал к ногам учителя. За ним потяну-
лись остальные. Только Фома сидел, сердито отвернувшись.
- Не поклоняйтесь мне как Богу, - говорил Учитель, гладя руками
склоненные пред ним головы. - Любите меня как равного себе.
- Докажи! - вдруг взвился Фома. - Докажи!
- Как? - улыбнулся Ешу.
- Вот я не верю тебе - испепели меня!
- Как же я могу испепелить тебя, если люблю тебя как самого себя?
- Все равно! - упрямился Фома. - Сотвори какое-нибудь чудо! Сделай
что-нибудь! Или в образе человеческом Бог не может творить чудеса?
Ешу горько улыбнулся.
- Всему свое время, - сказал он. - Будут вам и чудеса.
Симеон подобрался к Фоме, когда Учитель смотрел в другую сторону,
больно ткнул неверующего в бок и громко прошептал:
- Поклонись, дурень, поклонись ему! Фома вяло отмахнулся.
- Поклонись, говорю! - настаивал Симеон. - Ведь если это правда,
тебе потом зачтется.
Фома с интересом взглянул на бывшего кузнеца и сказал:
- А ты не такой дурак, Симеон, как я себе представлял. - За что по-
лучил еще один тычок под ребра. Фома встал, постоял в раздумье и подо-
шел к Учителю.
- Учитель, мне посоветовали поклониться тебе, дабы поклонение мое
зачлось мне в будущем. "Вот упрямая тварь!" -подумал Симеон. - Я пок-
лоняюсь тебе, - продолжал Фома, - но прошу не зачитывать это. Я не ве-
рю, но поклоняюсь. И он припал к ногам Ешу.
- Не одинок ты в этом мире, Фома, - ответил Ешу. - Много неверующих
с тобою. Встань.
Фома встал, отошел в сторону и больше в этот день в спор не всту-
пал.
Они путешествовали из города в город, из селения в селение, нигде
не задерживаясь больше чем на два дня. Они работали на огородах за
хлеб и вино, ночевали в сараях, а иногда, когда ночь застигала их в
дороге, и под открытым небом. Учитель учил, а они слушали. Большей
частью учение доходило до них через споры, которые затевал зловредный
Фома. Он словно стремился найти слабое место в учении, расшатать, раз-
рушить его, а Учитель потакал ему, охотно поддерживал дискуссию и на
устах его всегда появлялась улыбка, а глаза его переставали смотреть
вдаль, будто он отвлекался от своих затаенных мыслей. И при этом всег-
да Учитель обращался не к одному Фоме, а ко всем ученикам. Однажды вы-
шел у них следующий спор.
- Что же, - говорил Фома, - наша вера неверна? Ведь сказано же: око
за око, зуб за зуб. Или это не Бог дал нам нашу веру?
- Не вера ваша неверна, а религия, - отвечал Учитель. - А религию
вам Бог не давал, вы сами придумали ее, обставили обрядами и ритуалами
и утвердились в том, что Богу она угодна. Но посудите сами, разве мо-
гут быть угодны Богу ваши жертвоприношения? Зачем Богу зарезанные коз-
лята, вино, фрукты? А когда-то давно, в незапамятные времена, люди
приносили в жертву человека. Разве угодна Богу чья-то смерть? Подумай-
те, обоняет ли Бог благовония, которые вы курите в храмах?
- Что же, значит все это порушить? - желчно вопрошал Фома.
- Зачем же рушить? Это должно разрушиться само, за ненадобностью.
- И храмы?
- Храмы? Храмы останутся. Человек должен знать, что есть место, ку-
да он может прийти, чтобы стать ближе к Богу, покаяться в грехах своих
и испросить прощения. Но каждый человек сам по себе - храм. Он может
разговаривать с Богом и без посредства пышных и вычурных зданий. Но
если ему легче говорить с Богом в храме - это его дело. Нельзя ничего
отнимать у человека.
- Хорошо, - соглашался Фома. - Вот я грешен. Все мы грешны, так мы
устроены, ты сам это говорил. И я покаялся в грехах своих. И что?
- Если ты покаялся искренне, от чистого сердца, если не лежит за
твоим покаянием задняя мысль, Бог отпустит тебе грехи твои.
- Так таки совсем отпустит?
- Ну не наполовину же.
- А если я кого-нибудь убил? Бог простит меня?
- Да.
- А если я убил тысячу человек?
- Да.
- А если...
