оно не могло затмить самые яркие из них. Как призраки, не желающие
отступать перед дневным светом, они ждали почти не таясь своего часа,
ничуть не стесняясь пламенеющего дня.
Тем не менее, человеку нужно было время, как рыбе вода. Если бы у
него не было его, то он бы его изобрел!
Так что для Бартона это было четырнадцатое июля пятого года п.в.
Но Коллон, подобно многим другим, вел отсчет времени как
продолжение его земной жизни. Для него это был 1667 год н.э. Он не
верил в то, что милый его сердцу Иисус навеки исчез. Скорее всего, эта
Река была рекой Иордан! И эта долина была долиной по ту сторону
смертной тени. Он признавал, что загробная жизнь оказалась не такой,
как он ожидал. Однако во многих отношениях это более величественное
место, чем можно было себе представить. И это свидетельствует о
всеобъемлющей любви Бога к своему творению. Он дал всем людям, даже
тем, кто этого не заслуживает, еще одну возможность! И если эта
планета и не новый Иерусалим, то во всяком случае это было место,
подготовленное для его возведения. Любовь к Богу и Любовь к человеку -
вот те кирпичи, которые должны быть вылеплены и обожжены в этой печи, в
этой мастерской, название которой - Речная Долина.
Бартон был абсолютно не согласен с такой концепцией, но не мог не
полюбить этого человека, который так настойчиво пытался утвердить ее
правоту. Коллон был искренен! Он не поддерживал огонь в своей печке
- 121 -
красноречия цитатами из книг или страницами теологических догм. Он не
действовал по чьему-либо принуждению. Он горел пламенем, которое
питалось топливом его собственного существа, и сущностью этого была
Любовь! Любовь даже к тому, что нельзя было любить - редчайшая и
потому самая сложная разновидность любви.
Он рассказал Бартону кое-что из своей земной жизни. Он был
врачом, фермером, либералом с непоколебимой верой в религию. И все же
у него было полно вопросов. Вопросов в отношении веры и тогдашнего
общества. Он написал воззвание, в котором призывал к веротерпимости,
вызвавшее тогда и похвалы, и проклятия. Он был поэтом, хорошо
известным своим современникам, но затем незаслуженно забытым.
Боже, пусть неверующие увидят,
что прекратившиеся чудеса ожили во мне.
Прокаженные и слепые исцелятся,
и мертвые воскреснут по воле твоей.
- Мои строчки, может быть, и умерли, но их правда не умерла, - сказал
он Бартону. Он взмахнул рукой в сторону холмов, Реки, гор и людей. -
Вы сможете увидеть ее, стоит только пошире открыть глаза и не
упорствовать в своем мифе, что все это создали люди, подобные нам.
Даже если допустить, что вы правы, то все равно эти этикалы действуют
по воле Создателя.
- Мне больше нравятся вот эти ваши строки, - перебил его Бартон.
Да воспарят глухие души.
Ты - не Земля, здесь горы круче.
И небеса свое сверканье,
огонь свой возвращают им.
Коллону было приятно, что хоть один человек в Речной Долине все же
помнит его, но он не предполагал, что Бартон совсем иначе, чем поэт,
понимает смысл этих строк.
"Возвращают им огонь!"
Это означало, что нужно каким-то образом проникнуть в Темную
Башню, раскрыть тайны этикалов и повернуть их машинерию против них
самих. Он не ощущал благодарности за то, что Они даровали ему вторую
жизнь. Он был взбешен тем, что Они это сделали без его согласия. Если
же Они хотят услышать от него спасибо, то почему Они не скажут, для
чего нужна эта вторая возможность? Какова причина того, что Они
вынуждены держать в тайне свои побуждения? Он обязательно должен
отыскать эти "почему?". Искра, которую Они воскресили в нем,
превратится в неистовый огонь, который сожжет их!
