металлических ящичков, заполненных километрами проводов. Мои мысли станет
сопровождать пощелкивание реле, и я буду питаться электрическим током из
трансформаторов, вмонтированных в реакторы? Тебе не кажется, что это как-то
жутко?
- Жутко? Возможно. С твоей субъективной точки зрения. А в остальном...
Мне, например, было бы совершенно безразлично, разговариваю ли я с тобой
или твоей мнемокопией.
- Значит, с мнемокопией можно разговаривать?.. Я и не знал. Это, должно
быть, любопытно... Этакий разговор по душам с самим собой.
- Не думаю... Впрочем, мнемокопия после транспозиции находится как бы в
состоянии сна.
- А потом обретает сознание, не так ли?
- Да, обретает сознание,- ответил я.
Професор секунду внимательно смотрел на меня, потом неуверенно спросил:
- А как она... просыпается? - перед словом "просыпается" он сделал
длинную паузу, словно раздумывая, можно ли, говоря об автомате, употребить
это слово.
- Ее будит радиосигнал с Земли.
- И тогда с ней можно беседовать?
- Да, но в это время она находится уже за пределами солнечной системы и
передача одной фразы длится несколько часов. Впрочем, с мнемокопиями не
беседуют.
- Почему?
- Ты не хочешь мне сказать, почему с ними не беседуют?
- Не хочу.
- А ты... тебе не кажется, что я имею право знать?
- Уверен, что не имеешь. Я не первый день руковожу Экспериментом и
прекрасно знаю, что можно тебе сказать, а чего нельзя. Не забывай: все, что
знаешь ты, будет знать и твоя мнемокопия.
- Значит, поэтому?
- В частности и поэтому.
Я видел, что маленький старый человек смущен. Он вертелся на стуле,
бросая на меня испуганные взгляды.
- Куда она полетит, эта мнемокопня?- спросил он наконец.
- К Антаресу.
- К Антаресу... Это большая звезда?
- Огромная. Красный гигант.
- И мнемокопия ее в самом деле исследует?
- Да. Она увидит далекие планеты и их спутники. Она будет видеть это не
собственными глазами, потому что у мнемокопии нет глаз, точнее, их очень
много, столько же, сколько автоматов, передающих ей свои наблюдения. Она
возьмет пробы с поверхности планеты, вернее, это сделают автоматы, которые
сообщат ей результаты анализов...
- И мнемокопия все это запомнит?
- Не только запомнит, но проанализирует, сделает выводы и в виде пучка
радиоволн вышлет их на Землю.
- Они дойдут до солнечной системы, когда мы...
- Когда на нашей планете не останется ни малейшего следа ни от меня, ни
от тебя, профессор.
- И несмотря на это...
- Да. Наши потомки примут эти волны и будут знать все об Антаресе.
- Понимаю,- тихо сказал профессор.- В сущности это правильно. Мы всю
жизнь трудимся, для того чтобы увеличить знания или, вернее, уменьшить
невежество человечества. Почему бы мнемокопиям не пойти по такому же пути?
Опустив седую голову на руки, он смотрел на моего андроида. Я также
взглянул на него, но андроид стоял неподвижно; вечернее солнце, бросая
косые лучи, зажгло яркие блики на его панцире.
Наконец профессор нарушил затянувшееся молчание:
- Они, кажется, мыслят быстрее, чем мы, люди?
- Да, быстрее,- подтвердил я.- В электрическом проводнике сигнал идет
гораздо быстрее, чем в нервном волокне.
- Значит, они мыслят лучше?
- Просто они в состоянии перебрать большее число вариантов.
- Я это и имею в виду.
Профессор снова замолчал, а мне показалось, что он все время кружит
вокруг да около, но так и не решается о чем-то заговорить.
- Кроме того, у мнемокопии будет гораздо больше времени для размышлений,
чем у нас, людей, неизбежно ограниченных продолжительностью нашей жизни,-
добавил я, чтобы внести полную ясность.
- Да... Впрочем, все равно я скажу тебе,- решился, наконец, профессор.
Теперь он. смотрел на меня своими старческими, выцветшими глазами.- Семь
лет я бьюсь над решением проблемы, быть может самой интересной из всех,
какие я решал в своей жизни. Речь идет о магнитохимическом уравнении
клетки...- Он замолчал и выжидающе посмотрел на меня.- Тебе это ни о чем не
говорит,- продолжал он, улыбнувшись.- Мне всегда казалось, что
магнитохимическое уравнение клетки должно заинтересовать всех, а в
действительности, за исключением нескольких сот специалистов, никто ничего
не знает и никому до этого нет дела... Во всяком случае, вопрос о
магнитохимическом уравнении вот уже семь лет, как стал очень важным для
меня. Но именно теперь, на седьмом году, я понял, что взялся за него
слишком поздно...
- Не понимаю. Почему слишком поздно?- перебил я.
- Не понимаешь и не можешь понять. Ты еще молод. Так вот, в определенном
возрасте все проблемы становятся слишком сложными. Это, разумеется,
субъективное ощущение, потому что проблемы остаются те же, но наша
способность рассуждать... очень неприятно...- и он запнулся.
- Понимаю, к чему ты клонишь, но это невозможно,- решительно сказал я.
- Но почему? Скажи мне, почему? Ведь мнемокопия, которая мыслит гораздо
быстрее, чем человек, может решить проблему.
- Но она сообщит о результатах только с Антареса.
- Я хотел бы спросить ее еще до вылета.
- Этого делать нельзя.
- Почему?
- Я тебе не скажу, но поверь мне, что этого действительно нельзя делать.
- Не понимаю. Ведь если разблокировать мнемокопию и спросить...
- Теоретически так оно и есть, но я этого не сделаю. Последствия могли бы
быть слишком серьезными.
- Последствия? Не понимаю.
Он действительно не понимал и не поверил бы, даже если бы я ему объяснил.
- Тебе придется поверить моему слову, слову кибернетика,-добавил я.
Но он не поверил...
Космолет шел почти по круговой орбите. Мы приближались к той зоне
околоземного пространства, откуда корабли отправляются к звездам. Если бы
не пощелкивающий радиолокатор, измерявший уменьшающееся расстояние, могло
бы показаться, что мы висим на одном месте, над огромным голубоватым шаром
Земли. В нашей ракете рядами стояли автоматы для транспозиции энграммов,
длинный ряд одинаковых черных глыб. Профессор молчал. Он молчал во время
полета и тогда, когда мы во главе колонны автоматов проходили по коридорам
космолета, фосфоресцирующим голубым светом. Зал транспозиции находился в
самом центре корабля. Когда мы вошли, загорелся рефлектор, осветив белую
поверхность стола, от которого отходили толстые пучки проводов, исчезавшие
в стенах зала. Профессор вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул. Он
подошел к столу. Тем временем автоматы заняли места у пультов. Потом огни
погасли, вспыхнули разноцветные контрольные лампочки. Ярко горел рефлектор,
освещая лежащего профессора.
- Тебе не будет больно,- сказал я.
Не знаю, понял ли он и вообще слушал ли меня. Он закрыл глаза и, кажется,
уже спал. Потом я видел его мозг, пульсирующий, в такт ударам сердца. Я
отошел от стола, и к нему со всех сторон двинулись автоматы. Они окружили
стол плотным кольцом и, склонившись в молчании, стояли так несколько
секунд. Замигали контрольные лампочки. Транспозиция энграммов началась.
По черным толстым кабелям бежали импульсы тока: мысли, воспоминания,
впечатления. Какая-то лужайка, пахнущая летним Дождем, белый налет, который
оседает на дне пробирки, грохот двигателей взлетающей ракеты, потам запах
остекле-иевшего от жара бетона и мысль о том, что кто-то улетел...
Импульсы... миллионы импульсов... ничего кроме импул.ьсов. Шли секунды. В
течение каждой тысячи энграммов переходили в мнемокопию. Постепенно
безликая сеть обретала детство, училась читать, переживала любовь, писала
научные труды, старела - становилась профессором.
Выйдя из зала, я пошел по коридору и даже не заметил, как очутился перед
огромной бронированной дверью реактора. И только тут я услышал басовитое
гудение. Это начали работу агрегаты, питающие мнемокопию.
Уже все?- профессор казался удивленным.
- Да. Он уже существует. Смотри, сейчас Он спит.
- Эти извивающиеся кривые на экранах?..
- Да, они отражают ритм работы мозга спящего человека...
Мы стояли посреди зала. Автоматы убирали с акринового паркета последние
провода. Собственно, все было кончено, инструкции выданы, подробности
уточнены. Через минуту профессор сядет в ракету и улетит на Землю. Тогда я
встану за рычаги управления, переключу режим атомного реактора на полную
мощность, подниму космолет выше плоскости эклиптики, подальше от Земли и
тоже улечу на ракете. После этого придет сигнал. Дежурный автомат войдет в
зал, рванет своим металлическим захватом красный рычаг - и Он проснется.
- Он проснется, когда будет сорвана пломба на красном рычаге?- спросил
профессор, видимо, думая с том же.
- Да. Тогда Он станет единственным хозяином корабля. И будет управлять им
сотни лет, пока искра Антареса не разрастется в огромный огненный диск,
заслоняющий тысячи звезд.
- ...Подумай, Гоер, как коротка наша жизнь по сравнению с Его
существованием?- Профессор повернулся к экранам, на которых извивались
кривые, и положил руку на красный рычаг.
- Осторожнее, ты можешь сорвать пломбу!- предупредил я.
Профессор не снял руки. Он смотрел в глубь экранов, словно хотел прочесть
Его мысли. Потом повернулся ко мне.
- Не обижайся, Гоер, но ты, наверное, догадался, почему я принял участие
в Эксперименте.
Да, в этот момент я сообразил, что он хотел сделать... Но он не понимал,
что, приняв на себя управление, мнемокопия станет абсолютным хозяином
корабля, будет знать, что делается даже в самом крохотном помещении, и
сотни автоматов, лишенных контуров самосохранения, будут ждать, готовые
беспрекословно выполнить любой ее приказ. А мнемокопия - это мозг человека,
и в отличие от других мыслящих автоматов она не обязательно поступает в
соответствии с законами логихи. Она способна страдать, ненавидеть, бояться.
- Профессор, твоя ракета уже ждет. Тебе пора...- Я сказал это совершенно
спокойно.
- Ты действительно не понимаешь?- профессор засмеялся.
- Чего не понимаю?- Я хотел подойти к нему.
- Не двигайся,- твердо сказал он.
- Отпусти рычаг! Отпусти... Постой, я тебе объясню...
- Нет. Я не верю тебе. Может, ты как раз вызываешь какой-нибудь
автомат...
- Но...
- Я сорву пломбу. Только ради этого я и согласился...
Я кинулся к нему, схватил его за горло, и мы оба упали на пол. Но было
уже поздно. Я увидел, как лопнула сдерживающая красный рычаг серебряная
нить с пломбой. Падая на пол, я слышал, как со всех сторон нарастает
слабый, неуловимый шум. Это росло напряжение в сети. Он просыпался...
Я разжал пальцы, стиснутые на старческой морщинистой шее: теперь это уже
не имело смысла. Профессор открыл глаза, и я увидел в них страх.
Поднявшись, я вышел на середину зала. Он уже видел. Я чувствовал это. Он
беспрерывно наблюдал за мной. Не касаясь меня, Он мог измерить температуру
моего тела, частоту дыхания, напряжение токов в моих нейронах, мог облучить
меня смертоносными лучами или потехи ради выкинуть в пустоту, чтобы
посмотреть, как мое тело разрывает вскипающая кровь, которая тут же
замерзает, едва вырвавшись наружу... Я ничего не мог противопоставить
Ему... разве только надежду, что все-таки Он мозг человека...
Профессор поднялся, покачнулся и, не глядя на меня, подошел к пультам.
- Мнемокопия, ты слышишь меня?
- Какой ты старый... Какой ужасно старый...- это был шепот, шедший
отовсюду: из стен зала, от пола, с потолка.
- Ты меня слышишь? Теперь ты... ты мыслишь лучше, чем раньше?
- Ты хочешь спросить меня об уравнении? Я сделал ошибку на шестнадцатом
мнемотроне, вернее, ты сделал, потому что я ведь автомат, мнемокопия...
- Ты говоришь - ошибку...
- Да. Замкнутая система азотных оснований не приводит к делению...
- Как? Почему?
- Это же ясно. Стоит только подумать. Потом все рассуждения уже не
представляют трудностей, а результат совпадает с предполагаемым.
- Значит, мои гипотезы правильны...
- Ты хотел сказать - мои гипотезы...
- Как твои? Ведь ты только машина, мнемокопия...
В ответ раздался низкий, дребезжащий смех. Смех профессора в "устах"
