- Мы не спрашивали тебя, когда ты шел на родимые земли наши, жег
огнем отецкие селения, пленил старых и малых кровью поливал дороги. Ты все
хочешь знать. Ну что ж, изволь, хан. Порешили мы, что хватит тебе зорить
народы! Будет, поцарствовал над бедными людьми!
- Дерзок ты не в меру! - подался вперед Кучум. - За дерзость мои
палачи срубят ваши головы.
- Побереги их, хан, - они еще пригодятся тебе для обмена. В жизни
всяко бывает, старичок! - Ерошка с простоватым видом почесал затылок. -
Ошибиться в запале можешь!
Тяжелое предчувствие охватило сердце Кучума. Он повел бровью, стража
схватила и увела солеваров.
- Ну, давай, братец, простимся, - предложил другу Ерошка. - Сейчас
башку снимут. Гляди, родимый, не сробей. Не гоже умирать нам с позором.
- Не сробею, - задумчиво отозвался Данилка и тяжело опустил голову. -
Матушка учила стоять за правду и помереть за нее, если доведется. Вот и
пришел мой час. Прости, друг...
Они обнялись и рассцеловались... Однако палачи не отрубили им головы.
По велению Кучума, их заковали в цепи и бросили в глубокую яму. Ерошка
повеселел:
- Гляди, и впрямь силен Ермак, если хан спужался. Эх, поживем мы с
тобой, друг. Поглядим на синее небушко! Песни еще споем. Вот Хантазея,
кажись, не повидаем боле.
- А жалко... Хороший мужик! Хоть и не русский.
Одна за другой в темном небе меркли звезды. Над ямой занимался
скудный рассвет, а вместе с ним в татарском лагере началось движение.
На высоком яру появился мулла и, обратившись лицом к Мекке,
торжественным и громким голосом стал совершать намаз. На поле, усеянном
тушами побитых и покалеченных коней, среди огромного притихшего татарского
лагеря, вид молящихся воинов был грозен...
Но вот отзвучали слова намаза, и будто ветер прошелестел, когда
тысячи воинов встали с земли. Началась утренняя суета: спешно чистили
оружие, лучники подвязывали перья к стрелам, всадники кормили коней. Шум
предстоящей брани долетел до узилища. Пленники встрепенулись.
- Ну, братец, будем по слуху судить, кто сильнее! - сказал Данилка. В
этот момент дрогнула земля, раскатилось эхо. Ерошка радостно взглянул на
товарища:
- Ого, паря, пушкарь Петруха зорю встречает из своей голубицы. Тошно
станет Кучуму...
В голубом небе быстрыми стрижами понеслись рои оперенных стрел.
Иванко Кольцо выбился в поле и завернул левое крыло казачьего войска
в обход татар. Как и вчера, Маметкул, сидя на высоком коне, наблюдал за
битвой. Он сметил казачий обход и растянул свой стан, стремясь загородить
дорогу к завалам. Три сотни казаков с атаманами, во главе с Ермаком,
кинулись в центр кучумовской линии, где волновались толпы вогулов и
остяков.
- Веди, батько, веди! - кричали разгоряченные рубкой казаки.
Кругом раздавался исступленный вой сотен посеченных и покалеченных
людей. Стрелы низали воздух. Не оглядываясь, Ермак угадывал, что каждое
мгновенье гибнут дружинники, что их становится все меньше, и поэтому
рванулся еще быстрей вперед. Блестело на солнце острие его секиры, все
время среди шума битвы звучал его громкий зов:
- За мной, рыцари! За мной!
Иванко Кольцо настиг Ермака и, оберегая его, взывал:
- Руби, браты, сам батько с нами!
Среди толпы ясычников на белом коньке топтался князец Самар и что-то
пронзительно кричал. Но остяки не слушали его угроз и, как вешние талые
ручейки, стали сочиться с поля. Они уходили группками и в одиночку...
Маметкул вымчал к центру, но упавшее ядро перебило ноги аргамаку.
Конь протяжно, жалостно заржал. Спешенный тайджи, засучив рукава бешмета,
с ятаганом бросился навстречу казачьей волне. Гул, вой, брань и звон
клинков усилилась.
Где-то рядом ударили ломовые пушки, внося опустошение среди сибирцев.
- Молодец, Петро, - одобрил стрельбу пушкаря Ермак.
