никакого тела у него больше нет, он испытывал огромное облегчение, будто
избавился от гирь на ногах, и еще от чего-то избавился, он сразу понял,
что это были ненужные ему воспоминания и опыт душ, вошедших в него при
последней реинкарнации, притаившихся в нем, не мешавших ему жить, но и
пользы никакой для той, прошедшей, жизни не представлявших. Теперь они
отлетели, и Йосеф испытал облегчение, потому что одна из этих душ была
душой падшей женщины из Иудеи времен Второго храма.
Мир вокруг него стал ослепительно белым, Йосеф подумал, что поднялся
уже в высокие сфирот, и это свет Творца, изливающийся в низшие миры,
обволакивает его, протекает сквозь него, учит его чему-то, чего он не знал
в той, земной, жизни. Это был свет приобщения, и Йосеф плескался в нем как
младенец в ванне, не понимающий, что в глубокой воде можно захлебнуться.
Все голоса умолкли, его оставили одного со светом, и теперь Йосеф
ждал, что услышит - нет, не голос, не колебания чего то, что не могло быть
воздухом, а воплощенную в образы мысль Творца. Йосеф жаждал этого. Он был
готов.
И получил то, что хотел.
* * *
Илья Давидович поспешил к Людмиле.
Подготовка аппаратуры началась, едва он покинул комнату совещаний.
Мессия на мгновение подумал, что никто из прежних тиранов, царей или
духовных лидеров не обладал такой властью, как он. И он мог бы... Мысль,
конечно, была нелепой, но ведь родилась - пусть на миг, - и Мессия
остановился посреди коридора, и жаркая лава потекла по спине. Власть.
Он всегда хотел уйти от роли маленького человека, исполнителя, хотел
подняться, но не для того, чтобы видеть мир и людей сверху. Чтобы быть как
они - те, кто наверху. Похожим на них. Не выделиться, а быть похожим.
Власть. Он должен был ее проявить.
И еще он понял, что на планете Земля людям Кода не жить.
Он был уже почти месяц убежден в этом.
Сегодня лишь получил подтверждение.
И только теперь ему стало по-настоящему страшно.
* * *
Выплакалась вволю. Хасиды держались поодаль, в глаза не смотрели,
бороды их и пейсы выглядели чужими и страшными, такая же окладистая борода
Мессии казалась аккуратной и ласковой наощупь. Людмила ждала возвращения
Ильи Давидовича в Малом кабинете, ей принесли кофе и печенья, и только
здесь она поняла окончательно, что сын ее больше ей не принадлежит. Они
оба - Илья-первый и Илья-второй - забрали у нее мальчика, потому что он им
нужен. Им. Только им.
И она сама привела к ним Андрея. А теперь ждет - чего?
Знобило. Заболела? Нет - все нервы. Совсем не того ждала от Израиля.
Чего? Счастья? Спокойствия? Любви? Ничего этого нет.
Почему в доме Мессии такая сумрачная настороженность мысли? Тихие
разговоры хасидов звучали почти в неслышимом инфразвуке. Возникли слова
"поход против Бога", они не были произнесены, но они звучали, повторяясь.
Как любила говорить Тамара, давняя подруга, увлекавшаяся экстрасенсорикой
и после курса обучения у самого Дубицкого даже лечившая людей от всех
болезней: "мне идет информация". Сейчас Людмиле казалось именно так, хотя
она и понимала, что ниоткуда ничто не идет, а знание рождается в ней самой
как реакция на услышанное, увиденное и непонятое прежде.
Будет война. Будет, потому что мир оказался разделен, как был
разделен тысячу лет назад. Тогда были христиане и неверные. И нужно было
вызволить Гроб Господень. В школе Людмила учила, что причины крестовых
походов были не столько религиозными, сколько экономическими. Естественно,
бытие определяет сознание. И это говорили люди, готовые за идею удавить
противника. А сейчас на планете есть две цивилизации - люди Кода и все
прочие. И "прочие" оказались вовсе не рациональными европейцами или
американцами, но азиатами, для которых религия - образ мысли и, как
оказалось, смысл существования. Что делает дикарь, если в его джунгли
приходит красавец-богатырь, способный совершать такое, что дикарь и
придумать не мог? Правильно, берется за копье.
