мурзу, который, втянув голову в плечи и без понуканья, спешил оставить
воеводский шатер.
Оставшись один, Воейков долго сидел в раздумье. Подошло трудное
время: степь раскалена, всюду лазутчики, люди утомились, - трудно
настигнуть Кучума.
Однако воевода снял шатры и, не мешкая, пустился к Убинскому озеру.
Пятнадцатого августа он внезапно появился на убинских берегах и захватил
кочевников, служивших Кучуму. Через них и дознался Воейков, что хан ушел с
Черных Вод на реку Обь, где у него бродят овечьи отары. Воевода соображал:
в эти дни стрижка шерсти и, пока она не окончится, Кучум будет сидеть у
скотоводов. Только это и удержит неугомонного старика!
- В поход! Сейчас в поход! - заторопил он себя.
Через час русский лагерь снова снялся и бесшумно направился в
раскаленную степь. Для ускорения движения Воейков приказал бросить обозы,
на каждого нагрузили самое необходимое и, не задерживаясь, двинулись на
восток. На пути перехватывали всех встречных всадников, чтобы они не
оповестили Кучума о беде.
Дни и ночи спешили запыленные, потные и усталые воины в сожженное
солнцем приобье и после многих лишений, наконец, вышли к Ормени, за
которой простирались безграничные зеленые луга. Повеяло прохладой и
покоем. Перед взором изумленных казаков открылся тихий обширный стан
кочевников, укрытый болотами и перелесками. Над войлочными кибитками
вились синие дымки, ветер доносил запах варева. Совсем близко
перебрехивались огромные степные псы, ржали кобылицы на пастбищах. И
вокруг этого стана бродили необозримые стада овец. На сером широкогрудом
коне воевода въехал на холм, поросший кустарником, и долго наблюдал
последнее пристанище Кучума. Далеко, среди зеленой лужайки, высился белый
шатер с длинным шестом, наверху которого развевался белоснежный конский
хвост. Солнце уже склонялось за дальние рощи, и косые лучи его ласковым
мягким светом разливались по луговине. Из шатра вышел высокий и прямой
старик; он долго стоял, оборотясь лицом к заходящему светилу, согреваясь
последним теплом. В горделивой осанке старца виднелась привычка
повелевать.
"Это он! Кучум! - сразу догадался Воейков, и весь загорелся. -
Неужели и на этот раз сбежит? - он сжал плеть в руке и решительно погрозил
в сторону становища: - Погоди, коли храбр, сразимся!"
Двадцатого августа, едва взошло солнце, русские устремились на
ханский лагерь. Отдохнувшие кони, ломая кустарник, шли напрямики к
выстроенным на лугу всадникам Кучума. Воевода был удивлен: "Откуда только
прознал старый хан о его намерении?" Но думать долго не приходилось,
войска сближались. Яркое солнце слепило глаза. "Хорошо построил конников!"
- одобрил Воейков татарского первого всадника.
- Кто он? - спросил он у толмача-татарина.
- Тайджи Асманк! Самый сильный и ловкий наездник у хана! - торопливо
ответил талмач.
- Любо с таким померяться силами! - по-своему оценил похвалу татарина
воевода, и взмахнул рукой.
Началась жестокая сеча. Татары рубились насмерть. Высокий аргамак
Асманака вздымался крутой черной волной то там, то здесь; булатная сабля
наездника сверкала молнией. Не отставали от него и быстрые проворные
приспешники: они с истошными криками бросались на ясачных людей. И плохо
пришлось бы последним, если бы не казаки. Злые за перенесенные тяготы в
походе, они в мрачном безмолвии скрестили свои мечи с татарскими, и как не
юлили, не изворачивались, не горячились молодые кучумовцы, казаки разили
их наотмашь. И тут увидел воевода с холма, как их шатра вышел высокий
старец и, протягивая руки в сторону сражающихся что-то закричал. Несколько
мурз, схватили старца под руки и хотели увести, но он сильным движением
оттолкнул их и подбежал к черномастому жеребцу. Старик успел подняться в
седло, но тут подоспели десятки княжат и мурз и стащили его с коня...
