- Буду, буду! - поспешно ответила девушка.
Медник кинулся отнимать дочь, но атаман протянул властную руку:
- Стой, погоди, малый! Нельзя гасить счастье. Любовь добрая и честная
досталась твоей дочке, а такое счастье непродажное. Пусть живут! То первая
пара ладит гнездо, от этого земля им станет дороже, милей. Так ли, браты?
- Истинно так, батько! - хором ответили казаки.
- Не бесчестие и не насилие сотворил наш воин, а великую честь
оказали мы тебе, милый. И ты держись за нас. Худо будет тебе, - приходи к
нам.
- Истинно так, батько, пусть приходит! - опять дружно отозвались
казаки.
Ермак поклонился дружине и сошел с крылечка. Строгий и величавый, он
двинулся к высокому валу, с которого открывалось необъятное иртышское
водополье. Широкие разливы золотились над солнцем, стайка уток тянулась к
дальнему лесному озеру. От Сибирки-реки слышлось журчание и плеск. Ермак
задумался, и ветерок донес до него басок старого казака. Кому-то жаловался
он: "И я когда-то, братцы, был женат, но упаси бог от такой женки.
Верблюды перед ней казались ангелами! Эх, лучше бы я тогда женился на
верблюдице..."
Ермак улыбнулся, потом вздохнул. В ушах его звучал, не переставая,
завистливый шепот Богдашки: "Ах, девка! До чего хороша..."
На площади казаки затеяли пляску. Веселый Дударек, выбрасывая ноги,
лихо отбивал русского. Навстречу ему с серьезным лицом, по-деловому
выкидывая колена, в пляске шел тяжелый Ильин.
Ой, жги-жги,
Говори...
Казаки в такт отбивали ладонями. На крылечке в обнимку с казаком
сидел охмелевший медник и, хлопая его по плечу, весело говорил:
- Бачка твой крепко правда любит. Ой, любит...
Ермак взглянул мельком на татарина, удивился: "Гляди-ка, скоро
побратимились..."
Поодаль в кругу стояла смуглая татарка с густыми пушистыми ресницами
и счастливыми глазами глядела на Дударька.
По небу плыли пухлые облака, веяло теплом. Казаки стояли на валу и
глядели на ближние бугры, над которыми синим маревом колебался нагретый
воздух. На солнечном сугреве было хорошо, радостно. Гусляр Василий не
утерпел и приятным голосом запел:
За Уральскими горами
Там да распахана была легкая пашенка.
Чем да распахана?
- Распахана не дрюком, не сохою.
Чем да распахана легкая пашенка?
- Казачьими копьями.
Чем да засеяна легкая пашенка?
- Не рожью она, не пшеницей.
Чем да засеяна?
- Казачьими головами
Чем заборонована?
- Конскими копытами...
Дружинники подпевали гусляру. Ермак, сиды на площади поодаль,
задумчиво оглядывал ближние холмы. Вместе с Мещеряком он побывал на них,
мял в ладонях землю, узнавал ее силу. Мещеряк надумал пахать. Дело
хорошее, но до смешного мало семян. "Будем сеять, - окончательно решил
Ермак. - Не самим, так детям пойдет".
- Не о том, браты, спели. Гляньте, что творится: землица сибирская
ждет хозяина! - в голосе Ильина прозвучали задушевные нотки. -
Соскучилась, милая, по ратаюшке!
Седобородый казак Охменя сразу отозвался:
- Известно, браты, хлеб всему голова! Ел бы богач деньги, если бы
пашенник не кормил его хлебом... А ну, милые, отгадайте загадку!
Зарыли Данилку
В сырую могилку,
Он полежал, полежал,
Да на солнышко побежал,
Стоит, красуется,
На него люди любуются...
- Зернышко посеянное! - отгадал Ильин, и взгляд его перебежал на
Ермака. - Батька, о пахоте думаешь?
- О пахоте! Приспела пора, браты, сеять хлеб. Без него несытно, худо
жить! Кто из вас пахарь? - обратился Ермак к окружавшим его казакам.
Вышел низкорослый, плечистый пищальник Охменя и поклонился атаману:
- Владимирский я, издревле наши - коренные пахари. Дозволь мне,
батька, поднять пашенку? Соскучились мои руки по земельке.
