- Да, - сказал Мессия. - Пришло время начать строительство Третьего
храма. На месте Второго и Первого.
- Господь, слава тебе... - прошептал рав Бен-Закай, - я дожил до
этого дня... Мы дожили...
Дожили, - подумал Мессия. И почему-то вместо ожидаемого восторга
ощутил смутный страх, кольнуло ожидание неприятного, но мысль была
мимолетной, и ее место мгновенно заняла другая. Эта женщина, Людмила, что
связано с ней? Она рядом, и эта встреча может оказаться важнее Третьего
храма. Кощунственная мысль, но, как и все мысли Мессии, - верная.
* * *
Я все же позволю себе чуть отступить от собственного решения не
рассказывать о событиях, известных всем, и не комментировать то, что давно
и многократно прокомментировано, если мои мысли по поводу того или иного
события не противоречат общепринятым. Тот день, о котором сейчас идет
рассказ, вошел в историю и, отхронометрированный по минутам, описан в
любом учебнике истории. Это так. Но, перечитав текст, я все же понял, что
кое-какие нюансы могут быть упущены, если по ходу дела хотя бы в двух
словах не напоминать об известном. Временной пунктир. Так легче
сопоставлять.
Именно в тот момент, когда Мессия объявил о возможности немедленно
начать возведение Третьего храма, в Джакарте началось совещание глав
правительств стран Тихоокеанского бассейна. А боевики тамильской группы
Охамы погрузились в самолеты. Папа Римский Генрих-Иоанн I опубликовал
энциклику, в которой слагал с себя сан и преклонял колени перед Мессией. А
президенты США и России в телефонном разговоре договорились совершить
совместное паломничество в Иерусалим.
Все это, казалось бы, не имело никакого отношения к тому
незначительному обстоятельству, что в то же время Людмила Купревич с сыном
Андреем вышла из автобуса на центральной автостанции Кфар-Хабада и
спросила у полицейского как пройти к Дому. Удивительнее всего, что
полицейский, в обязанность которого входила и охрана покоя Мессии, не
только показал дорогу, но вызвался проводить незнакомую женщину с
ребенком. Полицейского звали Моше Пораз, и впоследствии он утверждал, что
не мог поступить иначе, потому что некая внутренняя сила приказала ему
сделать именно так. Надо полагать, что эта внутренняя сила была всего лишь
мысленным приказом Людмилы. Впрочем, она и сама этого не поняла. В то
время люди, как известно, еще не научились даже на сотую долю пользоваться
теми возможностями, какие открыл перед ними Код.
Винить их в этом?
* * *
Автобус мчался как на пожар. У Людмилы захватывало дух от мгновенно
возникавших и исчезавших сзади огромных придорожных щитов с яркими
картинами и надписями, прочитать которые на такой скорости было просто
невозможно.
Андрей приник носом к окну, а Людмила, которая с удовольствием
поменялась бы с сыном местами, смотрела на странный пейзаж с ощущением
человека, попавшего на Марс из захолустной Жмеринки. Краски поражали более
всего. Ослепительно синее море. Ослепительно желтый песок. Ослепительно
розовые дома, хотя, скорее всего это был лишь отсвет недавно взошедшего
солнца. И небо. Оно не ослепляло, оно привораживало, такого глубокого
цвета просто не могло существовать в природе, это был цвет бесконечности
мира.
Проехали Нетанию, и водитель снизил скорость, слишком много машин
двигалось в сторону Тель-Авива. Людмила закрыла глаза, зрительные
впечатления уже достигли предела, хватит, нужно подумать. Нужно
разобраться в себе. Почему-то все последние месяцы прошли в хаотической
суете, когда каждую минуту нужно было делать что-то конкретное, зависевшее
не столько от ее желания, сколько от принятого решения, которое и
навязывало те или иные поступки. Сейчас, когда какой-то час отделял ее от
цели, она впервые задала себе тривиальный вопрос: а кто ее, собственно, к
Мессии допустит? Кто она такая по сравнению с главами конфессий,
государств и великими людьми? Да ее прямо на автобусной станции завернут и
отправят назад, в Кацрин Хадаш! И какой нужно было быть идиоткой, если
раньше эта элементарная мысль ей и в голову не приходила! Чем медленнее
двигался автобус, меняя то и дело полосу, чтобы опередить хотя бы одну
машину, тем нелепее казалась Людмиле поставленная цель. Когда в районе
Северного железнодорожного вокзала автобус остановился в пробке,
единственным желанием Людмилы было немедленно выскочить из салона и
мчаться в аэропорт. Домой. На Моховую. Здесь не дом. Дом - там.