Он проклинал судьбу, которая забросила его так близко к истоку
Реки и, следовательно, к Башне и через несколько минут унесла его
назад, куда-то к середине Реки, за миллионы миль от его цели. И все
же, если он там однажды побывал, он сможет попасть туда и еще раз без
помощи лодки, поскольку такое путешествие займет очень много времени.
Да и при этом его могут тысячу раз поймать и превратить в раба. А если
его убьют где-то на середине пути, то, возможно, он окажется
воскрешенным гораздо дальше от цели, и ему придется начинать все с
начала.
С другой стороны, если полагаться на кажущийся случайным выбор
места воскрешения, то он может опять очутиться у истоков Реки. Именно
это побуждало его вновь отправиться на Экспрессе Самоубийств. Однако,
- 122 -
несмотря на то, что он знал о своем последующем воскрешении, ему было
очень трудно совершить этот необходимый шаг. Разум убеждал его, что
это всего лишь билет на экспресс, но тело восставало против этого.
Яростная борьба клеток за существование превозмогала его волю.
Некоторое время он оправдывался перед собою тем, что ему интересно
изучить обычаи и язык доисторических людей, среди которых он сейчас
жил. Затем честность к самому себе восторжествовала, и он понял, что
яростно ищет предлог, чтобы отложить этот страшный момент. Но все же
он продолжал бездействовать.
Бартон, Коллон и Геринг покинули свой холостяцкий барак, чтобы
зажить нормальной жизнью граждан этого небольшого государства. Каждый
из них стал жить в отдельной хижине и в течение недели нашел для себя
женщину. Церковь Коллона вовсе не требовала безбрачия. Ее приверженец
мог дать клятву целомудрия, если ему так нравилось. Но Церковь
рассудила так: мужчины и женщины были воскрешены в телах, которые
сохранили признаки своего первоначального пола (или, если на Земле они
были утрачены, то здесь их восстановили). Было очевидно, что творцы
намекали на то, что плотью можно пользоваться. Было хорошо известно,
хотя некоторыми это и отрицалось, что плотская жизнь имеет и другие
функции, кроме размножения. Поэтому "вперед юные, катайтесь в траве" -
таков был негласный лозунг Церкви.
Другим выводом неумолимой логики этой новой религии, которая,
между прочим, заявляла, что логики не следует доверять, было то, что
разрешалась любая форма любви, но до тех пор, пока она была
добровольной и не сопровождалась жестокостью и насилием. Использование
детей в любви каралось рабством, ибо смертная казнь здесь ничего не
значила. Правда, эта проблема со временем и сама исчезла бы, поскольку
через несколько лет все дети вырастут.
Коллон отказывался иметь свою сожительницу только в качестве
предмета для облегчения напряжения плоти. Он настаивал на
необходимости любви к женщине, с которой живешь. Бартон смеялся над
ним, говоря, что для Коллона это очень легко выполнимо. Ведь Коллон
любил все человечество. Следовательно, теоретически он должен взять
себе первую женщину, которая скажет ему "да".
- По сути, друг мой, - заметил в ответ на это Коллон, - именно это
и случилось.
- Значит, это всего лишь совпадение, что она красивая, страстная и
умная? - усмехнулся Бартон.
- Хотя я и стремлюсь стать лучшим человеком, я во многом еще
просто человек, - серьезно ответил Коллон. - А вам бы больше
понравилось, чтобы я преднамеренно мучил себя, выбрав в подруги
уродливую каргу?
- Похоже, вы больший дурак, чем я думал раньше, - сказал Бартон.
- Что же касается меня, то все, что мне требуется от женщины, это ее
красота и привлекательность. Мне абсолютно все равно, какие у нее
мозги. И я предпочитаю блондинок. Во мне есть какая-то струна,
которая откликается только на прикосновение златокудрых женщин.
