стояли на берегу и с тревогой смотрели на частокол из копий и боевых
топоров.
Грибердсон вошел в реку и позвал их, но они остались на месте. Он
вытащил из кобуры ракетницу, зарядил ее и выстрелил.
Выстрел был удачным - ракета зашипела и рассыпалась на несколько
частей, взорвавшись у обрыва, где стояли воины враждебного племени.
Спутники Грибердсона подбежали к нему. Они были не меньше своих врагов
бледны и напуганы, но наступали решительно.
Воины на обрыве начали ворочать большие валуны, собираясь сбросить их
на головы нападавших. Грибердсон не стал дожидаться, когда камень
превратит его в лепешку. Он поднял скорострельную винтовку и пять раз
выстрелил в самый крупный валун, превращая его в щебень. Воины исчезли.
Грибердсон перезарядил ружье разрывными пулями и стал подниматься по
крутому склону. Прежде чем выйти на край утеса, он трижды выстрелил,
отбивая от скал куски породы. Каждый выстрел сопровождался воплями в
лагере. Перед оказавшимся наверху Грибердсоном предстала картина
удирающего во всю прыть племени. Люди катились по склону холма, бежали,
падали, поднимались и падали вновь, и крики ужаса и боли заглушались
безумным визгом женщин.
- Хочу надеяться, что обошлось без увечий, - сказал Грибердсон.
Четверо охотников орали от восторга и лупили друг друга по спинам и
ягодицам.
Ангрогрим вскинул копье, выкрикнул боевой клич и ринулся вдогонку за
убегавшим врагом.
Грибердсон встревоженно окликнул его, но гигант не обратил внимания и
продолжал мчаться вперед. Пришлось выстрелить. Ангрогрим остановился и
оглянулся.
Грибердсон позвал его, махнув рукой. Ангрогрим не мог понять, зачем
нужно возвращаться, вместо того чтобы догнать и добить деморализованного
противника. Англичанин погрозил пальцем, словно стараясь пристыдить
ребенка. Ангрогрим посмотрел на него, как на кретина, но вернулся.
Победители приступили к осмотру захваченного лагеря. Фон Биллман
стрекотал камерой. Грибердсон обошел все шатры и в одном обнаружил старика
и старуху с больным ребенком. Он заставил ребенка проглотить универсальную
таблетку и взял кровь на анализ.
Старики были совершенно беззубы, старуха к тому же оказалась слепой.
Обоих так трясло от ужаса, что Таммаш не смог добиться от них
толкового ответа.
Наконец женщина что-то произнесла.
Таммаш поднял брови, пожал плечами в недоумении и вышел. Этого языка
он не знал. Фон Биллман бросился следом, пытаясь знаками упросить его
продолжать допрос, но Таммаш полностью утратил интерес к пленным. Его и
его сородичей привлекали копья, дубины, топоры, атлатлы и прочее нехитрое
оружие, валявшееся в беспорядке на земле. Грибердсон озабоченно следил за
ними. Когда Гульшеб вошел в шатер, где находилась семья, он бросился
следом и успел вовремя - еще секунда и копье Гульшеба вонзилось бы в
солнечное сплетение ребенка.
Гульшеб тупо уставился на ученого, но, видимо, сообразил, что ребенок
зачем-то нужен живым чужеземному колдуну, и вышел. Но в следующую минуту в
вигвам ворвался воинственный Ангрогрим. Если бы Грибердсон не вмешался, он
расправился бы со стариками. Кончилось тем, что Ангрогрим удалился,
яростно пнув ногой полог.
Грибердсон объяснил туземцам, что скоро стемнеет. Пора было погрузить
медвежатину и возвращаться. Было ясно, что, по крайней мере, половину мяса
придется оставить. Дикари решили загадить его нечистотами. Грибердсон
запретил им это, и когда они не послушались, угрожающе поднял ружье.
Охотники отскочили от мяса, как от гремучей змеи.
- Я собираюсь оставить этому племени часть медвежатины, - сказал
англичанин фон Биллману. - Может быть, тогда они поймут, что мы не хотим
войны. Не понимаю, почему племена должны воевать.
