работы, Аркан, как всегда, опаздывал, Далия к этому привыкла и еще не
начала волноваться.
Зеев не стал проходить в салон, остановился у двери. Дверь оставил
открытой, и в спину дуло.
- Да проходи ты, - пригласила Далия. - Я женщина нерелигиозная, мне
можно.
- А мне - нет, - сказал Зеев и решил покончить с заданием сразу. - Ты
смотрела "Взгляд"?
- Италийский? Смотрела. Работа "Каха"?
- Нет, это мы, "Бней-Иегуда". Я и Аркан.
Далии понадобились три секунды, чтобы осмыслить сообщение. Она, в
отличие от самого Зеева, поняла его целиком, со всеми нюансами и скрытыми
от Зеева смыслами. Он подумал даже, что она ожидала от своего сына чего-то
такого. Далия опустилась в кресло, закрыла глаза, лицо стало белее стены,
но, когда Зеев сделал шаг вперед, она предостерегающе подняла руку, и он
остался у двери.
Он не знал, сколько прошло времени - может быть, час. Далия, не
открывая глаз, сказала:
- Уходи. Ты не виноват, я знаю, но уходи. Я хочу побыть одна.
- Я скажу Хае, чтобы...
- Скажи Хае, что я не хочу никого видеть, пусть она позаботится об
этом.
Потоптавшись на месте, Зеев повернулся, чтобы уйти, и Далия сказала
ему в спину:
- Никогда нельзя смешивать личные беды с бедами народа. Никогда. Он
был неправ.
Она говорила о своем сыне, будто читала главу в учебнике истории -
том самом, что написала несколько лет назад для еврейских средних школ.
Зеев вышел и закрыл дверь.
Утренние италийские газеты были заполнены огромными заголовками и
фотографиями, бьющими на жалость. Зеев из дома не выходил, потому что по
улицам Перуджи расхаживали военные патрули, смотрел телевизор, где первые
полосы газет демонстрировались крупным планом. Позвонил Арону Московицу и
спросил, что происходит с романским телевидением и газетами.
- Что всегда, - отозвался Арон, и Зеев так и увидел, как старик
усмехается в бороду. - Закрыто. В наш век информации это просто
бессмысленно. Кстати, комендантский час кончается в полдень, и на два часа
назначено заседание. Изволь явиться.
- Сколько их там было? - спросил Зеев. - Я так и не слышал
окончательного числа.
- По последним данным - сорок восемь. Подробности - когда встретимся.
- Аркана жалко, - сказал Зеев.
- Не опаздывай, - отозвался Арон, не отреагировав на реплику.
Конечно, для него Аркан - богоотступник, религия не прощает самоубийц,
жизнь еврея принадлежит Ему, и никто не может распоряжаться ею
самостоятельно. Это так. Но все равно жалко.
Подвели итоги. Заседали в малом зале синагоги, где не было книг и где
обычно собирались раввины и муниципальные власти, чтобы обсудить местные
проблемы, которых всегда было достаточно, а после оккупации стало просто
невпроворот. Перуджийский совет Общины Бней-Иегуды насчитывал одиннадцать
человек - достаточно для миньяна и для принятия любого ответственного
решения.
Зеев был краток - только главные детали и основные выводы. Рав
Штейнгольц, руководитель Общины, кивал головой, а когда Зеев закончил
доклад, пустился в свои обычные рассуждения о причинах и целях
Сопротивления. Рава слушали внимательно, хотя он, по большей части,
повторял известные истины - но среди этих истин, как цветы среди камней,
попадались замечательные мысли, которые никому, кроме рава, в голову не
приходили. И не могли придти - рав был мудр, а остальные просто служили
Создателю.
- Сейчас, в пять тысяч семьсот пятьдесят пятом году, - рассуждал рав,
- просто нелепо сохранять такое количество богов, что свидетельствует о
косности италийского мышления. Подумать только - президент у них посещает
храм Юпитера Капитолийского, а министр иностранных дел просит помощи у
Марса, когда направляет карательные отряды в Перуджу и Неаполь! Бог един,
и это признал уже весь цивилизованный мир. Даже безбожники в Штатах и
России вынуждены были согласиться, что Мир не мог быть создан этим
олимпийским сборищем развратников. Уже хотя бы поэтому приход италийцев на
эту землю противен всему развитию цивилизации.