Геринг взял себе в хижину Валькирию, высокую широкоплечую шведку с
огромным бюстом, жившую когда-то на Земле в восемнадцатом веке. Бартон
подумал, что Геринг взял ее только из-за того, что она напоминала ему
его первую жену, дочь шведского исследователя графа фон Розена. Немец
как-то признался, что она не только внешне похожа на Корину, но и голос
у нее почти такой же. Казалось, он был очень счастлив с ней, а она с
ним!
Как-то ночью, во время неизменного предрассветного дождя, глубокий
сон Бартона был неожиданно прерван.
- 123 -
Ему показалось, что он слышал крик, но все, что ему удалось
услышать, когда он полностью проснулся, были раскаты грома и треск
упавшей от удара молнии гигантской секвойи. Он только закрыл глаза,
чтобы опять погрузиться в пучину сна, как тут же снова услышал крик. В
одной из соседних хижин пронзительно кричала женщина.
Он вскочил, отодвинул в сторону дверь из бамбука и высунул голову
наружу. В лицо ему брызнул холодный дождь. Вокруг стояла ночная мгла,
и только горы на западе освещались вспышками молний. Внезапно очень
близко прозвучал удар грома, и сердце Бартона на мгновение затрепетало.
Он был оглушен. Однако ему удалось разглядеть мельком две призрачные
фигуры возле хижины Геринга. В свете молний Бартон успел разглядеть
Геринга, сомкнувшего пальцы на горле Валькирии, в то время как женщина
держала его запястья, пытаясь вырваться.
Бартон выбежал, поскользнулся на мокрой траве и упал. Как только
он поднялся, еще одна вспышка молнии высветила выгнувшуюся назад фигуру
женщины, стоявшей на коленях, и искаженное яростью лицо Геринга,
склонившегося над ней. В этот момент из своей хижины выскочил Коллон,
обернутый вокруг пояса куском материи. Бартон бросился к хижине немца,
но Геринг уже исчез. Бартон опустился на колени перед лежавшей на
земле женщиной. Пульса не было. Еще одна вспышка молнии озарила лицо
трупа - открытый рот с отвисшей нижней челюстью и глаза, выскочившие из
орбит.
Он поднялся и закричал:
- Геринг, где вы?
Что-то ударило его по затылку. Он упал лицом вниз. Оглушенный,
он все же сумел подняться на колени, упираясь руками в землю, но
следующий тяжелый удар вновь поверг его на землю. Находясь в
полубессознательном состоянии, он тем не менее перекатился на спину и,
защищаясь, поднял руки и ноги. Молния осветила лицо Геринга, стоявшего
над ним с дубиной в руках. Это было лицо безумца.
В наступившей тьме что-то белое и туманное налетело на немца. Два
бледных тела покатились по земле. Они кричали, как дерущиеся на крыше
коты. Очередная вспышка молнии позволила Бартону увидеть, что они
вцепились ногтями друг другу в лицо.
Бартон, шатаясь, поднялся и бросился к ним, но был сбит телом
Коллона, которого отшвырнул Геринг. Снова Бартону пришлось
подниматься. Коллон быстрее его вскочил на ноги и через мгновение
снова дрался с Герингом. Раздался громкий хруст, и внезапно Коллон
согнулся вдвое. Бартон поспешил на помощь товарищу, но поскользнулся.
Очередной удар молнии и грохот грома - и Бартон увидел, что Геринг, как
на фотографии, застыл над ним, занеся дубину.
Бартон ощутил, как сразу же после удара дубиной онемела рука.
Теперь не только ноги, но и левая рука отказалась ему служить. И все
же он сжал в кулак правую руку и попытался замахнуться на Геринга.
Опять раздался хруст, и ему показалось, что его ребра выбиты со своих
мест и впились в легкие. Медленно теряя сознание, он катался от боли
по мокрой траве.
Что-то упало на землю рядом с ним. Превозмогая боль, он протянул
руку и нащупал дубину - должно быть, ее выронил Геринг. Вздрагивая от
боли при каждом вздохе, он заставил себя приподняться на одно колено.
