а Саррешан, чья пища была растворена в жидкости, которой он дышал,
подогнал свою систему жизнеобеспечения как можно ближе к столу. Конвей уже
собирался было набрать заказ, но его отвлекли. К ним прогромыхал
Торннастор, главный диагност отделения патологии. Он посмотрел на них
одним глазом, в то время как двумя другими оглядел все помещение, и издал
звук, похожий на модулированный вой противотуманной сирены.
Из транслятора донесся обычный бесстрастный голос:
- Доктор, я заметил, как вошли вы и наш друг Саррешан, и подумал, что
нам следует кое-что обсудить в связи с вашим новым назначением, пока вы не
приступили к еде.
Как и все тралтане, Торннастор был вегетарианцем и предложил Конвею
салат. Однако тот счел это пищей для кроликов и предпочел немного
потерпеть, но дождаться бифштекса.
Посетители вокруг, закончив свой ленч, группами или поодиночке
покидали помещение, уступая место такой же разномастной толпе существ, а
диагност все еще продолжал обсуждать способы обработки данных и образцов,
которые Конвей ему пришлет, и методы эффективной организации медицинского
обследования целой планеты. Будучи ответственным за анализ всей этой массы
данных, он имел вполне определенные взгляды на то, как это выполнить
наилучшим образом.
Когда наконец патолог угрохотал восвояси, Конвей заказал бифштекс и
некоторое время молча препарировал его с помощью вилки и ножа. Вскоре до
него дошло, что транслятор издает хаотические хриплые звуки, которые у
человека, скорее всего, могли сойти за покашливание.
- Вы хотите что-то спросить? - поинтересовался он у Саррешана.
- Да, - ответил тот. - Будучи отважным, сильным и эмоционально
уравновешенным...
- А также весьма скромным, - сухо вставил Конвей.
- ...я все же не могу не выразить легкой озабоченности по поводу
завтрашнего посещения кабинета О'Мары. А именно: болезненная ли это
процедура и каковы остаточные явления?
- Никакой болезненности и никаких остаточных явлений, - убедительно
ответил Конвей. Он объяснил, как проходит мнемозапись для создания
обучающей мнемограммы, добавив, что дело это исключительно добровольное и
что Саррешан может, не потеряв достоинства, в любой момент отказаться от
него. Он также отметил, что Саррешан окажет О'Маре огромную услугу,
позволив записать собственную мнемограмму, которая даст полное и истинное
понимание его мира и общественного устройства.
По окончании ленча какое-то время транслятор Конвея все еще выдавал
чавкающие звуки, но вскоре они вышли в коридор, и Саррешан отправился в
заполненный водой сектор для АУГЛов, а врач решил пойти к себе.
Еще сегодня он должен приступить к сдаче дел, ознакомиться с
обстановкой на Митболе и набросать тщательно продуманный план действий,
предшествующих прибытию на планету - хотя бы для того, чтобы монитор,
который будет ему помогать, был уверен, что медицинский персонал Госпиталя
свое дело знает.
На текущий момент в его ведении были палата с келгианами и родильное
отделение для тралтан. Он также отвечал за маленькую палату,
предназначенную худларианам, где притяжение составляло пять "же", а
атмосферой служил плотный туман под высоким давлением. Наконец, у него на
излечении находилось невесть откуда свалившееся шарообразное существо
классификации ТЛТУ, которое дышало перегретым паром. Прошло несколько
часов, прежде чем он "сдал дела" с такой коллекцией пациентов.
Курс лечения и выздоровление больных проходил успешно, но он
чувствовал себя обязанным перемолвиться с ними хотя бы словечком и
попрощаться, ибо их выпишут домой задолго до его возвращения с Митбола.
Конвей торопливо перекусил всякой всячиной прямо у обслуживающего
столика с инструментом и решил позвонить Мэрчисон. Забота о собственном
удовольствии - явная реакция на затянувшийся приступ служебного рвения,
цинично отметил он...