Автобус тронулся, и Людмила неожиданно успокоилась. Будто кто-то
коснулся ее волос, погладил их и сказал тихо "Ну что ты... Все хорошо... Я
жду тебя..."
- Ты что-то сказал? - спросила она Андрея.
Мальчик только помотал головой, все его внимание было занято потоком
машин, он пытался определять их марки, но здесь преобладали японские, о
которых он почти ничего не знал.
Когда Людмила с Андреем вышли из автобуса на центральной станции
Кфар-Хабада, им, как и остальным пассажирам, пришлось пройти паспортный
контроль. Полицейский, впрочем, не столько изучал фотографии, сколько
вглядывался в лица, будто вел с каждым пассажиром краткий немой диалог.
Людмила протянула общий на нее и Андрея паспорт с тиснением "Россия" на
обложке.
- О, - сказал полицейский по-русски, - добро пожаловать. Хорошо, что
вы приехали именно сегодня. Замечательный день, не правда ли?
Впрочем, скорее всего, он не сказал это, а только подумал, и, к тому
же, откуда ему знать русский - парень, скорее всего, был выходцем из
какой-то восточной или североафриканской страны.
- Скажите, - осмелела Людмила, - как пройти к Дому Мессии?
Рука, державшая паспорт, дрогнула, и полицейский внимательно
посмотрел Людмиле в глаза. Она мгновенно представила себе дорогу от таханы
мерказит, нимало не удивившись тому, что знает значение этих слов.
- Он ждет вас, - сказал полицейский и улыбнулся.
Он ждет меня, - подумала Людмила. Он ждет меня. Значит, я ехала не
зря. Все правильно. Он такой добрый. Он должен быть добрым и всезнающим.
Он. У него есть имя, но что такое имя? Просто - Он.
- Мамочка, - сказал Андрей, - посмотри, какие смешные папахи!
* * *
Принесли факс из Бруклина, и Мессия прочитал его, хотя еще десять
минут назад знал содержание. Да, Любавический ребе сообщал о своем приезде
в Израиль. "Пришел час, - писал он, - когда мир перестал быть разделенным
на религиозных и светских, на тех, кто верит, кто не верит и кто
сомневается. Величие Творца, его всемогущество, равно как и избранность
еврейского народа теперь ясны каждому. До нынешнего дня я откладывал свою
алию, поскольку еще не был готов - ни физически, ни, что гораздо важнее,
духовно - к тому, чтобы соприкоснуться с Творцом и Его Посланником. Нынче
ночью мне было откровение, и теперь я знаю путь. Американская община
совершит алию в Эрец-Исраэль в течение ближайших месяцев, а я прибуду
через неделю..."
Дальше Мессия читать не стал - обычные восторженные слова
благодарения Господу за явленное им чудо Пришествия. Старик совсем выжил
из ума, - подумал Илья Давидович, - в конфиденциальном послании мог бы
изъясняться не столь выспренне. Или он не доверяет даже секретарю? В своем
секретаре - не в одном, а в каждом из пяти - Мессия был уверен. Ни одного
лишнего слова, ни одной лишней мысли. Слова он слышал, а мысли знал. Он
уже несколько раз пытался доискаться и мыслей самого ребе, - почему бы и
нет, в астральном мире отсутствуют расстояния, души едины, проблема в том,
чтобы отыскать нужную, а вовсе не в том, где находится душа: в теле
Любавического ребе или в теле папы Римского. Выражаясь языком науки,
телепатическая связь была изначально предусмотрена как свойство человека
разумного, но законсервирована в генетическом аппарате и лишь изредка в
результате мутаций проявляла себя. Сейчас-то в чем проблема? Изменения в
организме коснулись и этой способности, ее, кстати, - одной из первых.
