7
Тишина на Полюсе фантастическая. Кажется, что если приложить ухо к
стене, то можно услышать, как на другом полушарии - километрах в семи -
мягко стучит телетайп в лаборатории связи.
После ужина навалилась усталость, и вечернюю сводку новостей я
смотрел, лежа в постели. Было письмо и от Наташи, написанное в
свойственном ей "изумленном" стиле: "подумать только", "как же ты там" и
так далее.
Заснул я крепко, но тогда отчего проснулся среди ночи? Что-то
застряло в мыслях, идея, вспомнить которую было невозможно - совершенно не
за что уцепиться. В глухой тишине ночи будто растворились все ориентиры
памяти.
Я встал - нужно было обязательно прогнать эту абстрактную тишину.
Громко топал ногами, щелкал тумблером утилизатора, но звуки, производимые
мной, казалось, конденсировали тишину еще больше. Тишина нарастала на
звуках как на центрах конденсации. Единственное, что могло уничтожить
наваждение, - звук человеческого голоса. Я поехал на эскалаторе в
медотсек, рассудив, что если и есть сейчас кто-нибудь бодрствующий на
Полюсе, то это дежурный.
Медотсек оказался больницей коек на сто - вероятно, проектировщики
считали, что среди экипажа может начаться эпидемия. В комнате дежурного
меня встретила Ингрид, пока я возился в тамбуре, умываясь и натягивая
стерильную пленку, она успела приготовить кофе.
Просто удивительно, как ночь, даже если она условна, и чашка кофе
заставляют откровенничать с незнакомым человеком. За полчаса я успел
рассказать все о себе и о Наташе и услышал, как Ингрид ходила несколько
лет назад на Пик Победы. И глупо сорвалась в пропасть. Летела почти два
километра, но ничего не помнит, сразу потеряла сознание. И осталась жива.
Спасло чудо: она упала на склон снежного завала и покатилась, скользя.
Нашли ее быстро, откопали, сшили и склеили переломанные кости, но месяца
четыре пришлось лежать без движения.
Тоскуя на больничной койке, не зная еще, удастся ли встать на ноги,
Ингрид занялась нейтронными звездами. Раньше она специализировалась на
квазарах. Почему нейтронные звезды? Потому что они представлялись Ингрид
такими же физически ущербными, как она сама. Звездные огарки, которым
ничего не осталось в жизни... Как и ей.
- Это я на ваш вопрос отвечаю, - сказала Ингрид. - Помните, вы
спросили за ужином?
Я кивнул. Я думал о другом, знал, что мысль появится, только ждал
толчка. И дождался. Будь со мной моя картотека, я бы уже давно обо всем
догадался. Конечно, это было в фантастике! Именно нейтронные звезды.
Рассказ был опубликован лет сорок назад. Хороший рассказ, яростный, от
души. И был забыт, как большинство таких рассказов, - отличный по мысли,
он был написан рукой дилетанта. Автор был неплохим астрофизиком, но
никудышным литератором.
- Извините, Ингрид, - сказал я. - Вспомнилось кое-что...
- Из области фантастики?
- Да... Старый рассказ. Вам это может быть знакомо... нейтронная
звезда как носитель разума. Солнце, сжатое до размеров небольшого городка.
Немыслимое давление заставляет нейтроны слипаться друг с другом. Возникают
длинные нейтронные цепочки - нейтронные молекулы. Неорганическая жизнь.
Вообще непонятно какая жизнь. Для меня непонятно... Но жизнь. Вся звезда
становится единым мозгом. В ее сверхпроводящем и сверхтекучем теле все
нейтронные молекулы оказываются связанными информационной цепью сигналов.
Огромный мозг в черепной коробке размером двадцать километров. Мозг, для
которого наша Земля - ничто, пустота, сквозь которую можно пронестись, не
заметив... И однажды звезда осознает себя, начинает быть... Звезда
пробуждается в полном и жутком одиночестве. Голове без туловища легче. И
даже человеку без людей - ведь у него остается Земля. А здесь ничего -
космос на десятки световых лет. В рассказе этот разум... покончил с собой.