- Да. Бог любит вас, как люблю вас я. И отпускает грехи ваши.
- Значит тот, кто покается, попадет в рай? А тот, кто не покается -
в ад?
- Рай. Ад. Это не более чем слова. Нет ни ада, ни рая.
- А что же есть? Где жарят грешников? И где наслаждаются покоем
праведники?
- Посудите сами. Человек умирает, и его душа отлетает от тела. Мож-
но ли поджарить душу, если у нее нет органов, которые чувствуют боль?
И чем может наслаждаться душа, будучи в раю, если у нее нет органов
наслаждения?
- Значит ли это, что и самый последний злодей, и самый первый пра-
ведник после смерти будут равны перед Богом?
- Так же, как и при жизни. И потом, нет ни грешников, ни праведни-
ков, а есть грешные люди.
- Но ведь ты не можешь отрицать, что кто-то из людей более грешен,
а кто-то - менее? И все они равны? Но тогда зачем каяться?
- Резонный вопрос. Резонный с точки зрения практичного человека.
Допустим, ты не покаялся. Что же, ты так и будешь нести в себе бремя
греха? Не отяжелит разве тебя оно? Не замучает ли тебя совесть? Отяго-
щенная совесть твоя - вот твой ад. И чем дольше ты будешь нести грехи
свои в себе, тем дольше будет продолжаться твой ад. Свободная и чистая
совесть твоя - вот твой рай.
- Так кто же там, после смерти?
- Я не скажу вам. Человеку не следует знать свое будущее. Если бы я
сказал вам, что ждет вас после смерти, это не принесло бы вам ни поль-
зы, ни успокоения. Каждый воспримет это по-своему. Кто-то возгордится.
Кто-то огорчится. Кто-то вознегодует. Кто-то обрадуется. Найдутся и
такие, кому будет все равно. Всему свое время. Ваше - вас не минует.
Земная жизнь коротка. Пройдет немного времени, и вы сами все узнаете.
Фома затих и глаза у него сделались как у Учителя. Симеон силился
понять слова Учителя. Как же это так - нет ни рая, ни ада? Ведь с
детства их учили: не греши, а то попадешь в ад. Но, с другой стороны,
Учитель прав - душа боли испытывать не может. А еще с одной стороны -
все грешны, значит всем уготован ад? Кто же тогда попадет в рай? Как
все запутано! Но зато как интересно! Вот тут Фома прав - интересно! Из
одного интереса можно сопровождать Учителя и внимать речам его. Однако
не понравятся священникам его речи, ох как не понравятся! Как бы чего
дурного не вышло. И что это Учитель задумал идти в Иерусалим? И непре-
менно к празднику? Надо бы отговорить его. Да уж пробовал - не получа-
ется. Улыбается только, по голове гладит, а не соглашается. Мысли Си-
меона переключились на учеников. Ему не нравился Фома. Но к Фоме он
уже привык, Фома - заядлый спорщик, его хлебом не корми, дай поспо-
рить. Может ли Фома замыслить что-то плохое? Едва ли. Все чаще и чаще
глаза Фомы делаются такими же, как у Учителя. Он раздумывает. Он си-
лится поверить. Нет, Фома не опасен. А вот Иуда... Этот тип примкнул к
группе самым последним, а Учитель сразу же доверился ему, поручил ему
все хозяйственные дела. Иуда - бывший меняла. Он всю жизнь имел дело с
деньгами, казалось бы - что тут раздумывать - поручи ему деньги. Денег
у них было мало, можно даже сказать, вообще не было. Но иногда деньги
все же появлялись. И тогда Симеон замечал в глазах Иуды горячечный
блеск. Иуда всегда стремился глаза свои спрятать, просто невозможно
было уловить его взгляд, глаза его соскальзывали в сторону, а когда в
руках у него оказывались деньги, он становился другим. Он выпрямлялся,
словно начинал чувствовать себя человеком. Он мог встретиться с тобой
взглядом. И он любовно поглаживал монеты пальцами, и пальцы при этом
слегка дрожали. Симеон понимал, что единственное, что Иуда может лю-
бить на этом свете - это деньги. Симеон предупреждал Учителя, но Учи-
тель только улыбался и говорил, что Симеон, как всегда, преувеличива-
ет, что он, Учитель, любит Иуду не меньше, чем Симеона, и что Симеону
следует оставить свои страхи. Симеон горячился, отстаивал свое мнение,
уверял, что он печется только о безопасности Учителя, и что он согла-
сен полюбить Иуду всем сердцем, как проповедует Учитель, но все же бы-
ло бы лучше, если бы Иуды рядом с ними не было... Все было бесполезно.
