ни показались.
Итак, посетитель в черной шляпе вошел в холл Штейнбергского
института, миновал церебральный контроль, был фиксирован компьютером как
потенциальный реципиент, твердым шагом подошел к столу регистрации, за
которым сидел в тот день Донат Бродецки, и сказал:
- Шалом у врача. Я требую закрыть этот ваш институт, поскольку его
существование противоречит воле Творца.
Бродецки, глядя на экран компьютера, где высвечивались данные "бдики"
нового посетителя, ответил стандартной фразой, поскольку смысл сказанного
человеком в шляпе еще не дошел до сознания дежурного:
- У вас, господин, отличный зубец Воскобойникова, думаю, вы получите
все, за чем пришли.
- Я рад, что вы со мной согласны, - радостно сказал посетитель, - и
если вы готовы немедленно закрыть это заведение, то нужно сделать
сообщение для прессы.
- Прошу прощения, господин, - удивился Бродецки, - разве вы не
собираетесь подвергнуться тесту Штейнберга?
Черная борода посетителя затряслась от возмущения:
- Нет! Я сказал...
- Я слышал, - прервал его Бродецки, усомнившись в тот момент в
умственных способностях стоявшего перед ним человека. - К сожалению,
закрыть институт не в моей компетенции.
- В таком случае я пройду к вашему начальству.
Только в этот момент, переломный для истории Института Штейнберга,
Бродецки осознал, что разговор с самого начала велся на чистом русском
языке. Это и определило его дальнейшее поведение. Он встал, повесил на
окошко табличку "сагур змани" и вышел из-за стола. Посетителей в такую
жару было мало, двое других дежурных скучали и читали газеты, можно было
позволить себе лично разобраться с чернобородым и, возможно, даже научить
его манерам вести беседу.
- Пойдемте вот сюда, под пальму, - сказал Бродецки, - и поговорим
спокойно.
Место было действительно укромным, почти не просматривалось из холла,
два диванчика создавали уют, а шипящий бойлер обещал умеренное наслаждение
растворимым кофе или чаем "Высоцки".
Через три минуты, в течение которых Бродецки вопросы задавал, а
посетитель отвечал, выяснилось следующее. Михаэль Ронинсон репатриировался
из Молдавии в 2023 году. В Бендерах работал на заводе, но было ему тошно
жить, и причину этого он понял, когда случайно оказался перед пасхой в
местной синагоге. Пришел купить мацу для старушки-соседки, послушал рави и
осознал свое истинное назначение. Не то, чтобы рави обладал красноречием
Цицерона или убедительностью Рамбама - просто слова служителя культа
оказались "в резонансе" с настроением Михаэля, который в свои тридцать два
никак не мог понять, для чего он живет на этом свете.
Через год Ронинсон репатриировался в Израиль, поскольку, как ему
казалось, в родных Бендерах не мог бы служить Творцу с тем рвением, на
какое оказался способен. Возможно, для иного еврея главное - соблюдать
заповеди самому и не вмешиваться в дела соседа. Ронинсон же считал для
себя обязательным втолковывать каждому встречному еврею сущность Торы и
настаивать на том, что жить нужно не просто по совести, но и по закону,
ибо закон суть причина, а совесть и все остальные положения морали - лишь
следствия. Миссионерство противно иудаизму, но Михаэль не считал, что
осуществляет миссию, ибо вовсе не гоям объяснял он законы Моше, а евреям,
которые уже фактом своего рождения были обязаны соблюдать все шестьсот
тринадцать заповедей.
Никаких родственников у Ронинсона не было, а жена ушла от него еще до
того, как Михаэль осознал свое призвание. Вероятно, поняла во-время, что
характером муж весь пошел в пламенного революционного борца Якова
Свердлова - был столь же нетерпим к чужому мнению и столь же убежден в
правильности своих поступков. Наверно, ей повезло.
