туралинцы, аялинцы неслышно покинули лагерь, коурдаки, как змеи уползли.
Надо уходить.
- Куда нам ехать? - в горестном раздумье спросил Кучум.
Ему подали любимого белого скакуна, когда-то приносившего ему столько
радости. Хан потрепал его по шее, скакун присмирел. Слуги подсадили
Кучума, и он с трудом устроился в седле.
"Горе мне, горе!" - тяжко вздохнул хан и, печально склонив голову,
сгорбленным и немощным двинулся к Искеру. Он молча ехал, позади, так же
безмолвно, следовала свита. Смутные и тяжелые мысли терзали хана. "Как
могло случиться, что в такой короткий срок разбили его войско, и он
сейчас, старый и бессильный, должен покинуть Искер и тронуться в
неизвестность! Откуда брали силы урусы и почему стал слаб он!"
Ишан Бибадша объяснял все вмешательством богов, но туманно и
сбивчиво...
"Нет, здесь боги ни при чем. Пришла новая, неведомая сила! - решил
хан и встрепенулся. - Но мы еще живы и поспорим с ней!"
Луна мертвенным светом озаряла знакомые места, и теперь приходилось
покидать их. Боль сжимала сердце. Сорок лет он был ханом в Искере, в этой
древней земле! Много крови и слез пролито из-за нее. Ишаны читали Кучуму
старинные рукописи, а в них величавым слогом повествовалось, что великий
Чингис-хан растоптал древнюю Бухару и послал татарского князька Тайбугу
собирать ясак в суровую "Страну Мраков". Жестокий и жадный Тайбуга,
подобно своему повелителю, побил много людей и разорил жилища их по рекам
Иртышу и Оби великой. На реке Туре его пленило место, пригодное для
ставки, и он возвел здесь городок Чингидин.
Покоренная страна оказалась великой и богатой, и звали ее по-древнему
Сибирь. Тайбуга почувствовал силу и твердо держался на царстве. Но всему
бывает начало и конец, и Тайбуга отошел в мир иной, оставив все сыну
Хаджи. И этот прошел положенный ему круг и оставил после себя княжение
сыну своему Мару. И тут начались кровь и смерти.
"В жизни цветет только крепкое дерево, а слабое аалит буря!" -
подумав так, Кучум тяжко вздохнул.
Мар был красив, нежен и верил женщине, и это погубило его. Казанкий
хан Упак отдал ему в жены свою сестру. Она не любила слабовольного и
ленивого мужа и предала его. Брат ханши умертвил Мара, овладел Чигидином и
стал хозяином Сибири. Он упивался властью, жадничал, думал, что счастью и
удачам его не будет конца, а межде тем беда стояла у порога. В глухом
степном улусе, в прииртышье, друзья укрыли от глаз кровожадного Упака
внука Мара - царевича Махмета. Корень Тайбуги оказался крепок и
долголетен, - Махмет вырос, набрался сил и ярости. В степных улусах он
собрал сибирских татар, повел их к Чингидину, овладел им и убил Упака.
Кровь за кровь!
Но Чингидин был не по душе воинственному Махмету. Много горя и
несчастий было порождено в этом городе. Он облюбовал высокое место на
берегу широкого и могучего Иртыша и там, в устье резвой речонки Сибирки,
на крутом яру, поставил Сибирь-Искер... Предание гласит: на горе лежали
руины древнего города Сибирь-Туры, в котором княжил Иртышак. И никто не
помнил, когда заглох и обрушился этот город...
"Искер! Искер! Древняя земля! - в глубокой печали покачал головой
хан. - Могу ли я тебя оставить!" Ему вспоминалась юность, когда он пришел
в эти степи. Со своими одичавшими всадниками он мчался по бескрайним синим
просторам и безжалостно топтал копытами все живое на пути. Зарево стояло
над степями, горячая кровь поила темную землю, и, вместо росы, ковыль
омывали горькие слезы матерей.
В те поры он убил Эдигера и Булата - внуков Махмета. Горячая и пылкая
пора жизни! Кровь тогда пряно пахла и кружила голову. Воссев в Искере, он
окружил себя ишанами и женами.