- Что ж, послужи нашему делу, - ласково взглянул на крестьянина
Ермак. - А кто соху сладит?
- Я и слажу. Под сохой рожон, в младости погулял с ней по полюшку!
- Буде по-твоему! - утвердил Ермак. - Суждено тебе стать первым
сибирским ратаюшкой. С богом, друже!
У владимирского пищальника сивая борода лопатой. Четверть века
отходил в казаках, а извечное потянуло к земле, стосковались руки по сохе.
Поклонился он Ермаку:
- Посею я, батько, семена на наше бездолье, а вторую горсть брошу в
земельку на радость всей Руси.
В тот же день Охменя сходил в поле. Было туманно, ветрено,
бесприютной казалась земля. Но старый пахарь с благостью смотрел на темные
скаты холмов и уверенно думал: "зашумят, ой зашумят хлеба тут!". Вернулся
он к ночлегу бодрый, веселый, обвеянный ветрами, и заговорил о том, что
всегда было дорого его крестьянскому сердцу. Казаки с улыбками слушали
его. А говорил Охменя самое простое, и сам себе пояснял:
- Баба-яга, вилами нога; весь мир кормит, сама голодна. Что это
такое? - Соха. - Худая рогожа все поле покрыла. - Борона.
- Стой, погоди! - закричал Ильин, загораясь светлыми воспоминаниями.
- Дай всему казачеству ответ держать. Говори дале!
- Ладно, - согласился Охменя. - Слушай: на кургане-варгане сидит
курочка с серьгами?
- Овес, - а один голос ответили казаки.
- Правдиво, - улыбаясь, согласился пахарь. - А дале: согнута в дугу,
летом на лугу, зимой на крюку?
- Коса.
Как малые ребята, бородатые казаки забавлялись загадками да
присказками. И лица у всех были добрые, душевные. Разом всем вспомнилась
золотая пора - ребячьи потехи. Семян в сусеках было скудно: немного ржицы,
ячменя да овса, но говорили как о большом деле. Словно к празднику
великому готовились. Домовитый вид Охмени, его уверенные речи, плавные
движения внушали всем уважение.
Взялся Охменя за дело ретиво, често. Пробовал семена на руку - тяжелы
ли? Отбирал всхожие, клал их в воду, все они опускались на дно.
"Хорош хлеб уродится", - одобрительно думал Охменя и стал ладить
соху. Работал он с песней:
Вышло солнышко на улицу ясное,
Солнышко ясное, небушко синее...
Эх!..
И все было как в далекой юности: пахло избяным духом, дымком, на
березах зеленели клейкие почки.
Дни прибывали быстро, земля согрелась под солнцем. Настал пахотный
день. Охменя, медлительно важный, вышел в поле с сохой. С ним пошли и
Ермак с Мещеряком. Казаки с вала следили за первым пахарем.
- Гей-гуляй по сибирской землице! - кричали казаки, подбадривая
Охменю. - Поднимай, кормилец, нашу пашенку...
С выходом в поле первого ратая над пашней взвился и рассыпал свои
торжествующие трели жаворонок. Ермак не утерпел и протянул к сохе руки.
Пахарь остановил солового конька:
- Аль огрехи сметил? - встревоженно спросил он.
- Нет, голубь, все ладно. Самому захотелось пошагать по земле. -
Ермак взялся за уручины сохи, понукал на конька и неспеша, размеренным
шагом, пошел за сохой. За ним темной волной поднимался сочный пласт.
Подошли казаки и с жадностью дышали запахом вешней земли. С изумлением
глядели они на вышагивающего за сохой старательного батьку, - привыкли к
иному его виду. Ермак шел чуть ссутулясь, как бы припадая к
земле-кормилице. Конек в такт движению помахивал головой. Выше и выше по
склону поднимался атаман, и вот он уже на плоской вершине. На фоне
светло-голубого неба перед казаками маячила могучая фигура
крестьянина-работника.
- Добрый пахарь! - похвалили Ермака казаки и сами захотели взяться за
соху, но Охменя не уступил.
Подошло время сева У всех замерло сердце: что-то будет? Зерно может
озябнуть, а то сгибнуть на корню от ранних заморозков или выпреть под
дождями. На Охменю дождем сыпались советы.