Людмила подумала, что сойдет с ума, если просидит еще несколько минут
в вязкой тишине, превращавшей звуки в омут, а мысли - в отдельные, не
связанные друг с другом тяжелые бревна, которые тонули в этом омуте без
следа.
В комнату вошел один из секретарей Мессии и, стараясь держаться от
Людмилы подальше, включил стоявший у стены небольшой телевизор. Выходя, он
тихо притворил за собой дверь, и Людмила впервые сегодня действительно
оказалась одна. Она не хотела быть одна и метнулась к двери, но голос из
телевизора остановил ее.
Говорил на иврите диктор израильского телевидения. Странным образом
Людмила понимала не слова, но их смысл. А смысл был в том, что
приближается сражение сил Света и сил Тьмы. Именно для того, чтобы
победили силы Света, и явился в мир Посланец. Каббалисты давно предвещали
переход человечества в Новую эру. О том же говорили иные прогнозисты, а
наука лишь теперь, после явления Мессии, приблизилась к пониманию этого
глубокого исторического процесса.
Но на планете остались люди - большинство, - которые Код не
восприняли, для которых слова Мессии и текст Торы остались сотрясением
воздуха и закорючками на бумаге. Более того - попыткой возвеличить Запад
над Востоком. Мысль была не вполне верной, поскольку деление шло вовсе не
по географическому признаку - и на Востоке оказалось немало людей Кода,
даже не подозревавших прежде о своей причастности к иудейскому племени, к
одному из колен Израилевых.
Они пострадали в первую очередь. Погромы в Индонезии и Малайзии.
Может, это была искра. Может, если бы этой искры не было, два мира,
внезапно разделенные явлением Мессии, так и продолжали существовать рядом,
но не вместе. Может быть. Правда, ясновидцы из людей Кода уже три месяца
назад предрекали пожар. Самое глубинное в человеке - ксенофобия. Из такого
древнего прошлого, что не избавиться никаким усилием воли, тем более, что
усилие такое предпринималось очень немногими на Востоке. Сунь Тан в Китае.
Его разорвала толпа на пороге дома.
Неужели все знали о том, что грядет Армагеддон, и лишь одна Людмила
оставалась при своих личных страхах и надеждах? Может, в этом заключалось
ее предназначение в мире? Может, и теперь ее предназначение не изменилось,
и то, что показывают на экране, не имело, не имеет и не будет иметь к ней
никакого отношения?
Именно так. У нее иная цель. Быть с сыном. Это Андрей предложил ехать
в страну Мессии. Он не хотел ехать, но предложил именно он. Людмила
вспомнила с полной отчетливостью: она сидела с сыном за чаем, в тот день
Людмила купила овсяного печенья, которого не пробовала несколько месяцев.
Она надкусывала печенье, запивала глотком чая, и печенье медленно таяло на
языке, оставляя жесткие крошки каких-то примесей.
- Мама, - сказал Андрей, - а сегодня Мишка книгу двигал. Глазами.
Он не был в восторге от овсяного печенья, он клал его в рот и глотал,
а думал о другом - о книге, которую двигал Мишка, глядя на нее пристальным
взглядом. Мишка был сыном известного в районе антисемита, участника
"Патриотического альянса", гордившегося своими русскими предками, никогда
не смешивавшимися с инородцами, даже татарское иго пережившими в моральной
и физической чистоте. И вот поди же - стал человеком Кода. Он. А Андрей,
сын чистокровного еврея, даже мысли читать не научился. Во всяком случае,
он понятия не имел, о чем думает его мать, когда утверждает, что папа -
человек умный, но большой дурак. Андрей еще не научился разбираться в
парадоксах.
- А что, - осторожно спросила Людмила, - тебе хочется так вот...
двигать предметы взглядом, знать чужие мысли? Я хочу сказать, что счастья
от знания чужих мыслей не приобретешь. А тем более - рай Божий. Скорее уж
ад начнется...
