старую, как он сам, и -- в виде восклицательного знака -треснул
себя палочкой по макушке, И полуоглушенный, ибо не расчитал
силу удара, -- снова упал в кресло.
Старый Король наблюдал за Мерлином, и душа его согревалась.
Теперь, когда давно утраченный друг столь живо снился ему, он
начинал понимать, почему тот вечно и совершенно сознательно
валял дурака. Шутовство было приемом, посредством которого он
облегчал людям учение, позволяя им, и учась, не утрачивать
ощущение счастья. Король начинал испытывать симпатию, и даже не
без примеси зависти, к старческой отваге своего наставника,
способного верить и не оставлять стараний, причудливых и
бесстрашных, -- и это с его-то опытом и в его летах. От мысли,
что доблесть и стремление к благу все же способны выстоять, на
душе становилось светлее и легче. С облегченным сердцем Король
улыбнулся, закрыл глаза и заснул -- по-настоящему.
3
Ощущения от лечебной процедуры приятностью не отличались.
Примерно такие же возникают, когда волосы с силой расчесываешь
"против шерсти", или когда массажист самой неприятной
разновидности, из тех, что пристают к пациенту с требованием
"расслабиться", вправляет вывихнутую лодыжку. Король вцепился в
подлокотники кресла, стиснул зубы, закрыл глаза, и покрылся
потом. Когда он во второй раз за эту ночь открыл их, окружавший
его мир разительно переменился.
-- Благие небеса! -- воскликнул он, вскочив на ноги.
Покидая кресло он перенес свой вес не на запястья, как это
делают старики, но на ладони и кончики пальцев. -- Ты только
взгляни, какие глубокие глаза у этого пса! Свечи отражаются в
них не от поверхности, а от самого дна, будто от донышка кубка.
Почему я этого прежде не замечал? А там, смотри, в купальне
Вирсавии дырка протерлась, не грех бы ее заштопать. И что это
там за слово в книге? Susp.? Кто же это унизил нас так, что мы
стали вешать людей? Разве заслуживает того хотя бы один
человек? Мерлин, а почему, когда я ставлю между нами свечу,
свет не отражается в твоих глазах? В лисьих глазах отсвет
красный, в кошачьих зеленый, у лошади желтый, у пса
шафранный... А посмотри, какой у сокола клюв, там же зубчики,
как на пиле! У ястреба с пустельгой таких не бывает. Должно
быть, это особенность falco. И как странно устроен шатер! Одно
толкает его вверх, другое тянет книзу. Ex nihilo res fit<$FИз
ничего -- нечто (лат.)>. А шахматные фигуры, ты только взгляни!
Мат, видите ли! Ну нет, мы начнем игру заново...
Вообразите заржавелый засов на садовой калитке, -- то ли
его поставили косо, то ли калитка обвисла с тех пор, как его
привинтили, но вот уже многие годы засов не встает толком на
место, приходится его либо вбивать, либо втискивать, немного
приподымая калитку. Вообразите теперь, что этот старый засов
отвинтили, отдраили наждаком, выкупали в керосине, отшлифовали
тонким песочком, основательно смазали, и затем искусный
мастеровой снова приладил его да так, что засов ходит
туда-сюда, подчиняясь нажатию пальца, -- что там пальца,
перышка! -- на него достаточно дунуть, чтобы он открылся или
закрылся. Представляете, что он испытывает? Он испытывает
блаженство, как человек, поправляющийся после горячки. Он
только и ждет теперь, чтобы его подвигали, он жаждет
насладиться приятнейшим, неизменно исправным движением.
Ибо счастье -- это лишь побочный продукт осуществленного
предназначения, как свет -- побочный продукт электрического
тока, бегущего по проводам. Если ток не проходит, не будет и
света. Потому-то и не достигает счастия тот, кто ищет его для
себя одного. Человеку же довлеет стремиться к тому, чтобы стать
подобным исправно скользящему засову, току в его
беспрепятственном беге, выздоравливающему больному, которому
жар и головная боль так долго не позволяли даже двинуть
глазами, -- а ныне они без устали трудятся, двигаясь с
легкостью чистых рыбок в чистой воде. Глаза работают, работает
ток, работает засов. Загорается свет. Вот в этом и счастье: в
безупречно выполненной работе.