В конце концов Симеон махнул рукой и отступился, но положил себе глаз
не спускать с бывшего менялы.
Еще у них в компании был бродячий поэт, певец и музыкант. Звали его
Лука. Он был единственный среди учеников, кто знал грамоту. Его котом-
ка была набита свитками пергамента и письменными принадлежностями. Ед-
ва у них появлялись деньги, Лука принимался выпрашивать монету-другую
на новый кусок пергамента. Он записывал. Но записывал как-то странно.
Когда Учитель говорил, он сидел и слушал, а записывать начинал по про-
шествии некоторого времени. Симеон однажды спросил у него напрямик,
почему он записывает не сразу. Лука улыбнулся и ответил непонятно:
- Если записать сразу, поэма не получится.
Поэма ему... Однажды глубоким вечером Симеон подкрался к Луке сзади
и вырвал пергамент.
- Зачем тебе? - удивился Лука, - Ты же неграмотный.
- Пойдем к Учителю, он разберет.
Лука не сопротивлялся. Они пришли к Учителю. Ешу взял пергамент,
склонился к пламени свечи, несколько минут разбирал корявые строки,
потом протяжно вздохнул и молвил:
- Прав был отец.
Он вернул пергамент Луке, улыбнулся ему. Лука ушел. Симеон открыл
было рот, но Ешу остановил его.
- Знаю, - сказал он. - Знаю все, что ты хочешь сказать. Ты хочешь
сказать, что его писания равносильны доносу, что это опасно и так да-
лее. Но ведь мы не совершаем ничего противозаконного. Поверь мне, не
его писаний следует опасаться. Пусть пишет.
- А чего? Чего следует опасаться?
- Ничего. Иди спать.
Вот так всегда. Ешу не слушает его, а у него нехорошие предчувс-
твия. Конечно, Ешу - сын Бога, и он знает, что произойдет, но поче-
му-то Симеону кажется, что произойдет что-то скверное, и Ешу знает,
что произойдет что-то скверное, но ничего не предпринимает. Симеон
отправился спать и долго еще ворочался на жестком ложе, пытаясь про-
никнуть в замыслы Учителя. И, как всегда, ему это не удалось.
* * *
Исполнитель.
Я упал в кресло и вытянул натруженные ноги. Грязный городишко Чер-
ноземск, пыльный. Надо принять ванну. Я закурил и стал вспоминать свои
похождения. Прежде всего я нашел улицу Котельщиков. Она была заасфаль-
тирована лет двадцать назад, и с той поры покрытие не ремонтировали.
Несчастные автомобили ползли по дороге на пониженной скорости, объез-
жая выбоины. По краям тротуаров росли могучие тополя, на которых про-
бивались молоденькие листочки. Дома на улице Котельщиков были сплошь
деревянные, двухэтажные, в такие дома подается только холодная вода,
остальные удобства - на улице. Дворы огорожены тяжелыми крепкими забо-
рами, за которыми кое-где густо лаяли матерые цепные собаки. Словом -
заштатная улица заштатного города. Ворота дома N 32 были открыты, в
глубине двора виднелась полуразобранная "Победа", сарай, поленница,
дощатый сортир, покрытый облупившейся голубоватой известкой и массив-
ная собачья конура, возле которой грелось на солнышке чудовищных раз-
меров лохматое создание, привязанное цепью к длинной проволоке. Возле
"Победы" сидел в глубокой задумчивости мужик в замасленной телогрейке
и ватных штанах, заправленных в сапоги и курил.
Во двор я не зашел, прошел дальше по улице, остановился около ларь-
ка (стандартный набор: пиво, вино, газировка, сигареты, жвачка), спро-
сил бутылку "Кока-колы", прислонился к стенке ларька и стал наблюдать.
Никто не входил во двор и никто не выходил. "Кока-кола" кончилась, я
закурил сигарету. Когда кончилась и сигарета, мне пришлось уйти - не
следовало мне долго торчать на одном месте. Я побрел по улице. Где-то
здесь должна быть школа N 4. Школу мне удалось обнаружить только через
полчаса на параллельной улице. Это было кирпичное двухэтажное здание,
оштукатуренное и выбеленное розовой известкой. В школьном дворе я уви-