Теперь, как понимал Мессия, проблема лишь в том, чтобы научиться этой
способностью управлять. Чисто физическое умение. Все равно, что садишься
без подготовки за руль. Знаешь, что машина - твоя, знаешь, что нужно
что-то потянуть, на что-то надавить и что-то повернуть. Но в какой
последовательности? Приходится полагаться на интуицию - она-то подчиняется
непосредственно генетической программе, ей-то все известно, вот пусть и
подскажет.
Мессия сложил листок, спрятал в пластиковую папку. Захотелось
провести опыт. Мысленно сообщить всем радостную весть о прибытии ребе. Он
закрыл глаза, но вместо текста, который решил мысленно прочитать, увидел
женщину. Он узнал ее сразу, и мальчика узнал. Они уже здесь. Почему он так
ждет ее? О бывшем своем муже она ничего не знает. И не так уж красива. Не
первой, прямо скажем, молодости. Но сейчас она войдет, и изменится мир.
Почему такое странное ощущение?
* * *
Андрею в Израиле все почему-то казалось маленьким и невзаправдашним.
Он не мог себе этого объяснить и еще в Кацрине измерил шагами ширину
улицы, ведущей к шоссе. Улица выглядела узкой тропой, но на поверку
оказалась даже шире его московской Новокирпичной - тринадцать шагов вместо
одиннадцати. Светофоры, казалось, висят над самой землей, и он, когда
ехали из аэропорта, не переставал удивляться, почему машины не раздирают
крыши об эти трехцветные домики. Или машины тоже стали ниже?
Впечатление оказалось стойким и со временем только усилилось; когда
сегодня они с мамой проезжали через Тель- Авив, он насчитал в одном из
небоскребов больше пятидесяти этажей. Но здание все равно выглядело
компактным, ниже, чем зубья Нового Арбата. Уж не выросли ли сами люди, и
он в том числе? Он раздумывал над этой проблемой, не очень-то обращая
внимание на то, как нервничает мать. К ее срывам он давно привык, а с
недавних пор понял, что умеет эти срывы пресекать в зародыше - нужно лишь
внимательно посмотреть, не обязательно в глаза, в спину даже лучше, и
задумать желание. Мама тут же его выполняет. Иногда не совсем так, как
хочется, правда, но достаточно и этого.
В Израиль ему сначала не хотелось, но тут уж он ничего поделать не
смог. Более того, именно он предложил ехать, слова вырвались неожиданно, и
Андрей прикусил язык, но мама согласилась сразу. Желание покидать друзей
от этого не возникло, как и желание увидеть своими глазами Святой город.
Надо - и все тут. Но не хочется.
Иногда Андрей чувствовал себя совсем взрослым, а мать представлялась
девчонкой, которую неплохо бы отодрать за уши и заставить сорок раз
покрутиться вокруг стола. В такие минуты хорошо запоминалось. Например, он
за неделю до отъезда на спор с Никитой запомнил с одного раза пятнадцать
страниц "Приключений Алисы". Сам Никита сбивался, проверяя. А иногда
Андрею становилось страшно, грустно, неуютно, единственным желанием было -
забиться в уголок, закрыть глаза, дрыгать ногами и сосать соску. Он
действительно как-то попробовал, когда мамы не было дома, но того, что с
ним в тот момент произошло, не любил потом вспоминать...
Улыбчивый полицейский вел их с мамой по улице, которая выглядела как
ярмарка, больше всего здесь было бородатых людей в долгополых халатах и
огромных меховых шапках. Будто на съемках кино. Один из них случайно
встретился взглядом с Андреем, и мальчик ощутил мгновенный укол недоверия,
не своего - чужого, он точно знал, что чужого, хотя ощущение казалось