- Мама, - сказал Андрей, заглянув в коробку, где оставалось
единственное надломанное печенье, - Мессия не может желать плохого. Вчера
один академик сказал, что это физически... нет, не помню. Он сказал еще,
что сила растет, если быть ближе... А папа сказал мне сегодня...
- Папа - тебе?
- Во сне. А может, и не во сне. Не знаю. Сказал, что нам с тобой
нужно уехать. Я сказал "не хочу", а папа сказал "надо".
- Уехать? Куда?
Она знала - куда. Может быть, она еще не умела читать мысли, но,
глядя в глаза Андрею, вдруг увидела именно его глазами, как входит в
комнату Илья, и этот его характерный жест - поскребывание пальцем у
подбородка, Илья смотрит очень серьезно, и она (он? Андрей?) понимает, что
это не сон и не видение, но и не правда тоже, потому что не может
появиться в московской квартире человек, в этот момент находящийся за
тридевять земель.
"- Сынчик, - говорит Илья (он! его слово...), - вы с мамой нужны
здесь. В Израиле. Приезжайте. Убеди маму. Ты можешь. Ты еще не знаешь, но
ты можешь все."
Поворачивается и уходит. И закрывает за собой дверь. А мог бы и
сквозь стену. Потому что призрак. Но как ясно - Господи!
Людмила очнулась.
Надо ехать.
* * *
Илья Давидович хотел, чтобы эта женщина - Людмила - была рядом, когда
он начнет говорить. Мессия понимал, что этого делать не нужно. Вовсе не
потому, что его могут неправильно понять. Нет, Людмила могла помешать ему
самому - она была единственным человеком, чьи поступки он предвидеть не
мог, как не предвидел ухода ее сына.
Все предопределено - это Мессии было совершенно ясно. Именно потому
он ждал Людмилу и провел с ней почти весь день. Именно потому ему
хотелось, чтобы Людмила присутствовала при его обращении. Он понимал, что
она может совершить что-то непредсказуемое, и тогда воззвание не
произведет нужного действия. Но все равно, раз уж его поступки решены
Там...
Речь свою он не придумал, она явилась из подсознания, ему даже
показалось, что И.Д.К. произнес ее своим хрипловатым голосом. Он - Мессия
- должен лишь повторить. Все решено Там. Он хотел быть исполнителем, самым
важным исполнителем, самым известным. Но - исполнителем. В данном случае
он и был тем, кем хотел - исполнял приказы собственного подсознания, и ему
было решительно все равно, как эти приказы рождались. Не исключено, что в
результате его собственной мыслительной деятельности.
Людмила поднялась ему навстречу, и он подумал, что не встречал более
красивой женщины. Дина, жена его, была обыкновенной, он - давно еще -
старался найти в ее лице что- нибудь необычное, такое, что можно было бы
описать единственным словом, и это слово выделило бы женщину в любой
толпе. Не сумел. Чтобы описать Дину, понадобились бы десятки слов. Для
Людмилы он сразу подобрал одно: ясноглазая. Не ясновидящая, а ясноглазая,
хотя корень наверняка был один. Он не мог понять, какого цвета эти глаза,
которые видели, как ему казалось, самую суть. Он, конечно, ошибался, но
какое это имело значение?
- Люда... - сказал он.
- Что происходит, Илюша? - спросила Людмила.
- Обычная ксенофобия, - усмехнулся он. - Восток не принимает Запад.
Можно было бы, как ни смешно, назвать это антисемитизмом в мировом
масштабе. А что, в сущности, так и есть. Все, кто воспринял Код, - в своем
роде евреи.
- Помолчи, - попросила Людмила. Она видела неясные образы, они
начинали свое существование, будто отделяясь от Ильи Давидовича, а слова
мешали, искажали, слова всегда мешают, никакое слово, даже такое простое
как "мама" или "стол", не передает и десятой доли того, что содержит на
самом деле. Понять человека, даже когда он произносит "идет дождь", можно