По высокой каменистой круче заметались встревоженные вогулы и остяки.
Они не устояли и побежали, своей лавиной увлекая за собой сородичей.
- Шайтан! Куда? - исступленно кричал Маметкул, но буйная волна
обезумевших людей подхватила и смяла его. Остяки на бегу садились на
оленей и торопились убраться от беды. За ними хлынули вогулы, за вогулами
- идоломольцы Васюганских болот.
Маметкул, однако, не растерялся. Он выбрался из страшной людской
тесноты. Уланы подали свежего коня, и он устремился к завалам. Там
хоронились новые отряды. На них была его последняя надежда.
На скаку он приказал разметать завалы. В трех местах татары поспешно
проломали засеку и буйным потоком вырвались на простор.
Ермак оглянулся на злых и потных дружинников.
- Заманить! Назад - для разгона! - приказал он атаманам.
Казачьи сотни вдруг замялись и стали отходить. Татары зашумели и
погнались... На широком пологом поле насмерть схватились враги. Уланы
Меметкула окружили полусотню Брязги и теснили ее.
- Врешь, не собьешь станицу! - в запальчивости орал Богдашка. - Там,
где казачий след остался, все кончено!
Пищальники неутомимо слали свинец. В сизом пороховом дыму глаза
застилало едкой слезой.
Не уберегли уланы Маметкула, - свалился он на землю с пробитым пулей
бедром и потерял сознание.
- Убит! - истошно закричал перепуганный татарин, видевший падение
полководца. - Горе нам!..
В ответ на вопль загремел Ермак:
- Поднатужься, браты! Вот когда настал час!..
Казаки прорвались через завалы. Ильин, работая топором, пробился на
вершину холма и водрузил знамя. Оно призывно и победно затрепетало на
иртышском ветру. Заметив русский стяг, Бзыга заорал:
- Иртыш Дону кланяется!
- Мало берешь! - перебил его поп Савва, бежавший рядом. - То Русь
поднялась над сибирской землей... А Русь больше Дона!..
За проломом казаки быстро проникали повсюду. Впереди им виделось
кучумово зеленое знамя. Савва утер пот, застилавший глаза, и, перемахнув
груды вьюков, очутился в тесном дворике. Два плечистых татарина бросились
на попа... Зазвучали мечи. Бились долго и яростно, - булаты высекали
искры. Татарин сделал неловкое движение, и поп сразил его.
"Ну, теперь полегче!" - повеселел Савва.
Второй улан наседал на попа, стремясь оттеснить его к яме. Боясь
оступиться, Савва уходил в сторону.
- Батька, да чего вертишься! Бей супостата! - внезапно раздался из
ямы русский голос.
- Ой! - оживился вояка и, подскочив, сильным махом опустил меч на
бритую голову татарина...
Тут только Савва очухался и заглянул в яму.
- Да кто же вы, горюны? - с опаской наклонился он.
- Эх, Савва, Савва, неужто не узнал своих? Данилка да Ерошка!
Выручай, друг!..
Поп вытащил солеваров из узилища.
- Прячтесь, пока наши не подоспеют! Мне некогда! - он перемахнул
через тюк и вдруг вспомнил: - А где Хантазей, куда подевался?
Ханские полоняне молча переглянулись. Ерошка тяжко вздохнул, и поп
все понял.
- Ну, коли так, держись теперь, Кучумка. Уж я татарву благословлю за
вогулича!
8
Ядра глухо и тяжело ударялись в крутой вал, от сильных ударов
содрогалась земля, черные рассыпчатые комья поднимались высоко и падали на
шатер. Кучум впервые слышал такой грохот. Чутьем воина он догадывался об
опасности. Как бы в подтверждение этого, пуля пронизала полог шатра. Кучум
услышал ее свист, сорвался с места и, протянув руки, вышел из шатра. Его
сразу охватила тревога. С холма сквозь пелену, застилавшую больные глаза,
он смутно увидел воинов, сцепившихся в бешенной борьбе, бесчисленные арбы,
пыль из-под колес которых, мешаясь с дымом казацких пушек, заволокла небо.
Озлобленно ревели верблюды, которых алтайские лучники гнали на пришельцев.
До хана донеслись исступленные крики и постепенно нараставший топот
бегущих. Словно хищник-беркут, когтистой рукой хан ухватил телохранителя
за плечо и, тяжело дыша, спросил:
- Что там делается? Скажи, что видишь?