Автор хотел сказать - невозможно жить в одиночестве. Разум сам по себе, -
ничто...
- Кто это написал? - заинтересовалась Ингрид.
- Горбачев. "Дальние поля".
- Горбачев, - изумленно сказала Ингрид. - Это же...
- Был такой астрофизик.
- Я и не знала, что он писал фантастику.
- В молодости. Прошло ведь сорок лет.
- Да, сейчас Владимир Гдалевич стар. Потому его и нет здесь, на
Полюсе.
- А должен был быть? - удивился я.
- Горбачев очень хотел полететь на конференцию. Он мой учитель. После
той истории в горах... Я работала у Горбачева в Киеве.
- Вы не знали, что Горбачев писал рассказы, а я не знал, что он жив.
Спасибо за информацию. Еще один камень в фундамент моей гипотезы.
- Она у вас пока на уровне фундамента? - сказала Ингрид.
Я неопределенно пожал плечами и встал. Спать мне уже не хотелось.
"Утром, - подумал я, - приду и расскажу Комарову и Борзову историю их
эксперимента". Осталось немногое - побывать в обсерватории, а потом хорошо
подумать, сцепить звенья рассуждений так, чтобы никто не смог расцепить
их.
Выходя, я бросил взгляд на панель следящей биосистемы. Шесть глазков
трепыхались зеленым светом. Никто не спал на Полюсе в эту ночь. Кроме
Стокова, конечно.
8
В обсерватории ничего не изменилось. Все телескопы с прежним
упорством изучали ничто. Теперь-то я догадывался, что они искали. Хотел
убедиться.
Я отыскал в памяти компьютера список нейтронных звезд на расстоянии
до десяти световых лет от Солнца и вывел его на экран дисплея. Список
оказался куцым - всего восемь звезд, случайно обнаруженных пролетавшими
экспедициями.
Одна из нейтронных звезд в созвездии Дракона и была тем объектом,
который так интересовал членов уважаемой комиссии. К этой звезде ушел
импульс, после которого "Конус" стал грудой металла, а Полюс лишился
воздушной оболочки. И ставился эксперимент с ведома Совета координации.
Специально к его окончанию (возможность аварии учитывалась, но надеялись,
конечно, на лучшее) было приурочено открытие конференции.
Я отыскал на пульте селектор и вызвал медотсек. Как я и предполагал,
вся компания была в сборе. Будто и не расходились после ужина.
Кажется, я прервал на полуслове речь Комарова - он застыл с поднятой
рукой, белая грива свесилась на глаза, и он откинул волосы величественным
жестом.
- Это вы, Леонид Афанасьевич, - сказал он недовольно, и я его вполне
понял. Задача перед комиссией трудная, получилось далеко не все, а может,
и вовсе ничего. А тут появляется какой-то литератор, вообразивший, что
разберется в сложнейшей проблеме без посторонней помощи.
- Извините, - сказал я. - У вас заседание?
- Нет, - ответил Комаров. - Просто бессонница. Как и у вас.
- Итак, Леонид Афанасьевич, - спросила Ингрид, - ваша гипотеза
поднялась над уровнем фундамента?
- Не гипотеза, - сказал я. - Теперь я точно знаю.
Они переглянулись. Короткий обмен взглядами, даже Оуэн не остался в
стороне. И улыбки. Они так и не приняли меня всерьез. Ни меня, ни метод.
Ну хорошо.
- Думаю, - сказал я, - что все началось с работ Борзова. Статистика
гениев. Если Николай Сергеевич прав, то эволюция человечества тормозится.
Почему? Кое-что можно понять, прочитав статьи Ли Сяо. Изучая природу, люди
веками отвергали многие вопросы как ненаучные. Считалось бессмысленным
спрашивать: почему ускорение пропорционально силе? Почему сохраняется
энергия?.. Но вот люди начали изменять законы природы. И оказалось, что
нельзя развивать науку, не ответив на все эти еретические "почему". А
ответов нет... Ли Сяо так и не нашел единой системы в законах природы.