Он помнит осенний темный вечер, когда пронзительно ветер шумел над
березами прииртышья. Блистательный и молодой, сидя в ханском шатре, он
снисходительно слушал давнего татарского певца, который под звуки чонгура
пел ему о давних временах. На мангале синим пламенем пылали раскаленные
угли, розовые блики колебались на лицах жен.
Старик посоветовал:
"В давние-предавние века у вод могучего Иртыша жил народ Сибир.
Трудолюбие и прилежность были в его характере. Он с любовью возделывал
землю, ткал прекрасные ткани, шил одежду и обувь и умел украшать конские
уборы. Люди умели также петь и плясать. Но они ненавидели меч и стрелу и
не хотели воевать, человеческая кровь вызывала у них слезы и жалость.
Обширна земля, безграничны степи, по которым кочевали орды. И вот настал
горестный день, когда из глубин степных просторов и пустынь злым ветром
примчались неутомимые всадники с жестокими сердцами воинов. Вооруженные
мечами, тугими луками, арканами, они грозой пронеслись по берегам Иртыша.
Народу Сибир оставалась неволя или смерть. Старики сказали молодым: "Лучше
смерть, чем рабство!" Они вышли в бой и много дней ожесточенно бились с
дикими всадниками степей. И все погибли..."
Слушая старика, Кучум думал: "Что за народ, который слаб духом! Хвала
тому жестокому, что не щадил ни стариков, ни женщин! Не о нем ли, Кучуму,
поет ишан свое сказание?"
Певец продолжал: "В живых из всего народа остались престарелый глава
рода и две юные прекрасные девушки. И они делали то, что приказывал
старец. В бегущей иртышской воде они омыли тела погибших воинов. Потом
много дней и ночей все втроем рыли подземелье для погребения. Селовласый
был мудр, знал язык зверей. Он вышел к лесным дебрям и произнес заклятье,
и тогда со всех чащоб сбежались волки, медведи и россомахи, из-под земли
выползли кроты, и все принялись за работу. И когда все было готово,
старейшина и юницы с песнопением перенесли в подземелье тела своих
соплеменников и зетем, простясь друг с другом, подрубили столбы
лиственниц. Тяжелая земля грузно осела и погребла живых и мертвых..."
"Глупая смерть!"
"Пусть будет по-твоему, повелитель! - кротко согласился ишан и
закончил: Тело человеческое не пропало напрасно. Победители удивились: на
другой день на том месте, где был погребен народ Сибир, начала вздыматься
земляная волна. Как в бурю, в страшный шторм, земля поднималась все выше и
круче и, вскоре над Иртышом нависла великая гора. И тогда степные всадники
возвели на вершине город Сибирь-Искер".
Воспоминания хана прервал совиный крик. Из мрака выступала темная
громада Искера, угадывались высокие частоколы.
Кучум скорбно поник головой: "Может быть он возвращается сюда
последний раз".
Высоко мелькнули огоньки, донесся глухой лай сторожевых псов. Дорога
круто поднималась в гору. Вот и крепостной тын, рубленные башни. Искер как
бы плывет в ночном тумане, высоко над равниной. На вершине гудит шальной
ветер, раскачивает лохматые вековые ели, шумит в кустах и, подняв тучи
палых листьев, бросает их в лицо опечаленного хана. Конь ступает
осторожно. Фыркает. За Кучумом молчаливо следуют мурзы и телохранители. На
воротной башне закричали караульные:
- Именем всемогущего, кто приближается в город великого хана Кучума?
Хан не поднял головы. Вместо него грубо отозвался мурза Карача:
- Открывай! Велик аллах, могуч и любим хан!
Со скрипом распахнулись бревенчатые ворота, и сразу оживился городок.
Спешились мурзы и склонились до земли, ожидая, когда хан сойдет с
седла. Он медлил и прятал глаза от женщин, обступивших его. Карача крикнул
на них:
- Перестаньте лить слезы!
- А где Маметкул? А где Бик-Булат? А где...
Кучум сделал движение рукой и сказал сурово:
- Плачьте, матери...
Он тяжело слез с коня и прошел в шатер. Старая ханша Лелипак-Каныш
сидела на высоком взбитом пуховике с заплаканными глазами. Схватившись
костлявыми руками за седую голову и раскачиваясь, она причитала:
- О, что будет... Что только будет!..
