возложенное великое бремя власти, государствования. Во имя
служения Земле он как бы отрекается от себя и посвящает себя
тем делам государственным, которым так чужд по природе всякий
русский человек. "Царь, царствуя,-- пишет Д. Х.: -- почитается
совершающим великий подвиг самопожертвования для целого
народа... Власть, понятая, как бремя, а не как привилегия, --
краеугольная плита самодержавия" 41). На венец царя славянофилы
смотрели, как на своего рода мученический венец, жертвенный
символ самоотречения. "Русский царь,-- пишет И. Аксаков,-- с
своей прирожденной наследственной властью -- не честолюбец и не
властолюбец: власть для него -- повинность и бремя; царский сан
-- истинно подвиг" 42). Эта же мысль выражена и в известном
стихотворном обращении Хомякова к царю, венчающемуся на
царство: --
А ты, в смирении глубоком
Венца принявший тяготу,
О, охраняй неспящим оком
Души бессмертной красоту!
И настойчиво подчеркивают славянофилы, что по внутренней
своей природе русское самодержавие -- не западный абсолютизм и
не азиатский деспотизм. Становясь тем или другим, оно извращает
свою природу.
Русский царь не может противопоставлять себя народу: ведь
его бытие основано исключительно лишь на нежелании народа
властвовать. В этом отношении чрезвычайно знаменательно одно
замечание Хомякова в его частном письме к А. Н. Попову. Касаясь
вопроса, затронутого только-что появившейся тогда статьи Ф. И.
Тютчева, Хомяков, между прочим, пишет: "В народе,
действительно, souverainetй suprкme. Иначе что же 1613 год? И
что делать Мадегасам, если волею Божиею холера унесет семью
короля Раваны?.. Самое повиновение народа есть un acte de
souverainetй" 43).
Не так ли в свое время в Англии, среди монархистов,
благочестивые сторонники Фильмера горько укоряли последователей
Гоббса, выводившего монархическое полновластие из общественного
договора?..
Эти слова чрезвычайно характерны для первого поколения
славянофилов. И становится довольно понятным, почему их так
опасались в Петербурге. Выходит, пожалуй, что не без некоторого
внешнего основания писал Дубельт, прочтя предназначавшиеся для
второго "московского сборника" статьи: -- "Нахожу, что
московские славянофилы смешивают приверженность свою к русской
стране с такими началами, которые не могут существовать в
монархическом государстве" 44).
"Самодержавие,-- излагает славянофильскую доктрину
свободный от цензурных стеснений Д. Х.,-- есть олицетворенная
воля народа, следовательно, часть его духовного организма, и
потому сила служебная... Призвание его состоит в том, чтобы
творить не волю свою, а... вести народ по путям, "им самим
излюбленным", не предначертывать ему измышленного пути. Задача
Самодержца состоит в том, чтобы угадывать потребности народные,
а не перекраивать их по своим, хотя бы "гениальным" планам.
Весь строй самодержавного правления должен быть основан на
прислушивании к этим потребностям и к тому, как народ понимает
сам средства удовлетворить их" 45). Совсем иное дело
абсолютизм: он есть власть безусловная, совершенно отрешенная
от основ народного бытия.
При самодержавии народ свободен. Славянофилы думали даже,
что только при самодержавии он свободен воистину 46). Он
всецело предоставлен самому себе. Он не вмешивается в область
правительственной власти, но зато и правительственная власть
должна уважать его внутреннюю жизнь. "Самостоятельное отношение
безвластного народа к полновластному государству, -- пишет К.
Аксаков,-- есть только одно: общественное мнение" 47).
Классическое славянофильство, в отличие от позднейшего
национализма, считало самодержавие неразрывно связанным с
полной и широкой свободой общественного мнения. Иван Аксаков
прославился в русской публицистике шестидесятых и восьмидесятых
годов своею смелой и яркой защитой идеи внутреннего
общественного самоуправления, свободы совести, мысли и слова,
своим принципиальным протестом против смертной казни. Во имя
славянофильских начал он обличал фактические несовершенства
русской жизни, пороки русской власти. Во имя истинного
самодержавия он боролся с искаженным, лживым его подобием.
"Внешняя правда -- Государству, внутренняя правда -- Земле;
неограниченная власть -- Царю, свобода мнения и слова --
народу",-- такова любимая формула славянофилов 48).
Самодержавие сильно доверием народа, его свет -- свет
отраженный. Царь должен слушать свободное слово народа, должен
знать народную душу. "Истинно самодержавная власть, -- пишет Д.
Х., -- непременно себя проявит всяческими видами общения с
народом, из которых одним может быть и Земский Собор" 49). На
созыве совещательной Земской Думы особенно настаивал А. И.
Кошелев в своих заграничных брошюрах: -- "Самодержавие, само
себе предоставленное,-- писал он: -- в настоящее время не может
не чувствовать своей несостоятельности, в виду предлежащих ему
все более и более усложняющихся задач, и не сознавать тяжкой
ответственности за свершаемые им дела. Пользуясь советом
народных избранников, оно разделит с ними ответственность за
делаемое" 50).
Взаимное доверие между царем и народом не нуждается ни в
каких внешних, формальных обеспечениях: "Гарантия не нужна! --
с обычным своим пафосом восклицает Белинский славянофильства,
Константин Аксаков. -- Гарантия есть зло. Где нужна она, там
нет добра; пусть лучше разрушится жизнь, в которой нет доброго,
чем стоять с помощью зла. Вся сила в идеале. Да и что стоят
условия и договоры, коль скоро нет силы внутренней?.. Вся сила
в нравственном убеждении. Это сокровище есть в России, потому
что она всегда в него верила и не прибегала к договорам" 51).