-- Легче, легче! -- сказал Мерлин. -- Мы, вроде бы, на
поезд не опаздываем.
-- На поезд?
-- Виноват. Это цитата, к которой один мой друг частенько
прибегал в разговорах о прогрессе человечества. Ну-с, судя по
твоему виду, чувствуешь ты себя получше. Может быть, сразу и
отправимся в нашу пещеру?
-- Немедленно!
И без дальнейших церемоний они приподняли полог шатра и
вышли, оставив сонную гончую в одиночку сторожить накрытого
клобучком сокола. Услышав шелест полога, незрячая птица,
надеясь привлечь к себе внимание, хрипло заклекотала.
Прогулка их освежила. От буйного ветра и быстроты, с
которой они передвигались, их бороды относило то за левое
плечо, то за правое (в зависимости от того, какую щеку они
подставляли ветру), и им казалось, что корни волос норовят
вылезти из-под кожи, как бывает, когда накручиваешь локоны на
папильотки. Они промчались равниною Солсбери, проскочили
заставляющий призадуматься монумент Стоунхенджа, и Мерлин
мимоходом прокричал приветствие древним богам, для Артура
невидимым: Крому, Беллу и прочим. Словно вихрь, пронеслись они
над Уилтширом, стороной миновали Дорсет, легко, как проволока
головку сыра, пронизали Девон. Равнины, холмы, леса и болота
пропадали у них за спиной. Реки, поблескивая, мелькали, как
спицы кружащего колеса. В Корнуолле, у древнего кургана,
похожего на огромную кротовую кочку с темным входом в боку, они
остановились.
-- Входим.
-- Я был здесь когда-то, -- сказал Король, замирая, словно
в оцепенении.
-- Был.
-- Когда?
-- Ну, когда?
Король вслепую порылся в памяти, чувствуя, что истина
скрыта где-то в его душе. Однако:
-- Нет, -- сказал он. -- Не могу припомнить.
-- Войди и увидишь.
Они прошли запутанными ходами, мимо ответвлений, ведущих к
спальням, мусорным свалкам, кладовкам и местам, где можно
помыть руки. Наконец, Король остановился, положив ладонь на
дверную щеколду, и объявил:
-- Я знаю, где я.
Мерлин ждал продолжения.
-- Это барсучья нора, я был здесь ребенком.
-- Верно.
-- Мерлин, мерзавец ты этакий! Полжизни я оплакивал тебя,
уверенный, что ты заперт, как жаба в норе, а ты все это время
сидел в Профессорской, дискутируя с барсуком!
-- А ты открой дверь и взгляни.
Король открыл дверь. Та самая, хорошо ему памятная комната.
Те же портреты давно усопших прославленных благочестием или
ученостью барсуков, те же светляки, экранчики красного дерева,
доска, вроде качелей, для транспортировки графинов. Те же
подъеденные молью мантии и тисненая кожа кресел. Но
замечательнее всего: Король увидел давнишних своих друзей --
тот самый комитет, нелепее коего и вообразить было нельзя.
Звери застенчиво встали, приветствуя его. Они пребывали в
замешательстве и робели, частью оттого, что слишком долго
предвкушали нынешний сюрприз, частью же оттого, что ни разу еще
не встречали настоящего Короля и опасались, что он окажется
совсем не таким как прочие люди. Как бы там ни было, решили
они, а положенные формальности следует соблюсти. Все
согласились, что приличия требуют, дабы они встали и, может
быть, отдали поклон и почтительно улыбнулись. Они провели
несколько совещаний, серьезно обсуждая, как надлежит титуловать
Короля -- "Ваше Величество" или "Сир", -- а также следует ли
целовать его руку. Они обсудили также вопрос о том, сильно ли
он переменился и даже -- бедняжки -- помнит ли он их вообще.