Кучум насупился. Его сухое лицо стало жестоким. Весь день болели
гноящиеся глаза, но еще большая боль терзала сердце.
- Все будет так, как было. Этого я хочу! - властно сказал он. - Так
всегда было!
Лелипак-Каныш укоризнено покачала головой:
- Так было потому, что ты был юн и силен. И в степи не было
бесстрашнее и проворнее всадника и воина. Твой клинок сверкал так, как
блистает в темной туче молния. Я помню это...
Кучума ударили в больное место. "Ох, горе и беды - старость!" -
растерявшись, подумал он и вспомнил молодую Лелипак-Каныш. Она впервые
вошла к нему, как весна, - вся солнечная, радостная. Ах, какой тоненькой и
стройной была она тогда и какие горячие слова умела шептать в темные ночи.
Но и он тогда был молод и необуздан, как дикий степной тарпан. В ту пору
он обладал самым большим сокровищем - юностью и здоровьем. А сейчас?
- Ты права! - сказал он старой ханше. - Но ты забыла, что, кроме
молодости и силы, есть еще мудрость, терпение и хитрость. Не ты ли в моем
шатре пела "о соломинке" - песню, в которой восхваляются подвиги великого
хана Темир-Ленка...
Она вспомнила эту любимую песню и утерла слезы. Морщины ее
разгладились.
- Кучум прав! - беззубым ртом улыбнулась она.
Песню о Темир-Ленке знал каждый, кто хотел счастья и удачи себе,
детям и внукам. В преданиях сказано, что великий хан научился всему у
муравья. Он был в таком же положении, как сегодня Кучум. Разбитый своими
заклятыми врагами, он спасался в руинах забытого кладбища. Темир-Ленк, как
ящерка, заполз в трещину среди могильных камней, затих и ждал своей
смерти. Все бросили его, а враги были беспощадны, и кони их вихрем неслись
по следам. Скоро будут здесь, среди могил. Чтобы забыться, Темир-Ленк
разглядывал муравья, который тащил длинную соломинку на могильную плиту. И
человек поразился терпению и трудолюбию насекомого. Сорок раз муравей
обрывался со своей ношей, едва достигнув камня, но каждый раз снова
неутомимо брался за свое дело. И в сорок первый он втащил свою тяжелую и
неудобную ношу на могильную плиту... В эту пору бешенные и сильные кони
врагов пронеслись над головой Темир-Ленка, и он остался жить. Благодаря
примеру трудолюбивого муравья впоследствии он стал величайшим из всех
ханов.
- Ты прав! - одобрила снова старуха, но Кучум больше не слушал: мысли
его перебежали на другое.
"Оставить Искер или тут встретить урусов?" - с этой мыслью он вышел
из шатра, и мрак охватил его. Стоя на валу за тыном, слышал, как далеко
внизу плескался Иртыш. В кривых улочках угадывалось скрытое движение:
скрипели арбы, постукивали котлы, железные таганки, бряцали удила, плакали
ребята. "Собираются бежать! - подумал хан и одобрил: - Пора! Нельзя
оставаться на этом высоком холме, вокруг которого вот-вот выхлестнут
враги! Орел может сняться с утеса и улететь от беды, а Кучуму с
приближенными не уйти, он попадет в ловушку. Откуда придут воины спасать
его, если он сам не поднимет их?"
- Бежать! - решил он и взглянул в сторону Сузгуна. Там золотым
сиянием переливался огонек. В сухом теле хана, словно в погасшем костре
под пеплом, вспыхнуло жаркое желание увидеть Сузге - самую красивую и
самую любимую!..
Он имел семь законных жен, двадцать молодых наложниц и много русских
синеглазых пленниц, которых Маметкул пригнал с Камы. Хороши русоголовые
русские полонянки! Но ни одна из них так не ранила сердце, как Сузге -
казахская царевна. Она была строга, величава и заставила уважать себя. Хан
робел и притихал в ее присутствии. Глаза ее - темные озера среди камыша,
губы сочны и ярки, и ко всему этому она вся пламень.
"Ах, Сузге, Сузге! Ты поедешь в скитания со мной!" - решил Кучум и
поторопился в шатер. Карача при входе хана быстро поднялся и склонил