"Что ты знаешь о развитии цивилизации? - подумал Зеев. - У тебя даже
телевизора нет. Компьютера - подавно. Твой Хаим приходит к моему Гилю
играть в компьютерные игры, они вместе убивают на экране италийцев, и это
учит их патриотизму больше, чем твои субботние речи."
- Недавно мне пришлось услышать в этих стенах большую глупость, -
продолжал рав. - Один романский еврей, я не хочу называть имени, спросил
меня в личной беседе: а что бы случилось с нами, евреями, если бы почти
две тысячи лет назад Титу удалось взять Иерусалим и разрушить Храм, как
того хотел его отец, император Веспасиан? И мне пришлось объяснять, что
история не знает сослагательного наклонения, что было - то было, и евреи
просто обязаны были победить, потому что опыт прежних сражений с греками и
римлянами не мог не принести свои плоды. И гений Маккаби Бен-Дора,
описанный Иосифом Бен-Маттафием...
"Конечно, - думал Зеев, - Иосифу было проще - он шел с наступающей
армией, и когда Бен-Дор вошел в Рим и лично убил Веспасиана, как прежде
убил и Тита, и когда он разрушил храм Юпитера, историку было легко все это
описывать. А сейчас, когда все перепуталось, и мы, евреи, прожившие на
этой земле два тысячелетия, сделавшие из этой земли рай, вынуждены
собираться здесь, скрываться... и опять брать в руки оружие... и погибать
за то, что уже было нашим... и должно им быть..."
- И только антисемитизм Сталина, - воскликнул рав, - дал возможность
новоиспеченной Организации Объединенных Наций создать здесь, на землях
романских евреев, это нелепое образование - Италийскую республику. На
месте Большой синагоги поставить храм Юпитера! Я не понимаю: неужели эти
гои, решавшие нашу судьбу, думали, что мы смиримся?
"А о чем думал генерал Шапиро, когда в сорок девятом не смог сбросить
италийцев в море? - мысленно спросил рава Зеев. - Возможностей было даже
четыре, по числу морей: Ионическое, Тирренское, Лигурийское и
Адриатическое..."
- И они теперь говорят о нашей жестокости! - завершил свой монолог
рав Штейнгольц. - Они, которые согнали нас в гетто, запретили жить в Риме,
нашем городе! Эти гои, эти антисемиты, эти...
- А если бы в Иерусалиме сидели не трусы, - подал голос Марк, - то
нам бы не пришлось сейчас воевать.
Это был давний и бессмысленный спор, и Зеев подумал, что, если Марк
опять сцепится с равом, им до начала комендантского часа не удастся
принять решение.
- Не будем о Рабине, - быстро сказал он. - В Иерусалиме своих проблем
достаточно. Давайте...
- Вот именно, - тут же согласился рав, которому тоже не хотелось
начинать дискуссию - он предпочитал монологи. - Я считаю вчерашнюю акцию
успешной. Гибель Аркана Шаллона связана с личными мотивами, это дело его и
Творца, и мое как раввина. Как отреагировали в Вашингтоне?
- Никак, - сказал рав Иосиф Визель, отвечавший за международную
информацию. - Телевидение, естественно, нагнало на народ страха, а
госдепартамент сделал вид, что ничего не случилось. Более интересна
реакция Берлина. Канцлер Коль заявил, что борьба с терроризмом не отменяет
борьбы за независимость и права на возвращение. И пусть мне объяснят, что
он имел в виду! Наше право на независимость Еврейской Римской Республики?
Или право италийцев на возвращение, потерянное ими за два тысячелетия
рассеяния?
- Канцлер Коль, - усмехнулся в бороду рав Штейнгольц, - всегда
оставляет нам возможность для самооправдания, а италийцам - для обвинения.
В конце концов, экономические интересы Германии превыше всего...
И он демонстративно похлопал по прикладу "шмайссера", лежавшего на
журнальном столе.