Грибердсон взвалил на плечо тяжелую медвежью лапу и стал спускаться с
обрыва.
Бывшие защитники лагеря, основательно вывалявшиеся в грязи, собрались
на дне ущелья и с почтительного расстояния смотрели на шестерых путников,
которые медленно удалялись, сгибаясь под тяжестью ноши и постоянно
оглядываясь. Вскоре они услышали торжествующие крики жителей стойбища -
похоже те уже вернулись к своим жилищам и обнаружили мясо.
Преследовать группу, возглавляемую Грибердсоном, побежденные не
пытались.
Тьма сгущалась быстро. Ветра не было, но быстро холодало. Знакомые
ночные звуки становились все отчетливей, слышались рычание льва, трубный
рев мамонта, приглушенное ворчание неизвестного зверя. Туземцы негромко
переговаривались довольными голосами.
Время от времени они обращались к Грибердсону и фон Биллману. Те их
не понимали, но старались не подавать виду. Грибердсон включил фонарик, на
что туземцы отозвались благоговейным стоном.
Они тут же отстали на несколько шагов и догнали его лишь, когда
совсем рядом зарычал лев.
Вступление в стойбище напоминало триумфальное шествие. Еще на
подступах к нему Грибердсон несколько раз мигнул фонариком, и все племя
высыпало из жилищ. Под восторженные вопли их освободили от ноши. Через
несколько минут четверо охотников стояли на возвышении посреди толпы и
своими словами рассказывали о ходе операции, а их соплеменники с трепетным
восхищением разглядывали Грибердсона. Джон, как человек практичный, не
замедлил воспользоваться своим возросшим авторитетом, чтобы зайти в шатер
Абинала и заставить его проглотить таблетку. Мальчик выглядел совсем
больным, и Джон понял, что к утру он может умереть. Он с неодобрением
посмотрел на шамана.
Гламуг пичкал ребенка снадобьями.
"Теперь, - думал Грибердсон, - если Абинал выздоровеет, шаман
сошлется на свое врачевание, если же умрет, у него будет повод свалить
вину на меня - чужака".
Гламуг в головном уборе из тетеревиных перьев, с сумкой, набитой
волшебными снадобьями, с палкой, на конце которой гремел дутый олений
пузырь, с горохом медленно плясал вокруг вигвама. Танец сопровождался
пронзительными заклинаниями.
Амага стояла у входа с горящей сосновой веткой в руках и
целеустремленно описывала ею круги над головой. Дубхаб, отец ребенка, в
обряде участия не принимал. Но и он был занят важным делом - он обмазывал
себя смесью из тертой коры и темной глины. Покончив с этой процедурой, он
уселся возле очага и вцепился зубами в кусок жареной медвежатины. Чем-то
он был похож на плюшевого паяца. Очень скоро Гламуг, утомленный дневными
заботами и обильной едой, завалился спать у огня. Речел удалось снять всю
процедуру кормления, и теперь она перезаряжала пленку. Драммонд присел у
очага на корточки, отрезал кусочек мяса и стал жевать. Черные глаза его
бегали по сторонам. Он выглядел очень усталым и уже несколько раз намекал,
что пора бы и честь знать.
Фон Биллман подсел с диктофоном к Дубхабу, чем очень обрадовал его -
туземец не прочь был поболтать.
Жители стойбища, ходившие за Грибердсоном весь вечер по пятам,
потихоньку разбрелись и занялись своими делами. Матери кормили завернутых
в шкуры детей.
Женщины постарше, поглотив чудовищные порции мяса, принялись
обрабатывать медвежьи шкуры. Через полтора часа все жители попрятались в
шатры, улеглись на низкие ложа и заснули, громко выпуская газы. Огонь в
очагах заботливо присыпали золой, чтобы жар сохранился до утра.
Амага, Ламинак и Дубхаб расселись вокруг больного ребенка.