Что было дальше, хорошо запомнил Воейков: казацкая лава разорвалась,
и впереди показалась в бешенной скачке татарская конница. "Неужто побьют"
- встревоженно подумал воевода и, вымахнув саблю, бросился на бегущих.
- Руби, сукины дети! - закричал он казакам. - Руби супостата, не под
конскими хвостами наболтаетесь татарскими полонянами!
Зоркими глазами воевода искал кучумовского сына Асманака. Вот он!
Размахивая клинком, тот сам рвался навстречу. Раздувая горячие ноздри,
конь высоко выкидывал жилистые ноги. Издали сметил Воейков, как блестели
глазные белки у тайджи. Тут бы и скрестить сабельки! Но воевода в
последний миг передумал и, проворно схватив аркан, ловко бросил его
вперед...
Еще ожесточеннее сопротивлялись татарские всадники, завидя упавшего с
коня Асманака. Но все усилия их были напрасны, - казаки, ярясь все больше
и больше, теснили врага. На зеленой луговине, еще недавно ласково
блестевшей крупной росой под восходящим солнцем, а теперь густо политой
кровью, под копытами коней копошились искалеченные тела и бегали
обезумевшие, вышебленные из седла люди.
Было за полдень, когда группы разрозненных татарских всадников
стайками потянулись к Оби. Некоторые сорвались с крутого яра и вскоре
вынурнули на серой обской волне. За татарами гнались казаки...
Сейчас осмелели и ясачные люди; короткими копьями и бердышами они
прокладывали себе дорогу к шатрам. У коновязей рвались оседланные кони.
Высокие арбы на огромных колесах стояли нагруженные домашним скарбом,
озлобленно лаяли псы, и с пастбищ внезапно ворвались в становище табуны
испуганных коней. Они топтали и ломали все на своем пути. Перепуганные
женщины, прижимая к груди детей, плакали.
Воейков был уже у шатров и кричал ясычным и казакам:
- Баб и ребят малых не трогать! В полон всех брать! Выходи, которые
целы! - Он бросился к шатрам. И оттуда на крик его вышли бледные,
склоненные мурзы, прижав к груди руки. С ними были ханские сыновья и
кюряганы; озлобленно и непримиримо они рассматривали русского воеводу.
- Где хан ваш? - гневно спросил Воейков.
- Его нет! - низко кланясь, ответил самый старый седобородый мурзак.
- Его нет, боярин!
- Достать мне его из-под земли! За ним пришел! - кричал воевода.
Но кучумовичи и мурзы стояли со склоненными головами и молчали.
Среди полонян ни Кучума, ни его сына Алея не оказалось. С десятком
своих ближних хан сбежал. С частью казаков Воейков бросился в погоню и
гнался до Оби, но у реки след татарских коней потерялся. Тогда воевода
устроил плоты, и казаки пустились в плавание по широкой сибирской реке. Ни
на реке, ни в прибрежном тальнике, ни в камышах не отыскались беглецы.
Целую неделю кружил воевода по окрестным лесам, но так и вернулся ни с
чем, мрачный и суровый. К этому времени подьячие, бывшие при войске
Воейкова, составили роспись пленным и добру. По той поименованной росписи
значилась захваченной в полон вся семья Кучума: пять царевичей, восемь
цариц - кучумовых жен, восемь царевен, жена, сын и дочь царевича Алея и
жена другого царавича - Каная... Кроме того, в числе пленных оказались
дочь и две внучки нагайского князя, пять татарских князей и мурз да полста
простых татар.
Подьячий по указке воеводы написал весть о победе царю Борису.
"Божьим милосердием и твоим государевым счастьем, - сообщал Воейков,
- Кучума царя побил, детей и его цариц поймал".
В грамоте были подробно перечислены все пленники, доводилось также до
сведения царя, что в бою погибло более двадцати князей и мурз, пять
"аталыков" и в их числе тесть Кучума, три царевича, брат Кучума - Итилек и
сто пятьдесят ратных людей, да во время бегства потонуло в Оби-реке до ста
татар. С горьким сожалением воевода заключал донесение: "Плавал я на
плотах по Оби и за Обью рекою, по лесам искал Кучума и нигде не нашел".