Ту же мысль развивает и Иван Аксаков: -- "не на контракте, не
на договоре зиждутся в России отношения народа к царю, а на
страхе Божием, на вере в святыню человеческой совести и души"
52). Западный принцип "количества", принцип suffrage universel,
"эту истинно недостойную, подлую охоту за голосами" глубоко
презирали идеологи нашей самобытности 53).
Конечно, славянофилы понимали, что их философия русского
самодержавия не есть апология факта, теория исторически
подлинного, всецело себя раскрывшего явления. Они сами считали,
что это -- лишь философия идеи, начала, внутренно заложенного в
русскую жизнь, -- в качестве идеала, перед нею стоящего.
Разумеется, этот идеал никогда не воплощался целиком, жизнь
всегда была ниже его, но важно то, что она всегда к нему
стремилась и тяготела. Здесь уместно припомнить слова
Достоевского: -- "Судите русский народ не по тем мерзостям,
которые он так часто делает, а по великим и святым вещам, по
которым он и в самой мерзости своей постоянно вздыхает; судите
наш народ не по тому, что он есть, а по тому, чем он желал бы
стать" 54). Даже К. Аксаков, при всем своем "максимализме",
признавал, что "нет ни в одном обществе истинного
христианства". "Но,-- прибавляет он,-- христианство истинно, и
христианство есть единый истинный путь". Этот путь
христианства, по убеждению славянофилов,-- лег в основу русской
жизни, являясь как бы тем ее постоянным "камертоном", который
указывает правильное направление и в то же время отмечает
степень фактического отклонения от него 55).
Однако, здесь уместно оговориться, что и самодержавие,
подобно всякой земной политической форме, не являлось для
славянофилов выражением абсолютного, непререкаемого
совершенства, предметом поклонения, целью в себе. Религиозные
предпосылки доктрины, составлявшие ее душу, предохраняли ее от
какого бы то ни было идолопоклонства. Очень знаменательным в
этом смысле представляется следующее заявление К. Аксакова:
"Поняв с принятием христианской веры, что свобода только в
духе, Россия постоянно стояла за свою душу, за свою веру. С
другой стороны, зная, что совершенство на земле невозможно, она
не искала земного совершенства, и поэтому, выбрав лучшую (т.-е.
меньшую из зол) из правительственных форм, она держалась ее
постоянно, не считая ее совершенною. Признавая свободно власть,
она не восставала против нее и не унижалась перед нею" 56).
Таким образом, даже и в чистом, идеальном своем воплощении
самодержавие, согласно смыслу учения славянофильства, есть
ценность по существу условная, подчиненная, лишь наименьшее из
неизбежных зол. Но для конкретной исторической действительности
и эта политическая форма, будучи лучшей, естественно является
далеко не всегда досягаемою целью...
Ближе всего к такой цели русская жизнь была в московский
период нашей истории и особенно -- в эпоху первых Романовых.
Отношения Государства к Земле тогда, по мнению славянофилов,
более, чем когда-либо соответствовали чистой идее самодержавия.
Русский царь тогда не был ни азиатским деспотом, ни
автократором западного абсолютизма. Московский период
представляет одно государство всея Руси и одну общину всея
Руси, еще хранящие память о том взаимном доверии, которое было
положено в основу их союза еще при Рюрике. Первый русский царь
созывает первый земский собор. И затем долгие годы путем
земских, почти не расходившихся дум или соборов стерегла земля
неприкосновенность и достоинство самодержавной власти: --
"совет всей Земли, Земский собор -- подчеркивает Константин
Аксаков, -- был явлением не случайным, но коренным, основным,
жизненным явлением древней России". И древние цари вначале
верили своему народу, а народ верил царям 57).
Впрочем, сами славянофилы не могли не сознавать, что их
взгляду на государственный строй древней Руси недостает
прочного научного обоснования. "Мы еще ничего не доказали, или
очень немногое, -- писал Ю. Самарин К. Аксакову в 1845 году.--
Все, что мы утверждаем о нашей истории, о нашем народе, об
особенностях нашего прошедшего развития, -- все это угадано, а
не выведено" 58). Сами они признавали, что и в московском
периоде многое хорошее существовало только в законе, а не на
деле: -- "иначе -- пишет Хомяков, -- представился бы случай
единственный в мире: золотой век, о котором никто не помнит
через 150 лет, несмотря на крайнюю железность последовавшего"
59). Однако же, при всех этих оговорках, славянофилы крепко
верили, что именно в древней Руси отношение между властью и
народом покоилось на нормальных основах, на тесной взаимной
нравственной связи 60). Эта непосредственная связь царя с
народом длилась до Петра. С него начинается новый период
русской истории -- "петербургский период", когда Россия, по
выражению К. Аксакова, "дает страшный крюк", кидает родную
дорогу и примыкает к западной 61), когда русское государство
сходит с исторического русского пути и направляется в сторону
от него. -- Кто же виноват тут? -- Славянофилы не сомневались,
что эта великая историческая вина падает не на русский народ, а
на русское государство, русскую власть, на русских царей.
Константин Аксаков откровенно высказывается по этому
поводу в "записке о внутреннем состоянии России", поданной им
через графа Блудова Александру II при восшествии его на престол
62). "Если народ не посягает на государство, то и государство
не должно посягать на народ... Русский народ так и остался
верен своему взгляду и не посягнул на государство; но
государство в лице Петра посягнуло на народ, вторгнулось в его
жизнь, в его быт... Совершился разрыв царя с народом,
разрушился древний союз Земли и Государства. Вместо прежнего
