памятник. За городом стоит высокий холм. В этом холме лежат тела принца и
Амадеи. Я хочу, чтобы вы поставили на этом холме памятник. Из золота.
- Это будет сделано, - кивнул доктор Рихтер.
После заседания он отвез нас с Дженкинсом к себе домой и там мы
дождались вечера.
Как мне описать то, что случилось в ту ночь? Где мне найти слова,
которые вновь оживили бы ужас того, что я сделал? Для вас, читающих мою
историю, это было не более чем уничтожением паразитов. Вы не питаете
высоких чувств ни к какой форме жизни, кроме самих себя. А для меня это
были братья. Мои сородичи. Я родился среди них, жил среди них, сражался
среди них. И в тот вечер они доверились мне - и в десять раз более
вероломно, чем Девлин, я повел их к гибели.
Позвольте же мне излагать только факты. На своей карете я проехал
через весь город, созывая крыс из каждого квартала. Несмотря на множество
смертей, это все еще была великая армия и вся земля, казалось, затряслась,
словно сама Венера снова спустилась вниз, чтобы перевернуть ее. Я увел их
к реке. На небе светила полная луна, под светом которой вспыхивала и
сверкала быстро текущая река. Я заставил лошадей войти в воду по самую
шею. Они были достаточно сильны, мои лошади, а вместе с каретой -
достаточно тяжелы, чтобы течение не опрокинуло нас. А потом я забрался на
крышу и заиграл мелодию, обещавшую вечное блаженство тем, кто последует за
мной. И они потекли в воду, непрерывным потоком, словно расплавленная лава
- лишь затем, чтобы быть унесенными прочь безжалостными струями. Короткие
взвизги ужаса, словно стрелы, неслись в меня, но я играл дальше, и они все
шли. Несколько ухитрились доплыть до кареты и забраться ко мне на крышу.
Они не нападали на меня. Они жались к моим ногам, словно уже попасть на
эту крышу было щедрой наградой. А остальных тащило прочь, но они все плыли
и все боролись, пока глубокие воды реки не заглатывали их.
А я все играл, играл сквозь слезы, играл, пока наконец не понял, что
играю в полной тишине. Единственным откликом моей мелодии было журчание
воды. Я остановился. В мире больше не наступит ночь, столь наполненная
смертью.
Я опустился на колени и сыграл одну последнюю ноту. Это была нота
печали, рвущихся сердечных струн, вечного прощания. Она пела о утерянном
мире и о том, чего никогда уже больше не будет. Мне хотелось, чтобы это
была моя собственная предсмертная песня... но я не умирал. Моя душа хотела
улететь прочь, но тело удерживало ее. Только ноты вырывались наружу и
улетали в отягощенную ночь.
Когда песня окончилась, я бросил флейту ы реку и смотрел, как она
плывет прочь, словно радуясь свободе. Крысы на крыше были мертвы, а когда
я посмотрел вперед, на лошадей, то увидел только их гривы. Они тоже
захлебнулись, и их тела удерживала лишь упряжь. В тот момент я был
единственным существом во Вселенной. Я был Атласом, колени которого
подгибались под тяжестью ноши. Я был Ангелом Смерти. Я был начало и я был
конец.
- Сжальтесь! - возопил я - Сжальтесь! Превратите меня обратно!
31
Но давайте окончим мою историю. Пешком я вернулся к дому доктора
Рихтера. Здесь я попросил - и мне дали - карету и упряжку лошадей. Доктор
Рихтер и Дженкинс умоляли меня остаться с ними. Но я не в силах был
вынести ни их компании, ни компании горожан, собиравшихся на улицах, чтобы
поблагодарить меня. Поблагодарить за что? Я не спас никого. Все они умрут,
рано или поздно.
Я выехал из города и поспешил прочь. Я гнал и гнал, останавливаясь,
только чтобы дать отдохнуть лошадям. Ни на минуту в моих ушах не стихали
звуки флейты, ни на минуту я не мог забыть ужаса моих гибнущих братьев.
Карета неслась по горам и равнинам, через деревни и города, пока - в один
прекрасный день меня забила лихорадка. Добрые селяне отнесли меня в дом
доктора Дж. Эразмуса. Скоро у меня под мышками, в паху, на шее стали
набухать бубоны и странные темные пятна обезобразили кожу. У меня чума, и
скоро я умру. И я рад этому. Если бы не боль, я был бы только благодарил
болезнь - и даже боль я встречаю с радостью, ибо это наказание заслужено.
Я упросил доктора Эразмуса записать мою историю, потому что сам я уже
не в силах держать перо. Он попенял мне за мое отчаяние, но я не отчаялся.
Я просто не хочу жить, потому что жизнь для меня будет лишь тяжкой
бесполезной ношей. А в смерти я надеюсь соединиться с Леди Света и с
Амадеей, которую я буду вечно любить.
Доктор Эразмус попросил меня окончить мою историю вселяющим надежду
наставлением живущим. Но здесь нет ни надежды, ни безнадежности. Просто
то, что случилось, случилось и есть - хорошо это или плохо. И мне нечего
сказать живущим. Доктор попросил меня по крайней мере добавить, что я
люблю моих братьев - людей. А я могу только вспоминать о том, как убивал
своих братьев - крыс. Возможно, добрый доктор так и не понял, что я не
похож на других...
