- Можешь пустить обеих, - пробурчал еще кто-то. - Черт знает, сколько
их там.
- Боюсь, господин старший егерь, им негде будет повернуться.
- Ну, тогда давай Чуфи. Только бы не стряслась с ней беда, ведь
другой такой собаки не сыщешь.
- С ней беда, господин старший егерь? Она вынесет их сюда, как жалкие
тряпки. Взять их, Чуфи!
Старая такса ткнулась носом в нору. Она почуяла запах врага, и с
дикой яростью лая, скрылась в лисьей крепости. Чем глубже она забиралась,
тем глуше звучал ее злой беспощадный лай. Оба охотника ждали с ружьями
наизготове, - ведь нередко случается, что, перепрыгнув через собаку в
логове - лисьей спальне и столовой, - которое бывает иногда величиной с
огромную корзину, лиса выскакивает из норы. В таком случае без ружья не
обойтись.
Такса пробиралась все дальше, и ее лай уже едва долетал до людей.
Каг видел, что в коридорчике сгущается мрак. С лаем спускался старый
палач, и у Инь вся шерсть встала дыбом. Тревога за жизнь в них обоих уже
погасла, и осталось одно желание: кусать, вгрызаться зубами и мстить за
лисят, которых тщетно они берегли, жалели, любили.
Чуфи ввалилась в логово, и ее пронзительный визг услышали даже
наверху.
- Уже схватила! - засмеялся егерь.
Глаза таксы еще не привыкли к темноте. Не заметив Кага, она
набросилась на Инь, которая показалась ей тощей, слабой, неспособной к
сопротивлению.
Путь к бегству был открыт перед Кагом, но он видел, что все уже
потеряно, любимая Инь в беде, преданная ему Инь, которая родила прекрасных
малышей и вызывала зависть самых замечательных рыцарей среди лис. Каг не
мог допустить, чтобы растерзали его жену.
Первый удар по морде собака получила от Инь. Лисица билась, спасая
своих детенышей, и хотя Чуфи, вцепившись в нее мертвой хваткой, подмяла ее
под себя, Инь тут же прокусила кривую лапу таксы.
А Каг - он отличался силой, - схватив Чуфи за шиворот, оттащил от
жены; его зубы, знаменитые лисьи зубы, впились в собачий загривок, и Чуфи,
отпустив Инь, стала с визгом взывать о помощи.
Старший егерь услышал ее вой.
- Ну вот, я ж говорил! Скорей пусти Фицко! Если с Чуфи что-нибудь
стрясется... - И он так посмотрел на егеря, что тому стало не по себе.
Каг не отпускал Чуфи, истекавшую кровью, но сильная такса изранила
ему всю грудь. Инь уже почти ничем не могла помочь мужу, еле живая, она
загораживала детенышей, возле которых шел бой; однако и она, собрав
остатки сил, вцепилась в Чуфи.
Тут в логово спустился Фицко. Сначала он налетел на Инь, укусившую
разок и его, но о дальнейшем ей не суждено было узнать: пес зубами
перегрыз ей позвоночник, и она мертвая упала возле лисят, которых защищала
до последнего дыхания.
- Фицко! - прохрипела Чуфи. - Фицко, помоги мне, лис прикончит меня.
Каг видел, что Инь, его любимая, погибла. Страх перед смертью и
злость слились у него в одно дикое сумбурное чувство и, притиснув Чуфи к
стене, он из последних сил кусал и кусал ее.
Но ей на помощь пришел Фицко. Каг знал, что это его последний бой.
Отпустив обессилевшую Чуфи, он сцепился с Фицко. Такса впилась Кагу в
горло, но он напоследок содрал с ее морды целую полоску кожи; потом огонь
жизни стал гаснуть в лисе, и когда такса встряхнула его так, что у него
затрещали кости, он испустил дух, лишь его лапы несколько минут еще
шевелились, точно он хотел убежать от чего-то, от чего убежать нельзя.
Он уже не чувствовал, как Фицко поволок его из норы, как не
чувствовала этого и Инь. Кривоногий пес с окровавленной мордой вытащил из
норы двух лисиц. Без всякой радости выслушивал он похвалы и только по
привычке вилял хвостом, совершенно измученный после сражения, в котором
Чуфи пострадала еще больше. Старая такса не могла пошевельнуться. Она
слышала зов хозяина, но передние лапы у нее были перебиты, и голова не
поворачивалась.