В Израиле Михаэль Ронинсон, естественно, начал обучение с азов в
иерусалимской ешиве "Шалом" и, возможно, провел бы в стенах этого
заведения всю жизнь, если бы однажды не прочитал в газете "Маарив" об
открытии Института Штейнберга, об эффекте Воскобойникова, об
альтернативных мирах и сдвоенной реальности.
В его голову пришла простая мысль, и он вынашивал ее, пока не решил
действовать, после чего, естественно, спросил совета и разрешения у своего
рави. Дискуссия между Михаэлем Ронинсоном и рави Бен Лулу - единственное,
пожалуй, недокументированное место в этой истории, и потому не стану даже
и излагать ее, хотя могу, в принципе, реконструировать, пользуясь
некоторыми намеками. Главное - разрешение действовать Михаэль получил.
После чего сел в автобус и отправился в Институт Штейнберга.
Дежуривший в тот день Донат Бродецки тоже был репатриантом из
пределов бывшего СССР. Знал об этом, но жизнь свою в городе Брянске не
помнил, поскольку провел на доисторической родине всего год, из них восемь
с половиной месяцев - в материнской утробе. Но русский язык знал не хуже,
чем те господа, что приезжали с последней, постдемократической, алией.
Родители Доната были специалистами по славянской культуре, в Израиль
поехали, будучи уверенными в том, что работать придется метлой и шваброй,
но жить в стране, которая тихонько скатывалась назад - от рынка в светлое
коммунистическое прошлое, - не имели желания.
Известно, что в стране, текущей молоком и медом, случаются изредка
чудеса - вскоре после приезда супруги Поллок узнали о том, что
Иерусалимскому университету позарез нужны слависты для работы с книгами по
антисемитизму, подаренными санкт-петербургской публичкой. Судьба сложилась
удачно. Единственный сын тоже нашел свой путь - стал биофизиком,
участвовал в теоретическом обосновании только что открытого метода
альтернатив, организации Штейнберговского института. Здесь и работал,
принимая посетителей, жаждавших поглядеть на упущенные ими возможности.
В Бога Бродецки не верил - бывает, не каждому ведь дано. К
собственному недостатку он относился с пониманием, но и людей, свято
верящих в Творца, он понимал тоже. Единственное, чего Бродецки не понимал
и не хотел принять - это неожиданные и не столь уж редкие случаи, когда
взрослый уже оле хадаш ми Русия обращался к Богу со рвением, казавшимся
Донату подозрительным. Он не любил людей, старавшихся быть святее Папы
римского. Фигурально, конечно же, не при иудеях, будь сказано. Именно
поэтому после трех минут общения Бродецки проникся к Ронинсону чувством
неприязни. Вовсе не черная шляпа и прочие атрибуты религиозности были тому
причиной, а исключительно факты из биографии посетителя.
- Честно говоря, - сказал Донат, - я не очень понял, что вы
предлагаете.
- Закрыть институт, ибо он неугоден Творцу.
- Чтобы поставить точки над i, скажу, что я недостаточно компетентен
и не могу принимать такое решение. А начальства сейчас нет. Но я,
исключительно в познавательных целях, хотел бы знать, почему, скажем,
завод по сборке атомных бомб Творцу угоден, а наш, сугубо мирный, институт
необходимо принести в жертву.
- Не нужно иронизировать, - обиделся Ронинсон. - Неужели вы не
понимаете, что все ваши альтернативные миры не имеют к реальности,
созданной Творцом, никакого отношения?
- Объясните, - предложил Бродецки и поглядел на часы: до обеда было
еще сорок минут, посетителей сегодня не густо, почему бы и не послушать
этого Ронинсона? В конце концов, разве не входит в его, Доната,
обязанности предоставлять в распоряжение посетителей Института кабину для
погружения в альтернативный мир и присутствовать при этом, чтобы снимать
объективные показатели и остановить сеанс в случае опасности для здоровья?
И если Ронинсон желает провести отведенные ему по программе полчаса не в
кабине перемещений, а в холле под пальмой, то это его личное дело, не так
ли?