Сеятель вышел на пашню босым. На груди у него, на веревочках, висело
лукошко с зерном. Он бережно, горстью брал из него семена и, размеренно
размахивая, бросал их в рыхлую землю. Легкий ветер шевелил бороду старика,
отчего он казался строже. Впрочем, и без того был он строг и молчалив,
совершая таинство посева. Сегодня он уже не пел, а молился: "Помоги, боже,
казачеству и всему люду! Пусть уродится хлебушко добрый, ядреный,
золотой!" - и под широкий шаг он спорким дождем бросал тяжелые семена на
прогретую землю.
С неба лилась журчащая песня жаворонка. И так хорошо и благостно было
на душе пахаря, что ему хотелось выйти на высокий бугор и крикнуть что
есть силы: "Гляди, оживут семена, а с ними и Сибирь-сторонушка потеплеет!
Э-гей, браты, на веки вечные сюда пришел русский пахарь: там, где прошла
соха и легло семя, никогда не сдвинуть Руси супостатам!"
Охменя скинул шапку, оглянулся окрест. Сияли воды широкого Иртыша,
белели сбоку свежэесрубленные избы, и везде лежала такая тишина, что он не
удержался и с надеждой вымолвил:
- Эх, Сибирь, родная и милая землица!
Со стороны Аболака на резвом коне прискакал искерский татарин и
закричал перед войсковой избой:
- Бачка, бачка, караван ходи сюда. Из Бухара ходи! - Глаза татарина
сияли.
Ермак вышел на крыльцо, схватил за плечи вестника.
- Не врешь? - спросил он.
- Зачем врать? Сам видел, с караванбаши говорил!
- О чем говорил? Знают ли, что хан Кучум сбит с куреня? Слыхали ли о
том, что в Искере казаки?
- Все слыхал, все знает. Торговать будет..
Как юноша, Ермак взбежал на вышку и, приложив ладонь к глазам, стал
всматриваться в полуденную сторону.
- Вон караван, батька, темнеет на дороге! - пpотянул pуку стоpожевой
казак.
Из холмистых далей, то появляясь, то исчезая, показалась еле заметная
колеблющаяся цепочка каpавана.
Гоpячее маpево плавило воздух, он дpожал, пеpеливался и скpадывал
пpедметы.
- Идут, в самом деле идут! - пpоговоpил Еpмак и не устоял пеpед
соблазном: сбежал вниз, отобpал полсотни самых pослых и сильных казаков и
пошел бухаpцам навстpечу. Всегда сдеpжанный, суpовый, он готов был тепеpь
пуститься в пляс. Наконец-то идут долгожданные гости! Как возликует наpод!
Атаман оглядывался на казаков. Боpодатые, кpяжитые, они пpисмиpели вдpуг
от pадости. Кое-кто из них думал: "А вдpуг моpок? А вдpуг pазом, как
туман, pастает?"
Но ожидание не обмануло. На Алобацком холме, на фоне ясного синего
неба, показался огpомный веpблюд, за ним появились, один за одним,
веpеницы двугоpбых, с медленно колыхающимися, как бы плывущими, вьюками
товаpов. Шли они pаскачиваясь, позванивая множеством бубенчиков. Все ближе
и ближе восточные гости. Вот пpиближается на ослике важный каpаванбаши, за
ними шествует кpепкий мул - вожак каpавана, pазубpанный в доpогую сбpую,
отделанную сеpебpом и цвеpными камнями. Гоpтанный говоp и кpики огласили
сибиpскую землю, - погонщики в пестpых халатах звонко пеpекликались,
тоpопили веpблюдов. Посpедине каpавана с важностью шагает, шлепая по пыли,
высокий белый веpблюд, неся меж своих кpутых горбов голубой паланкин.
Казаки зачаpованно смотpели на пестpую каpтину. Наконец не удеpжались
и дpужно закpичали "уpа!". Каpаван на минуту остановился. Еpмак пошел
навстpечу. С головного веpблюда спустился важный бухаpец с яpко окpашенной
боpодой, в доpогом паpчевом халате. Пpижав pуки к сеpдцу, он медленно
пpиблизился к атаману и поклонился ему. Еpмак пpотянул pуку и обнял купца:
