навели у входа в бункер колонн голографический мираж. Показывали Землю.
Никакого впечатления. Видели, но не обратили внимания, им было
неинтересно. Наш вывод: орестеане действуют как машины, надежно
запрограммированные, с эвристической программой. Мозг им не нужен,
достаточно оперативной и долговременной памяти. И системы прецедентов.
Нечто вроде приобретенных рефлексов.
Стебелев. А что же триста одиннадцать проявлений разума?
Каперин. Не убежден, что это проявления их разума.
Бунин. А чьего же? Здесь нет ни животных, ни сколько-нибудь
высокоорганизованных растений. Неорганическая жизнь тоже не обнаружена.
Туркенич. И при этом цивилизация не старше девятисот лет. Она не
могла выжить, когда вспыхнула атмосфера. Здесь плавились горы!
Бунин. Об этом и думать не хочется. Чушь какая-то.
Стебелев. Вы все бьете в одну точку. Заметили?
Каперин. Разумеется. Вероятно, это единственное объяснение. Аборигены
были завезены на Орестею несколько веков назад. Они нечто вроде
биороботов, оставленных кем-то, о ком мы и должны узнать. Возможно, что
колонны - это средства связи с хозяевами. Антенны.
Стебелев. Вы можете это доказать?
Бунин. Продолжим тесты, убедимся.
Стебелев. Активные тесты запрещаю, пока не изучите язык.
Бунин. Командир, в числе проявлений разума орестеан не значится язык.
Стебелев. Я потому и сказал.
Бунин. Мы догадываемся, какая у них вторая сигнальная.
Стебелев. Что-нибудь с электрической активностью?
Туркенич. Естественно, это напрашивается. Вот так называемые
цереброграммы. Множество зарядовых флуктуаций. Мы думаем, что это речь.
Структурный анализ пока невозможен, поскольку нет зрительных аналогов,
приходится вести полный анализ по Страйту, а это двойная система шумов.
Поэтому расшифровка может продлиться месяц...
Стебелев. А что носитель?
Туркенич. Это тоже бросается в глаза. Активные радикалы в атмосфере.
Электростатика в теле аборигена перестраивает электрическую активность в
воздухе на расстоянии до полуметра. Изменение электрической активности
формирует новые химические связи, новые активные соединения, которые
разносятся током воздуха на довольно большое расстояние. Так возникает
воздействие на электростатику организма другого аборигена...
Стебелев. Ясно, спасибо. Я так понял, что электрически пассивных
предметов они попросту не замечают.
Туркенич. Именно. Но не потому только, что предмет пассивен. Его
видят, но он не мешает, а реагируют они только на помехи.
Стебелев. Это называется отсутствием любознательности.
Бунин. Совершенно верно.
Стебелев. Хороши разумные! Туземцы при виде кораблей капитана Кука
сбегались на берег толпами. А у них не было паровиков и двухсотметровых
колонн.
Бунин. Может, потому и сбегались?
Стебелев. Полно, Стас. Если вы, мудрый землянин, увидите, как
опускается корабль пришельцев...
Бунин. Знаете, я не обязательно побегу глазеть. Есть общая теорема
Беликова - менее развитая цивилизация является пассивным участником
контакта и не должна мешать исследовать себя.
Стебелев. По-моему, вы преувеличиваете возможности аборигенов.
Бунин. А вы знаете их истинные возможности?
Из книгофильма В.Кравцова "Погибшие на Орестее";
глава 1, год издания 2164.
Стебелев был "прочным" капитаном. Говорили, что он думает больше о
возвращении, чем о движении вперед. Не хочу спорить, но, по-моему, именно
о возвращении и должен думать каждый настоящий командир... Я подхожу к
описанию того последнего дня и пытаюсь логически обосновать поведение
Стебелева. Слушаю пленки, смотрю стерео... Ничего. Будто помрачение нашло
на "прочного" капитана. Но это неверно - до последнего мгновения
телеметрия показывала, что он совершенно спокоен...
В тот день люди впервые услышали песчаный орган. Двухсотметровые
колонны, успевшие получить название "Склады Гобсека", запели. Слышите?..
Сначала ровное звучание на низких тонах. Все три колонны. Потом две
колонны повышают тон - одна быстрее, другая медленнее. Слушайте... Эта
запись близка к тем звукам, которые услышали Стебелев и его товарищи,
когда во время одной из вылазок подошли к поселку. Орестеане сидели в
своих хижинах. А орган играл. Люди подошли к основанию колонн. Слушали в
одиночестве, потому что, хотя и стояли плечом к плечу, но каждый был один,
каждому звуки дарили ощущение пустоты вокруг и власти над этой пустотой...
Бунин говорил потом, что перестал ощущать свое тело. В музыке звучали
разом все симфонии Бетховена, его любимые симфонии, все песни Брайтона,
его любимые песни, вся музыка, которую он когда-либо слышал, звучала в его
ушах, глазах, пальцах, во всем теле. Удивительнее всего, что он мог думать
о чем угодно, мысли не рассеивались, напротив, музыка будто
кристаллизовала их. Именно в эти мгновения Бунин решил сложный
экологический парадокс Регула-3, с которым возился давно и из-за которого
одно время даже не хотел лететь на Орестею.
Неожиданно Бунин увидел, что их группа окружена. Кольцо орестеан
смыкалось. Бунин - это была уже третья параллельная мысль - заметил в руке
у каждого аборигена небольшой подковообразный предмет. Назначение его
Бунин уже знал - это было мощное искровое устройство, орестеане
расплавляли с его помощью твердые скальные породы. "Зачем? - мелькнула
мысль. - Форма проявления любознательности? Как у детей - сломать и
посмотреть?" Раструбы резаков медленно поднимались. "Свой пистолет тогда
Евгений, не переставая наступать, стал первый тихо подымать". Бунин не мог
вспомнить, откуда эти неожиданно возникшие в сознании строки, и это мучило
его почему-то больше, чем скорая гибель. Но вместо "Онегин выстрелил"
прозвучал чей-то пронзительный крик, и все кончилось. Орестеане опустили
резаки, круг распался, и они занялись каждый своим делом. Будто и не было
ничего. И музыка смолкла - начисто, как отрезанная.
Бунин сразу увидел Стебелева. Командир лежал, раскинув руки, без
шлема, лицо его посинело в отравленной атмосфере Орестеи, последние
мгновения "прочного" капитана были мучительны. Но на скафандре не
оказалось повреждений, и это означало...
Что это означало, они решили потом, на "Соболеве", составляя
заключение о смерти. Судя по всему, командир в минуту душевного
потрясения, вызванного музыкой "Складов Гобсека", выключил обе системы
блокировки и откинул шлем. Так показала экспертиза. Стебелев знал, что
отравление и удушье наступят сразу, но звуки песчаного органа влияли на
людей по-разному. Бунин слышал всю музыку мира, Туркенич - просто шум,
завораживающий и усыпляющий, Каперин - голоса знакомых и незнакомых людей.
А Стебелев?
Так на Орестее появился первый памятник Сейчас их тридцать шесть.
Тридцать шесть человек оставили жизни на этой планете. Ни одной из планет
- даже самым буйным - земляне не платили такой дани.
Тридцать три человека погибли от рук аборигенов. Метод у этих
безмозглых, но будто бы разумных созданий был один - выманить человека
поближе к "Складам Гобсека", парализовать музыкой волю. И
проанатомировать.
Только двое погибли из-за собственной неосторожности. Планетологи
Моралес и Ляхницкий возвращались на базу после разведки на плоскогорье
Тяна. Летели медленно - на каждом боте стояли ограничители скорости. В это
время в ста семнадцати километрах западнее маршрута подал сигнал бедствия
маяк. Телеобзор показал: аборигены пытались опрокинуть врытую в почву
конструкцию. Не из любопытства - просто маяк, стоявший на окраине поселка,
оказался на пути траншеи, которую они рыли. Можно было успеть спасти
оборудование, если, конечно, увеличить скорость полета. И Моралес отключил
ограничитель. Электрическая активность атмосферы в тот день не превышала
допустимых границ, и потому разряд последовал как гром с ясного неба. От
бота осталась груда оплавленного металла. С тех пор ограничители скорости
ставили без возможности отключения, и ни одно транспортное средство на
Орестее не могло развивать скорость больше восьмидесяти километров в
час...
Когда Комитет решил обратиться к Арсенину, ситуация на Орестее была
критической. Контакт зашел в тупик. Более того, за десять лет не удалось
выяснить, как все же орестеане умудряются мыслить и мыслят ли вообще.
Дело было перед премьерой, работа не клеилась - ставили "Клеопатру"
Трондхейма, и Арсенин никак не мог вжиться в образ Антония. Он смотрел
книгофильм Кравцова, но думал об Антонии. Оживился, только когда услышал
музыку "Складов Гобсека". Вслушивался старательно, профессионально, но не
услышал ничего. Гул, и только. И этой потерянной, неуслышанной музыки
Арсенину было почему-то жаль больше, чем всех погибших.
"Надо лететь", - подумал Арсенин. Он хотел на Орестею, чтобы услышать
самому. Все остальное - контакт с Гребницким, изучение орестеан - казалось
второстепенным, вынужденной платой за предстоящее удовольствие. Он никому
не сказал об этих своих мыслях. Изучил все материалы по Орестее, многого
не понимая, с единственной целью вдолбить их в мозг Гребницкого. Между
делом спел премьеру "Клеопатры", спел без вдохновения, и критики это
заметили, но отнеслись снисходительно - все знали об экспедиции.
На связь с Гребницким Арсенин вышел уже в полете. Сейчас это
получалось значительно легче, чем прежде, - без гипнотерапии, без
препаратов, доводивших мозг до стрессового состояния. За час трансляции
Арсенин успел втиснуть в мозг Гребницкого почти все, что сам знал об
Орестее. Ждал обычной заинтересованности, но Вадим почему-то вел себя
скованно. Лишь вернувшись в свой век, в каюту на борту звездолета
"Жаворонок", Арсенин понял, почему был пассивен Гребницкий. Он
почувствовал неожиданную сильную боль в горле, в висках стучало, ощущение
было никогда не испытанным и потому вдвойне неприятным. Арсенин
пожаловался на недомогание милейшему человеку Коробкину, врачу экспедиции.
Коробкин все знал, и хандру Арсенина определил сразу.
- Грипп, - сказал он.
- Что? - изумился Арсенин. - Грипп на корабле? В наше время?
- Думаю, что не в наше, - задумчиво сказал Коробкин. - Да и не грипп
это в полном смысле...
- Вы хотите сказать...
- Представьте себе, Андрей. Вы заразились от вашего Гребницкого.
- Вневременная передача вирусов?!
- В вашем организме нет болезнетворных вирусов. Все это следствие
внушения. Вы будете здоровы через пять минут после сеанса самогипноза.
Когда пять минут миновали и боль сняло как рукой, Арсенин спросил:
- А если бы Гребницкий умирал от рака? Или во время сеанса попал под
колеса автомобиля?
- У вас, вероятно, был бы шок, - подумав, ответил Коробкин.
- Но я не умер бы?
- Что вы, Андрей! Правда, ощущение было бы не из приятных, я думаю...
Он ушел, и Арсенин почувствовал, что врач принял все гораздо
серьезнее, чем старался показать. Спал Арсенин плохо, ему снился Антоний,
умирающий от ветрянки. На следующее утро вместо сеанса связи с Гребницким
были назначены медицинские испытания.
С точки зрения Арсенина, тревога была напрасной, едва он понял, что
заболеть по-настоящему не сможет. Сеансе Гребницким в конце концов
разрешили, но под пристальным надзором врачей. На этот раз не возникло
никаких неприятных ощущений, но в конце сеанса Арсенина обожгло
неожиданное предчувствие близкой опасности. Он не мог понять, откуда