- Козырев в Москве призвал италийцев к компромиссу, хотя и осудил
акцию, в результате которой, по его словам, погибли невинные, - продолжал
рав Визель. - А Ельцин в то же время заявил, что Москва не откажется от
дружественных связей с Иерусалимом, и что он не намерен отменять свой
визит в Большой Израиль из-за того, что горстка фанатиков нарушает
Конвенцию о Риме. Фанатики - это, естественно, мы.
- Боюсь я этого визита, - подал голос молчавший до сих пор Гидон
Амитай, самый молодой среди членов совета, но успевший принять участие уже
в двух десятках акций. Слова его вызвали улыбку, поскольку все знали, что
Гидон никогда и ничего не боялся. - Боюсь, потому что Рабин, как обычно,
от нас откажется. Ему, видите ли, нужно поддерживать имидж, пусть даже
ценой единства еврейской нации.
- Политикам, - наставительно сказал рав Штейнгольц, - нужно прощать
ложь. Даже наши праотцы время от времени вынуждены были скрывать свои
мысли. А уж сейчас, да еще в гойском окружении... Все, переходим к
завтрашней акции. Гидон, мы слушаем.
- Все готово, - сказал Амитай небрежно, будто о деле, само собой
разумеющемся. - Четыре мины в Чивитавеккия, на пирсах Шестого флота.
Тактический ядерный заряд в полкилотонны вблизи от военной базы во
Фраскати. Радиоподрывники на местах. На завтра италийцы акций не ожидают -
объявление дадим в семь утра, за полчаса до взрывов. На эвакуацию им
хватит.
Зеев впервые услышал, что, кроме обычных мин, установлен и
тактический ядерный заряд. Он знал, конечно, что в Обществе существуют
секретные секции, что задавать кое-какие вопросы нельзя, он и не задавал,
но хотел бы все же знать, каким образом людям Амитая удалось заполучить
компоненты плутониевой бомбы, собрать ее - не говоря уж о том, чтобы
доставить на место! Иногда ему казалось, что он завидует Амитаю - не
столько его молодости (какой смысл завидовать тому, что определяется
только волей Творца?), сколько способности принимать неожиданные решения,
самоуверенной силе в лучшем смысле понятия "самоуверенность". Задумавшись,
он пропустил несколько фраз и поймал конец предложения рава Штейнгольца:
- ...А в семь пятьдесят я выступлю по радио и объясню причины акции.
- И италийская полиция тут же просчитает твой голос, - резко сказал
Марк, - и им понадобится ровно полчаса, чтобы тебя арестовать!
- Нет, - покачал головой рав, - я буду говорить голосом их так
называемого президента Ливия Тацита. Неужели ты думаешь, Марк, что наши
ученые не могут сделать то, на что способен выпускник любого компьютерного
колледжа?
Марк, судя по всему, сомневался в способностях выпускников колледжей,
но возражать не стал - в конце концов, раву виднее. Проголосовали и быстро
разошлись - время поджимало. По дороге домой Зеев заскочил в магазин,
единственный в районе новостроек, который работал, когда италийцы
закрывали территории Тосканы и Умбрии. Магазин был уже пуст, у входа стоял
армейский патруль, и офицер-италиец демонстративно показал Зееву на часы -
до начала комендантского часа оставалось десять минут.
Кипя от злости, Зеев купил хлеба и молока и припустил по улице будто
заяц, убегающий от волка. Стыдно. Ничего, за мой сегодняшний стыд, - думал
он, - вы ответите сполна. И вы, и дети ваши.
В дом он, однако, вошел степенно, как подобает хозяину. Дети играли в
своей комнате, судя по всему, на компьютере - было относительно тихо. На
кухне жена его Хая сидела за столом напротив Далии Шаллон, одетой во все
черное - обе женщины плакали.
"Все не так, - подумал Зеев недовольно, - ей шиву сидеть по сыну, а
она разгуливает. Мало того, теперь еще и ночевать останется, шестой час
уже..."
Он положил на стол пакет с хлебом и молоком и собрался было тихо
выйти, но Далия подняла на него красные от слез глаза и сказала неожиданно