Телохранитель молчал. Он видел потрясающее, и язык его онемел. Как
скажешь господину, что скоро конец всему?
Казаки стремительно двигались вперед. Их здоровые глотки, как медные
трубы, ревели непонятное:
- На слом!.. На слом!..
Разве не слышит хан стук копий, звон клинков, гул, вой, брань - гром
этой страшной битвы, которая проиграна повелителем?
- Что молчишь, раб? - злобно выкрикнул Кучум. - Говори!
Телохранимтель, заикаясь, сказал:
- Всемилостивый и могучий, все, что я вижу здесь, ты видел не раз в
битвах. Побежали остяцкие князьцы, а с ними воины. Васюганьцы рубят своего
деревянного бога, который оробел перед русскими...
- О, аллах! - в горечи вскрикнул хан. - Говори, что видишь еще!
- Куда-то бегут вогулы. Кричат алтайцы, барабинцы...
- Врешь! - перебил его Кучум. - Врешь, плешивый пес! Я слышу кричат и
наши, они бьют урусов. Где Маметкул?..
Раздался топот, и на холм вымчал всадник. По лицу его струилась
кровь. Он закачался и выпал из седла.
- Маметкул?
- Тайджи ранен, уланы уплыли с ним за Иртыш!
- Алла! Говори, еще говори! - тряся вестника кричал хан, но его окрик
потонул в буйном, чудовищном хаосе, который, подобно грому, катился к
холму. Опираясь о телохранителя, Кучум подошел к обрыву и слезящимися
глазами вгляделся в даль. Словно в тумане, он увидел цепи татарских
лучников, которые яростно слали кучи стрел. Метальщики сбрасывали лавины
камней, но увы, - что могли поделать они против бесстрашных бородатых
людей, рубивших с плеча и шедших властной тяжелой поступью. Впереди этой
неудержимой лавины на лихом скакуне, приподнявшись в стременах, размахивая
окровавленным мечом, мчал осанистый казак с курчавой бородой. Кучум узнал
его:
- Он!.. Он!..
Мурза схватил хана под руки и раболепно упрашивал:
- Премудрый, настал час... Надо уходить!
Костистый, жилистый хан уперся:
- Нет! Нет! Еще не все. Коня мне...
Но все было напрасно. Степные всадники с криками рассеялись по полю и
уносились прочь. За ними, волоча нарты, спасая своих хозяев, мчались
легконогие олени. Бежали татары, сургутские остяки, - бежали все, кто мог.
Клубами стлалась вздыбленная пыль, вопили люди, с треском опрокидывались
арбы, и самое страшное, что потрясало и леденило душу, - над полем стоял
сплошной крик:
- Ура-а-а...
Ветер развевал парчевые хоругви с ликом христианского бога. Казаки,
как яростный морской прибой, выхлестнули сокрушительной волной на высокий
вал. И опять впереди них могучий всадник в панцире, с сияющим мечом.
- Он! Коня мне, коня! - вскричал Кучум, но телохранители и мурзы
подхватили его и оттащили прочь.
Карача взял хана за руки:
- Яскальбинские князьки открыли дорогу урусам. Поберегись, хан. Мы
погибли без тебя... Настала пора уходить!..
Кучум вырвался и выкрикнул в гневе:
- Я с юности был воин! Со мной верные всадники. Никуда не уйду. Пусть
враг идет на Искер, я воткну ему между лопаток стрелу!
Он уверенным, твердым шагом вернулся к шатру и сел на ковер. Мурзы
трусливо смотрели на хана. "Что задумал он? Разве не видит гибель всему?"
У холма еще дрались лучники, но близкий рев стал яростней.
Подхлестываемый ужасом, на холм вымчал всадник, соскочил с седла, раскрыл
рот... и не сказал ни слова перед неумолимым взором хана.
- Я здесь стою! И никто не сдвинет меня! - сурово сказал Кучум
мурзам. Вельможы, вздохнув, покорно склонили лица.
Ночь опустилась на Чувашским мысом. Из-за крутояра выплыла луна и
осветила скорбное поле брани.
- Всемилостивый, ты непобедим! - негромко, вкрадчиво заговорил с
ханом Карача. - Но коварство малодушных может погубить нас: тайно ушли