Отдохнувший Гламуг вновь плясал, подвывая, и тряс погремушкой. Иногда он
подпрыгивал и выпрямлялся, чтобы резким движением испугать злого духа. В
этом не было ничего примечательного - шаман демонстрировал ритуал,
описанный во многих культовых справочниках, добавляя к нему, в силу своей
гениальности, некоторые импровизации. Но один раз он все же невольно
удивил ученых, сложив большой, средний и безымянный пальцы, оттопырив при
этом указательный и мизинец - перед путешественниками из 21-го века была
знакомая всем с детства "коза". Вскоре Гламуг вновь обессилел, но и на
этот раз не отправился домой, хотя жена его уже несколько раз заглядывала
в шатер Дубхаба.
Гламуг приволок откуда-то огромную бизонью шкуру, напялил ее на себя
и сел возле ребенка. Из-под шкуры выглядывала только его рука с
погремушкой.
Было очевидно, что колдун собирается просидеть так всю ночь, отгоняя
оленьим пузырем духов болезни и смерти. Когда ученые уходили, все в
стойбище уже спали. Тишина была абсолютной. Сторожа отсутствовали и даже
Гламуг храпел под шкурой.
На следующее утро они хорошо позавтракали и обсудили события
минувшего дня.
Грибердсон и Речел забрались в берлогу и поиграли с медвежатами.
Речел выглядела счастливой, и Грибердсон начал опасаться, что не возня с
детенышами тому причиной, а его присутствие.
Речел все время улыбалась, отвечала звонким смехом на каждое его
слово и не упускала возможности прикоснуться к его плечу или руке.
Англичанин подумал, что вчерашний удачный день слишком поднял его акции. И
это его не радовало: с каждым днем, с каждым часом он замечал, как трещина
между супругами ширится и превращается в пропасть. Он не верил, что
является единственной причиной разрыва, и старался делать все от него
зависящее, чтобы умалить собственную роль в семейной драме. Грибердсон
решил, что нужно будет серьезно поговорить с Речел. Пожалуй, даже с ними
обоими, вместе или по отдельности, и хотя бы пристыдить их, если не
удастся помирить.
"Но сейчас не самое удобное время - думал он. - Успеется. И потом,
кто знает, к чему может привести подобная беседа?"
Рисковать без надобности Грибердсон не хотел.
На участке, выбранном Грибердсоном для постройки лагеря, они
поставили два больших, просторных купола. На подступах к лагерю, чтобы
улучшить видимость, вырубили карликовые сосны и убрали камни. В одной
хижине поселились Силверстейны, а в другой - лингвист и Грибердсон. К
полудню они вернулись на корабль и перевезли другие строительные
материалы. На глазах у изумленных туземцев вырос большой красивый дом -
будущая лаборатория и склад образцов. Грибердсон двенадцать раз обошел
вокруг купола, делая малопонятные жесты и читая нараспев "Охоту на Снарка"
Кэррола. Он хотел успокоить туземцев, внушив им, что строительство дома -
обыкновенное волшебство, не более.
Затем он вошел в шатер Абинала и увидел, что мальчик сидит и уплетает
мясо прямо с вертела, разговаривая при этом с сестрой, но при появлении
гостя ребенок замолчал. Ламинак сказала брату несколько слов, и он
невнятно пробормотал что-то в ответ.
Грибердсон осмотрел мальчика. От его прикосновений тот пугливо
сжимался, но Ламинак старалась развеселить его и даже пыталась говорить с
ученым, хотя и знала, что тот ее не понимает. Выйдя в сопровождении
девочки из шатра, Грибердсон стал указывать ей на различные предметы и
людей, спрашивая их названия и имена.
Ламинак сразу поняла, что от нее требуется, и с энтузиазмом
включилась в игру. Несмотря на грязную и неудобную одежду из шкур, девочка
была миловидна. Ее широкое лицо с небольшим, довольно красивым носом и
полными губами, сальными, как и у всех ее подруг, обрамляли длинные
волнистые волосы каштанового цвета.
Грудь ее только-только начала оформляться.
Большие черные глаза девочки ни на секунду не переставали излучать
веселье. Ламинак была довольно сообразительна. Показывая Грибердсону
отдельные предметы, она ухитрялась объяснять их предназначение. С ее слов
он понял наконец значение слова "воташимг" - человек Медведя. Вообще же в