- Бери лопату! - распорядился старший егерь, - может, Чуфи где-нибудь
застряла. Надо же мне было тебя послушать. Такую чепуху только ты и мог
присоветовать.
- Ну, пожалуйста, господин старший егерь...
- Молчи! За тысячу звонких монет я не уступил бы Чуфи даже родному
брату.
Огорченный егерь копал и думал про себя: "Разрази громом всех
лисиц!". Если Чуфи погибла, ему, конечно, нечего соваться с просьбой о
повышении по службе, лучше сбежать отсюда куда-нибудь. А ведь он обещал
своей невесте к рождеству непременно сыграть свадьбу.
Егерь рыл, пыхтел и очень сокрушался об участи Чуфи, что, впрочем, не
могло ей ничуть помочь.
Потом пришли рабочие с лопатами, и постепенно открылась вся лисья
крепость, построенная Кагом с такой любовью для себя и прекрасной Инь,
которая теперь уже потухшим взором смотрела в пустоту, и над ней с
жужжанием кружил жук мертвоед.
В логове нашли Чуфи. Она была еще жива. Старший егерь, крайне
раздраженный, но до последней минуты не терявший надежды, стал сразу
молчаливым и грустным. Он очень любил Чуфи. Когда она была еще щенком, он
принес ее в кармане домой, и с тех пор их связывала крепкая дружба. Тщетно
звал он верного друга. Чуфи лишь скулила. Вскинув глаза, порой она
устремляла на хозяина такой молящий и страдальческий взгляд, словно
говорила:
- Прекрати мои муки! Пусти пулю мне в голову!
И лишь по движению ее ребер было видно, что она еще дышит. Потом и
дышать перестала, и над ней закружилась трупная муха, прекрасно знающая
свой час.
Старший егерь смотрел на помощника как на убийцу.
- Гляди, Боршош, гляди, - проговорил он и, отвернувшись, стал тереть
глаза, сказав, что туда попал комар.
Но дело уже шло к полудню, а комары, как известно, среди дня
исчезают.
Егерь не осмеливался взглянуть на своего начальника. Он молчал и
поднял опущенные до того глаза, лишь когда старший лесничий, не прибавив
больше ни слова, пошел домой. Позже нашли и лисят. Их было семеро, - ведь
лишь Вука удалось спрятать матери, но, засыпанные землей, они не подавали
признаков жизни.
Один все-таки как будто шевелился. Стряхнув с него песок, егерь подул
ему в рот, и тогда лисенок открыл глаза.
- Ну, ладно, может, ты исправишь то, что напортил твой отец, -
пробурчал Боршош и сунул его в свою охотничью сумку.
Он решил вырастить лисенка, приручить его и подарить старшему егерю.
Потом Кага, Инь, лисят и Гуфи положили на дно ямы. Вместе с ними
засыпали землей прекрасную лисью крепость. Нежно обнимая их и холмик
своими корнями, старый дуб тихо шелестел на ослабевшем ветру, словно
ничего не случилось.
Егерь брел домой. В его сумке сидел лисенок, вокруг смеялся лес, и
под кустами звенели ландыши.
Он шел, понурив голову, иногда бормотал что-то, но слова "моя милая"
точно вылетели у него из головы.
Вук тем временем лежал в камышах на берегу озера и ждал мать, а она
все не шла. Не было рядом ни братьев, ни сестер, с которыми он привык
играть. Пробуждающимся инстинктом лисенок чувствовал какую-то беду,
особенно когда слышал собачий лай, но не подозревал, что глаза, окружавшие
его, навеки закрылись.
После того как шум стих и земля нагрелась на солнце, он заснул. А
когда проснулся, стало уже прохладней, ветер улегся и удлинились тени от
колышущихся камышей. "Когда же придет мама?" - думал Вук, и когти голода
впивались ему в живот.
Порой над ним пролетала какая-то тень; он, моргая, следил за ней, и
рот его наполнялся голодной слюной, - ведь над ним проносилась дикая утка
Таш, а вкус ее нежного мяса лисенок номнил так же хорошо, как деревенские
детишки - вкус пряника с праздничной ярмарки.
Но и другие тени мелькали в вышине. Клекочущие, острокрылые, плавно
качающиеся тени, от которых Вук прятался, хотя ему никогда не говорили, он
сам знал, что они опасны.
Как травоядное животное не ест ядовитых растений и домашняя птица -
ядовитых ягод, так и лисенок, начав передвигаться и едва открыв глаза,
сразу умеет отличить добро от зла и понимает лисью речь, состоящую из
звуков и движений.
Свернувшись клубком на своем мягком ложе, Вук ждал с нарастающим
нетерпением. Над озером цапли шумно ссорились из-за ночлега на высоком
дереве, стоявшем на берегу, - ведь уже сильно стемнело, и лягушачий народ
уже исполнял свой обычный вечерний концерт.
Вук не решался пошевельнуться. - За мной придут, - подбадривал он
себя, но эта уверенность постепенно ослабевала, и он чувствовал, ему
чего-то недостает, чего не могли уже восполнить мертвые, покоившиеся под
высоким дубом.
Тени сливались, и шелестящее море камышей окутывалось серым дыханием
сумерек. Стая диких уток пролетала над Вуком; он поднял голову, но сразу
опустил: враждебный гул нарушил покой спящих вод, и тут же где-то в
воздухе крякнула утка. Выстрел прозвучал вдали, но в чутких ушах лисенка
он отозвался оглушительным грохотом.
Вук, дрожа, прижался к земле, а утка, описав дугу, упала поблизости
от него в камыши. Он и ее испугался, но уже не так сильно, и подумал: вот
обрадуется мать, когда он покажет ей Таш, у которой замечательно вкусное
мясо. Вук глотал слюнки, - он был уже очень голоден.
Но мать все не шла. Смолкли шорохи, свистящий полет диких уток, гвалт
цапель; только лягушачий народ усердно распевал на сотни голосов,
гармонично сливавшихся в общий хор.
Лисенок зашевелился. Когти голода, словно колючки, все больней
впивались ему в живот, и ветер доносил дразнящий теплый запах Таш. Вук
дрожал от возбуждения. Он уже справился бы играючи с живой мышью, с
кротом, но утка была слишком велика для него. Он пошел к ней, остановился,
снова пошел и, наконец, жалобно расплакался.
- Я один, я маленький. Есть хочу, - тихо скулил он; потом все громче:
- Я один, я маленький. Что мне делать? Есть хочу!
Тогда из-за холма, где было темно и вздыхали высокие сосны, отозвался
низкий голос:
- Чей сын ты там, кровинка моя?
- Я сын Кага и совсем еще маленький. Помогите лисенку Вуку!
Чужая лиса побежала к расступившимся перед ней камышам, бесшумно, как
молчаливый вздох.
- Иди ко мне, Вук, сын Кага, - прошептала она.
Вук направился к незнакомке, но из-за голода он оставил Таш с болью в
душе. Тут над ним зажглись два живых фонарика, два загадочных лисьих
глаза, и незнакомка обнюхала Вука, маленького дрожащего лисенка.
- Как же ты спасся? - спросила она.
- Я не спасался, - всхлипнул Вук, - меня принесла сюда мама, я ждал
ее, но она не идет.
Из его слов Карак, одинокая лисица, поняла, что лисенок еще не знает,
что у подножья высокого дуба лежат уже только мертвые.
- Успеет еще узнать, - подумала она и вслух сказала:
- Инь, твоя мать, не может придти за тобой. Она послала меня, Карак.
Я тебе с родни. Пойдем со мной. Ты умеешь ходить?
- Далеко от дома я еще не бывал, но все-таки ходить умею.
- Ну, тогда пошли. - Карак сделала несколько шагов, но Вук не
тронулся с места.
- Ты не понял? Иди, иначе я задам тебе трепку!
- И... и Таш мы тут бросим? - принялся снова всхлипывать Вук.
- Какую Таш? Где она? - разозлилась Карак, решив, что зто детские
фантазии.
- Над водой что-то прогремело, - с восторгом объяснил Вук, - и Таш
упала возле меня. Я даже сейчас чувствую, там ею пахнет. - И влажный лисий
нос точно указал направление.
Карак тоже принюхалась, но ничего не учуяла в неподвижном воздухе.
- Черт знает, что ты чувствуешь! - ворчала Карак. - У меня нос тоже
не деревянный...
- Но я чувствую, - настаивал на своем страшно голодный лисенок. - И
покажу.
- Ну, покажи, - вышла из терпения Карак. - Но если там Таш уже нет,