Дальнейший путь был бесцелен, и, по приказу воеводы, стрельцы уложили
на арбы все, что можно было увезти, а остальное сожгли. Со знатными
пленниками Воейков возвратился в Тару.
"Куда же скрылся Кучум?" - Долго не мог успокоиться воевода и жадно
ловил каждый слух о нем. Но Кучум словно в воду канул.
Между тем хан жил и думал о продолжении борьбы. Двое преданных слуг в
самый разгар последнего боя усадили его в лодку и сплыли с ним вниз по
Оби, в землю Читскую...
Донесение воеводы Воейкова обрадовало царя Бориса. Получил он его
поздним вечером и, несмотря на полуночный час, приказал заложить колымагу
и отправился в Новодевичий монастырь поделиться вестью со своей сестрицей
Ириной, с которой он жил в большой дружбе. На утро по всей Москве загудели
колокола, возвещая победу над Кучумом. В тот же день в Сибирь отправился
гонец с золотой медалью для Воейкова и наградами для его сподвижников. В
указе предлагалось воеводе - доставить в Москву знатных пленников.
Велика русская земля! Многие месяцы ехали на санях и верхами
полоняне, пока перевалили Каменный пояс и по льду пересекли Волгу-реку.
Далеко-далеко до Москвы!
Пристава бережно охраняли высоких пленников, остерегали от обид и
бесчестья, на становищах хорошо кормили и поили вином и медом. Разрешено
было питье брать в придорожных царских кабаках, а там, где их не было,
приставам дозволялось заглядывать в попутные монастырские подвалы. Немало
было брани от монастырской братии, которая грудью отстаивала дубовые бочки
с добрым старым медом. Но пристава и казаки не уступали монахам и
добивались своего, стараясь и сами хлебнуть хмельного.
В дороге, однако, доводилось плоховато. Простолюдины много
натерпелись в свое время от татар и неохотно отпускали корма, а купцы,
прознав о кучумовской семье, заламывали неимоверные деньги, коих у
приставов нехватало. Бывало и так: враз исчезали во встречном селе мед и
пиво, до которых татарские царевичи и царевны были очень лакомы. Бывали и
другие неприятности - ссоры пленных и охраной. В придорожном селе, в
котором остановились на ночлег почетные полоняне, вышли запасы хмельного,
а царевичу Асманаку захотелось потешиться русским вином. Изнемог царевич
от этой кручины и позвал приставленного к нему стража. На зов явился казак
Пятуня. Он был пьян и, шатаясь и угрожая, непристойно обругал всех.
Царевны со страхом попрятались от буяна, а Пятунька, упершись в бока,
усмехался:
- Я еще подумаю, которую из вас в жены брать. Небось, ни стирать, ни
хлеба замесить не можете! Ей-ей!..
Приставы еле увели под руки Пятуньку. Они и сами непрочь были выпить,
и все догадывались у казака:
- И где это ты промыслил меду?
- О том не скажу! - чванился Пятунька...
Приставленные к семейству Кучума не стеснялись, - когда хотели, тогда
и входили бесчинно к царицам, чем вызывали у них возмущение и великий
переполох. Только подъезжая к Москве, пристава и казаки притихли, низко
кланялись кучумовичам и просили:
- Не помните зла на нас! Того боле не будет!..
Вот и Москва! Издалека заблестели золотые маковки церквей. Сибирцы и
изумлением разглядывали раскинувшийся на холмах великий город с башнями.
Обоз остановился в Подмосковье для отдыха и подготовки к вступлению в
стольный город. Годунов выслал пленникам цветные платья, шубы, бархатные
салопы и шелка. Царевичи и царевны тщательно принарядились.
В январе тысяча пятьсот девяносто девятого года состоялся
торжественный въезд кучумова семейства. Царь не поскупился на дары
пленникам, чтобы прельстить этим Кучума. В яркий солнечный день со всей
Москвы сбежался народ на большую казанскую дорогу, со стороны которой
ожидался пышный поезд. Вот вдали, в серебрстом снежном сверкании,
