половиной. Так как же быть с этой чертовой половинкой тельфианина? Он
все-таки надеялся, что в живых останутся четверо, а не трое, и что у всех
четверых сохранятся все их способности. Он думал о том, как хорошо,
наверно, быть тельфианином, непрерывно впитывать в себя радиацию и все
богатые разнообразные ощущения составного тела. От этих мыслей собственное
тело стало казаться ему каким-то одиноким. Не без усилия над собой он
заставил себя покинуть уютное тепло радиационной.
Закрыв дверь, Конвей сел в тележку и направился обратно к входному
люку. Самым правильным было бы теперь явиться в Образовательную секцию,
чтобы стереть тельфианскую мнемограмму, собственно, ему даже приказали так
поступить. Но туда не хотелось идти; перспектива встречи с О'Марой не
радовала, больше того - страшила. Конвей знал, что все мониторы ему
неприятны, но тут примешивалось нечто другое. Скорее всего то, как отнесся
к нему О'Мара при разговоре. Конвей ощущал себя приниженным, словно О'Мара
в чем-то его превосходил, а он не мог мириться с мыслью о собственной
приниженности рядом с каким-то жалким монитором!
Сила этих чувств пугала его; ему, человеку воспитанному,
уравновешенному, вообще должны быть чужды подобные чувства, да еще если
они близки к настоящей ненависти. Испугавшись - на сей раз самого себя, -
Конвей решил взять себя в руки и постараться установить контроль над
собственными мыслями. Тем более, что можно было повременить с визитом в
Образовательную секцию под предлогом обхода своих палат. Это была вполне
обоснованная отговорка на случай, если О'Мара заговорит об опоздании, а
тем временем главного психолога могут вызвать куда-нибудь или он уйдет
сам, Конвей очень рассчитывал на это.
Первый вызов у него был к АУГЛу с Чалдерскола II, единственному
обитателю палата, отведенной для больных этого вида. Конвей влез в
соответствующую защитную амуницию - в данном случае легкий водолазный
костюм - и сквозь люк проник в цистерну с тепловатой зеленой водой,
воспроизводящей среду обитания больного. Он достал инструменты из
встроенного шкафчика и громко оповестил о своем присутствии. Если чалдер
действительно спит и спросонья испугается, последствия могут быть очень
серьезными. Один случайный взмах этого хвоста - и в палате будут уже не
один, а два пациента.
Чалдер был покрыт мощной чешуйчатой броней и напоминал сорокафутового
крокодила, только вместо лап у него были похожие на обрубки ласты, а
середину туловища опоясывала бахрома лентообразных щупалец. Он вяло
дрейфовал у дна большой цистерны, и единственным признаком жизни в нем
были периодические завихрения воды возле жабер. Конвей провел
предварительный осмотр - он немного припоздал из-за тельфиан - и задал
обычные вопросы. Ответ в какой-то немыслимой форме прошел сквозь воду,
достиг транслятора, и в наушниках доктора раздалась медленная лишенная
интонаций речь:
- Я тяжко болен, - сообщил чалдер, - я страдаю.
Врешь ты все, подумал про себя Конвей, врешь всеми своими шестью
рядами зубов! Доктор Листер, директор Госпиталя и, возможно, лучший
диагност современности обследовал этого чалдера вдоль и поперек. Его
диагнозом было неизлечимое состояние ипохондрии. Далее он установил, что
признаки перенапряжения отдельных чешуек в панцире пациента и чувство
дискомфорта объясняются просто-напросто немыслимой ленью и обжорством.
Каждый знает, что живые формы с наружным скелетом могут прибавлять в весе,
наращивая плоть только изнутри! Диагносты никогда в своих определениях не
ходили вокруг да около.
Чалдер действительно становился больным, когда возникла угроза, что
его отправят домой. Таким образом Госпиталь приобрел постоянного пациента.