Почему? В его статьях об этом ничего нет. И я подумал: Ли Сяо работу
закончил, но не опубликовал. Он доложил о результатах на заседании Совета
координации. Так?
Имел я в конце концов право задать один прямой вопрос? Пусть Сяо
ответит, и я продолжу рассуждения.
- Так, - улыбнулся Ли Сяо.
- Стали думать вместе... Не берусь воссоздавать логику появления
идеи, я ведь дошел до нее методами фантастики, пропустив этапы, занявшие,
вероятно, около года...
- Полтора, - вставил Ли Сяо.
- Полтора... А вывод был такой. В законах природы нет единства,
потому что они искусственны. Давно, задолго до возникновения рода
людского, законы мироздания были иными, более стройными. Все законы
природы объединяла система, возникшая в момент большого взрыва Вселенной
двадцать миллиардов лет назад. Но когда-то во Вселенной впервые возникла
жизнь... Разум... Потом еще... И как мы сейчас, древние цивилизации начали
изменять законы природы. Но мы на пороге, а они успели многое. Причем
каждый разум действовал в собственных интересах. Одному для межзвездных
полетов понадобилось ускорить свет. Другой пожелал изменить закон
тяготения. Третий занялся переустройством квантовых законов... И мир
менялся. Как мы когда-то оправдывали уничтожение лесов, так и те,
могущественные, оправдывали нуждами развития этот хаос, приходящий на
смену порядку. На каверзные "почему" о массе фотона, скорости света можно
было легко ответить тогда, но впоследствии эти вопросы действительно
потеряли всякий смысл. Какая логика в хаосе? Из гармонии законов природы
возникла их свалка. Вот так... Мы с вами живем в пору экологического
кризиса, захватившего всю Вселенную. Когда-нибудь Вселенная вновь сожмется
в кокон и затем взорвется для очередного цикла, и тогда новые законы
природы будут опять едины. Но любоваться их гармонией будет некому. Мы-то
живем сейчас...
Исподволь нараставшее ощущение жути прорвалось лавиной, захлестнуло,
понесло... Раньше в моих рассуждениях была только логика - не до эмоций.
Но эта фраза... Мы-то живем сейчас. Где?! Много раз я описывал в рассказах
ощущения человека, неожиданно понявшего, что его открытие может принести
людям гибель. И лишь сейчас понял, насколько мои описания были
приблизительны и бедны, а то и попросту неправдоподобны. Пожалуй, я и свое
мгновенное ощущение ужасности собственного предположения не смогу описать
четко. На поверхности билась, как зверь в агонии, мысль: "Не может этого
быть! Мало ли куда заведет логика!" Сейчас Комаров скажет "ерунда". Сейчас
скажет...
Но меня никто не прерывал, а сам я просто боялся остановиться, чтобы
не сбить мысль, куда бы она меня ни завела.
- Потому и исчезли гении в науке, - я говорил теперь медленно, с
паузами. - Гений - это вершина чисто человеческого метода познания мира.
Вершина нашей, человеческой, логики. А какая логика в свалке? Мы должны
узнать, что было раньше, когда человечества, да и самой Земли не
существовало. Кто расскажет, как выглядела Вселенная, не обезображенная
вмешательством разумных? Только цивилизация, которая видела все и,
возможно, сама помогала превращать Вселенную в свалку. Как найти такой
разум? Ответ подсказал Горбачев. Нейтронная звезда, старушка с
миллиардолетней биографией...
Я замолчал и будто впервые увидел, что говорю не в пустоту, что меня
слушают люди. Комаров качал головой, Борзов шептался с Ингрид, а Оуэна и
вовсе не было в комнате - я не заметил, когда он ушел. Один Ли Сяо слушал
внимательно и доброжелательно.
- А вы оптимист, Леонид Афанасьевич, - сказал Комаров. - В этом,
можно сказать, психологическая инерция современных фантастов: все они
сплошь оптимисты.
- Это плохо?
- Это прекрасно! Но именно оптимизм не позволил вам правильно
разобраться в проблеме.
Меня как ударило. Значит, я неправ! Это замечательно! Но... При чем
тогда мой оптимизм?