Звери кружком стояли у камина: барсук, в смятении
поднявшийся из кресла, отчего с колен его на каминную решетку
обрушилась истинная лавина исписанных листков; T. natrix,
распрямившийся во всю длину и постреливающий эбеновым язычком,
коим он намеревался, если понадобится, облизать королевскую
руку; Архимед, в радостном предвкушении подскакивающий на
месте, полураскрыв крылья и трепеща ими, словно пичуга,
выпрашивающая корм; Балин, впервые в жизни имевший сокрушенный
вид, ибо он боялся, что его-то и не вспомнят; Каваль, коего от
полноты чувств стошнило в углу; козел, когда-то давно в
пророческом озарении отдавший Артуру императорские почести;
ежик, верноподданно застывший навытяжку в самом конце
полукруга, -- его по причине блохастости заставляли садиться
отдельно, но и его переполняли патриотические чувства и желание
быть замеченным, -- конечно, если это возможно. Даже бывшее
Артуру внове огромное чучело щуки, стоявшее под портретом
Основателя на полке камина, и оно, казалось, вперяется в него
умоляющим глазом.
-- Ребята! -- воскликнул Король.
Тут все они густо покраснели и засучили лапками и сказали:
-- Пожалуйста, простите нас за столь скромный прием.
Или:
-- Добро пожаловать, Ваше Величество.
Или:
-- Мы хотели вывесить флаг, да куда-то он девался.
Или:
-- Не промокли ли ваши царственные ножки?
Или:
-- А вот и сквайр!
Или:
-- Ах, как приятно видеть тебя после всех этих лет!
Ежик же церемонно откозырял и промолвил:
-- Правь, Британия!
В следующую минуту помолодевший Артур пожимал всем лапы,
всех целовал и хлопал по спинам, пока решительно все не
прослезились.
-- Мы ведь не знали... -- всхлипнул барсук.
-- Мы боялись, что ты мог забыть...
-- А как правильно: "Ваше Величество" или "Сир"?
Вопрос был существенный и Артур добросовестно ответил:
-- Для императора -- "Ваше Величество", а с обыкновенного
короля хватит и "Сира".
Так что с этой минуты он стал для них просто Вартом, и
больше они о титулах не помышляли.
Когда волнение улеглось, Мерлин закрыл дверь и решительно
овладел ситуацией.
-- Ну, так, -- сказал он. -- Дел у нас по горло, а времени
на них всего ничего. Король, прошу тебя: вот твое кресло, на
самом почетном месте, ибо ты среди нас -- главный: ты делаешь
черную работу и несешь основное бремя. А ты, ежик, -- сегодня
твой черед побыть Ганимедом, так что давай, тащи сюда мадеру да
поскорее. Налей каждому по большой чаше, а потом мы начнем
заседание.
Первую чашу ежик поднес Артуру и подал ее тожественно,
встав на колено и окунув один грязноватый пальчик в вино. Пока
он обносил по кругу всех остальных зверей, тот, кто некогда был
Вартом, успел осмотреться.
Со времени его последнего визита Профессорская изменилась,
причем изменения эти носили отчетливый отпечаток личности его
наставника. Ибо на всех свободных креслах, на полу и на столах
лежали тысячи книг самых разных обличий, раскрытых на
страницах, содержавших некие наиважнейшие сведения. Открытые
для последующего осведомления, они так и остались лежать, и
тонкий слой пыли уже успел осесть на их страницы. Тут были
Tьерри, Пинноу и Гиббон, Сигизмунди и Дюрюи, Прескотт и
Паркман, Жюссеранд и д'Альтон, Тацит и Смит, Тревельян и
Геродот, настоятель Милман и Макалистер, Гальфрид Монмутский и
Уэллс, Клаузевиц и Гиральд Камбрейский (включая утраченные тома
об Англии и Шотландии), "Война и мир" Толстого, "Комическая
история Англии", "Саксонские хроники" и "Четыре хозяина". Тут
были "Зоология позвоночных" де Бира, "Опыты об эволюции
человека" Эллиотта-Смита, "Органы чувств насекомых"
Эльтрингама, "Грубые ошибки" Брауна, Альдровандус, Матфей
Парижский, "Бестиарий" Физиолога, полное издание Фрезера и даже
"Зевс" А.Б. Кука. Тут были энциклопедии, схематические
изображения человеческого и иных тел, справочники, вроде