Впрочем, того это все не волновало. Врачи и психологи продолжали осмотры
существа, его посещали интерны и сестры многочисленных рас, представленных
в администрации Госпиталя. Регулярно, через короткие промежутки времени, у
него брали анализы и вводили лекарства, стажеры безжалостно валтузили
чалдера с разной степенью жестокости, но ему это нравилось. Госпиталь был
счастлив, что все устроилось подобным образом, и так же счастлив был
пациент. Больше об отправке домой уже не было речи.
3
Подплыв к люку в верхней части огромной цистерны, Конвей на мгновение
замешкался: он как-то странно себя чувствовал. Предполагалось, что
следующий вызов у него будет к двум дышащим метаном существам в
низкотемпературную палату, но он почувствовал, что ему жутко туда не
хочется. Несмотря на теплую воду и то, что он изрядно потрудился плавая
вокруг массивного пациента, ему было холодно, кроме того, он отдал бы все
на свете за то, чтобы в цистерне появилась орава студентов - просто для
компании. Обычно Конвей не любил столпотворений, особенно если это были
стажеры, но сейчас он ощущал себя отрезанным от мира, особенно одиноким,
лишенным друзей. Ощущение это было столь сильно, что даже испугало его. Он
подумал, что все определенно указывает на необходимость беседы с
психологом, хотя и необязательно с О'Марой.
Этот участок Госпиталя своей конструкцией напоминал порцию спагетти -
изогнутых и невообразимо перекрученных спагетти. Так, например, каждый
коридор с атмосферой земного типа со всех сторон через определенные
промежутки пересекали другие коридоры с иной атмосферой, давлением и
температурой, как правило, смертельной для человека. Это было сделано
затем, чтобы в случае срочной необходимости врач мог добраться до любого
пациента в наикратчайшее время - мерить Госпиталь из конца в конец в
заранее надетом защитном скафандре было и неудобно, и долго. Решили, что
разумнее облачаться в скафандр соответствующего типа прямо у входа в
палату каждого пациента, как это только что проделал Конвей.
Вспоминая географию этой секции Госпиталя, Конвей сообразил, что
может срезать часть пути, если двинется заполненным водой коридором,
ведущим в операционную чалдеров, выйдет через люк в хлорное отделение,
поднимется на два этажа и окажется в метановой палате. Такой маршрут
позволял еще хоть немного побыть в теплой воде, а Конвея явно знобило.
В хлорном отделении мимо Конвея на своих колючих, мембрановидных
отростках с шорохом прополз выздоравливающий илленсанин ПВСЖ, и Конвею
вдруг отчаянно захотелось заговорить с ним - о чем угодно. Но он заставил
себя пройти мимо.
Защитный скафандр для пребывания в метановой палате существ типа
ДБДГ, был чем-то вроде этакого небольшого самодвижущегося танка. Изнутри в
нем были установлены обогреватели, чтобы врач не замерз до смерти, а
снаружи - охладители, чтобы излучаемое тепло не изжарило бедных пациентов;
ведь для них даже смертельнейшие дозы радиации или хотя бы светового
излучения были смертельными. Конвей, например, понятия не имел, по какому
принципу действует сканирующее устройство, которым он пользовался для
обследования пациентов - это знали разве что помешанные на технике типы с
нашивками инженеров, - но он был убежден, что устройство это работает не с
помощью инфракрасных лучей - они были слишком горячими для его пациентов.
В процессе работы Конвей добавлял все больше и больше тепла в
скафандр, так что в конце концов пот уже катил с него градом, но ему
по-прежнему было очень холодно. Внезапно его охватил страх. Что если он
подцепил какую-нибудь болезнь? Снова выбравшись наружу, на свежий воздух,
он торопливо поглядел на крохотный циферблат, вшитый в кожу предплечья.
Пульс, дыхание, гормональный обмен - все было в норме, если не считать
небольших отклонений, вызванных испугом; в крови тоже не было никаких
чужеродных тел. Что же все-таки с ним происходит?