В сущности, аргумент Ронинсона был прозрачно ясен. В Торе сказано,
что Творец избрал народ свой и дал ему землю Израиля в вечное пользование.
Один народ. Одну землю. Творец выбрал сам и не оставил людям альтернатив.
Так?
- Так, - сказал Бродецки, вовсе не желавший опровергать волю
Господню, но уже понявший, куда клонит посетитель.
- Теория Штейнберга утверждает, - продолжал Ронинсон, - что в мире во
все времена осуществлялись обе альтернативы: и та, что выбрали вы, и та,
что вы не выбрали. Значит ли это, что выбор Моше - войти в землю Израиля,
- не единственный? И что в мире реально существует иная возможность -
когда народ не послушался Моше и не вошел в землю Ханаанскую? И даже
возможность, когда сам Моше отказался от своего выбора, нарушив волю
Творца? И больше того: каждый из людей, осуществляя выбор, создает во
Вселенной, как вы утверждаете, альтернативный мир, и в этом мире - свой
Израиль? И в бесконечности альтернативных миров, созданных во Вселенной со
времен Авраама, существует бесконечное число Израилей? Все это просто
нелепо! Ибо создавать миры может только Он, а множество Израилей даже
помыслить нельзя, поскольку Творец дал нам землю эту в единственном числе!
Подумав, Бродецки вынужден был признать, что противоречие
действительно существует. А что он мог делать? Отнекиваться, утверждать,
что не понял аргументацию? Донат был честным человеком и признал: если
прав Ронинсон, то все, что происходит в Институте Штейнберга суть не более
чем галлюцинации, что, кстати, тоже противно воле Творца. Короче говоря -
либо Творец, либо наука, обычное дело.
- Я даже и не знаю, что вам предложить, - пробормотал Бродецки. -
Даже если вы сами прошвырнетесь по вашим альтернативным реальностям, то,
вернувшись, будете утверждать, что это всего лишь галлюцинации...
- Безусловно, - твердо сказал Ронинсон.
- Боюсь, что наши позиции полярны, и общего языка нам не найти.
- Поэтому я и требую закрытия Института, - кивнул Ронинсон, - многое
можно простить людям, не соблюдающим мицвот, но когда они начинают
тиражировать землю Израиля...
Бродецки встал. Ему казалось, что разговор окончен. Аргументы
посетителя были ясны и любопытны, к общему знаменателю прийти не удалось,
значит - до встречи в лучшем из миров. Ронинсон встал тоже.
- Есть лишь один способ доказать вам, что вы неправы, - сказал он.
- Какой? - рассеянно спросил Донат, мысленно уже видевший себя в
кафетерии. Потом он неоднократно проклинал себя за этот вопрос,
сорвавшийся чисто механически - у него вовсе не было желания продолжать
диалог.
- Предположим, что ваш Штейнберг не ошибся. Предположим, что в
мироздании, каким его задумал Творец, реально осуществляются все возможные
альтернативы. Как совместить это с совершенно очевидным фактом, что земля
Израиля одна, и никакой альтернативы у нее нет?
Ронинсон повторял этот вопрос уже четвертый раз. Они сидели в
институтском кафетерии, здесь было прохладно, однако, на странного
посетителя все оборачивались.
- Я думаю, что никак это не совместить, - также в четвертый раз
отвечал Бродецки. - Поймите, Михаил, вот я вам рисую... Видите, эта линия
- наш мир. Вот в этой точке вы принимаете какое-то решение. Скажем,
заказать или не заказать кофе. Заказать? Хорошо. Гверет, од паамаим кафе,
бэсэдэр? Ну вот, решение принято, и линия раздвоилась. Вот на этой линии
мы с вами и с кофе. А вот на этой - мы с вами, но без кофе. На обеих
линиях мы с вами, и на обеих, естественно, Израиль. Но это уже разные
миры, и развиваться они теперь будут по-разному. Как же в двух разных
мирах может быть один и тот же Израиль? Да, отличия могут оказаться
пренебрежимо малыми, но они есть. Как вы не хотите понять?