Конвей поспешил закончить обход. Он снова ощущал смятение. Если его
собственное сознание выкидывает такие шутки, необходимо предпринять
соответствующие меры. Видимо, это как-то связано с тельфианской
мнемограммой. О'Мара говорил об этом, но сейчас Конвей никак не мог
припомнить, что именно. Но в комнату мнемозаписи он пойдет прямо сейчас,
там О'Мара или нет.
По пути ему встретились два монитора, оба вооруженные. Конвей
почувствовал к ним обычную неприязнь, его также немало шокировало, что они
разгуливают по Госпиталю с оружием, и в то же время ему захотелось
хлопнуть их по плечу или даже крепко обнять: он отчаянно желал, чтобы
вблизи были люди, разговаривали, обменивались идеями и впечатлениями,
чтобы не чувствовать себя таким до ужаса одиноким. Когда они с ним
поравнялись, Конвей даже выдавил смущенное "привет". Впервые в жизни он
первым заговорил с монитором.
Один из мониторов слегка улыбнулся, другой кивнул в ответ. Оба,
пройдя мимо, удивленно взглянули через плечо: зубы Конвея выбивали
отчаянную дробь. Но теперь решение обратиться к психологу почему-то уже не
казалось ему таким удачным. Там было холодно и мрачно, а единственным
собеседником вполне мог оказаться О'Мара. Конвею же хотелось затеряться в
толпе, и чем больше была бы эта толпа, тем лучше. Он вспомнил о столовой
неподалеку и свернул к ней. На пересечении коридоров ему попалась на глаза
табличка с надписью: "Диетическая столовая, палаты 52 - 68, существа типа
ДБДГ, ДБЛФ и ФГЛИ". Тут он вспомнил, что страшно замерз...
Диетологи были слишком заняты, чтобы обращать внимание на посетителя.
Конвей приглядел хорошо раскалившуюся плиту и улегся на нее, с
наслаждением окунувшись в поток ультрафиолетовой антисептической радиации,
омывавшей это импровизированное ложе, и совершенно игнорируя запах горелой
ткани, издаваемый его легким костюмом. Теперь ему стало теплее, чуточку
теплее, но страшное ощущение полнейшего и глубочайшего одиночества
по-прежнему не покидало его. Такой одинокий, никем не любимый, никому не
нужный... О, лучше бы и вовсе не появляться на свет...
Когда несколько минут спустя, наспех натянув тепловой скафандр
какого-то диетолога, к нему подбежал один из встреченных им в коридоре
мониторов, которые заинтересовались его странным поведением, тот увидел,
что по лицу Конвея катятся крупные, тяжелые слезы...
- Вы очень везучий и очень глупый юнец, - произнес чей-то хорошо
знакомый голос.
Приоткрыв глаза, Конвей обнаружил, что лежит в кресле для стирания
мнемограмм, а над ним склонились О'Мара и еще какой-то монитор. Спина у
Конвея напоминала слегка недожаренный бифштекс, а тело жгло, как от
сильного солнечного ожога. Гневно глядя на Конвея, О'Мара снова заговорил:
- Везучий, потому что не обожглись всерьез и не ослепли, а глупый -
ибо забыли сообщить мне существеннейшую деталь: что впервые в жизни
работаете с мнемограммой...
Эти слова О'Мара произнес чуть виноватым тоном и пояснил, что, скажи
ему Конвей об этом, он, О'Мара, подверг бы Конвея гипнообработке, которая
позволила бы доктору отличать свои собственные желания от потребностей
тельфиан, совладельцев его мозга. О'Мара лишь тогда сообразил, что Конвей
в этом деле новичок, когда заполнял его карточку с отпечатками пальцев, и
будь он проклят, если ему скажут, что в таком гигантском заведении можно
запомнить, кто тут новичок и кто нет. Но в любом случае, если бы Конвей
побольше думал о своей работе и поменьше о том, что получает программу от
ненавистного монитора, ничего подобного бы не случилось.
Конвей, как ядовито продолжал О'Мара, оказался самоуверенным
фанатиком и даже не пытался скрыть, что чувствует себя оскверненным, если