Но в отделении обшей патологии ему сказали, что Мэрчисон на дежурстве
в небольшом полугусеничном устройстве с мощными стенками, забитом
обогревателями изнутри и обвешанном холодильными камерами снаружи, -
единственном средстве для пребывания в "холодной" метановой секции, где
она могла либо моментально замерзнуть насмерть сама, либо поубивать всех
пациентов теплом собственного тела. Ему все же удалось связаться с
Мэрчисон через коммутатор в дежурной палате, но, памятуя об органах слуха
всех форм и видов, которые могли их слышать, он лишь кратко и официально
сообщил о своем назначении и возможной совместной работе с нею как с
патологом. Чтобы обсудить детали, он предложил встретиться в помещении для
отдыха, когда она освободится от дежурства.
Мэрчисон сообщила, что это произойдет через шесть часов. Конвей
слышал ее голос на фоне невыразимо мелодичного звона, похожего на
постукивание льдинок в бокале, подумал он, - она говорила из палаты
разумных кристаллов, которые беседовали между собой.
Спустя шесть часов, они встретились в помещении для отдыха, где
искусно сделанное освещение и искусственный ландшафт создавали ощущение
простора. Они лежали на небольшом клочке тропического берега, огороженном
скалами и открытом к морю, которое, казалось, протянулось вдаль на многие
мили. Лишь чужие растения на скалах нарушали иллюзию, что они на Земле. Но
пространства в Госпитале не хватало, и существа, которые вместе работали,
вместе и отдыхали.
Конвей чувствовал огромную усталость. Неожиданно пришла в голову
мысль: а будет ли у него завтра двухчасовой обход? Но завтра, то есть уже
сегодня, насколько он знает О'Мару, он уже не будет полностью Конвеем...
Проснувшись, он увидел над собой склонившуюся Мэрчисон. Ее лицо
одновременно выражало веселое негодование и легкую озабоченность. Она
стала достаточно сильно шлепать его по животу.
- Ты заснул на середине слова и прямо придавил меня! Больше часа
назад! Мне это не нравится - я чувствую себя неуверенной, нежеланной и
непривлекательной для мужчин. - Она продолжала молотить по его диафрагме.
- Я ожидала услышать хотя бы информацию. Хоть что-то о задачах или
опасностях твоей новой работы. И уж во всяком случае рассчитывала на
теплое и нежное прощание...
- Если тебе хочется подраться, - расхохотался Конвей, - то давай
лучше поборемся...
Но она ускользнула из его рук и бросилась к воде. Преследуемая
Конвеем, девушка нырнула в волны, поднятые тралтанином, которого учили
плавать. Конвей тоже поплыл, но потерял ее из виду. Тонкая загорелая рука
обхватила его со спины за шею, и он выхлебал почти половину искусственного
моря.
Пока они переводили дух, снова лежа на горячем ложе искусственного
песка, Конвей рассказал о своей новой работе и о том, что ему скоро
запишут мнемограмму Саррешана. "Декарт" отчалит лишь через тридцать шесть
часов, но большую часть этого времени Конвей будет галлюцинировать, ощущая
себя "заводным бубликом", для которого все земные женщины также
бесформенны и непривлекательны, как пакет для тех же бубликов, а возможно,
и того хуже.
Вскоре они покинули помещение для отдыха, обсуждая, что бы такое
придумать, чтобы добиться ее перевода от Торннастора, для
соотечественников которого слово "романтика" всего лишь непереводимый шум.
Конечно, острой необходимости уходить вовсе не было. Но гуманоиды с
Земли были единственной расой в Галактической Федерации, которая
придерживалась табу на нудизм, и одним из очень немногих видов существ,
которые не занимались любовью публично.
Когда Конвей прибыл в кабинет майора О'Мары, Саррешан уже покинул
его.
- Вы все это уже знаете, доктор, - начал психолог, пока они с
ассистентом, лейтенантом Крэйторном, пристегивали Конвея к обучающей
машине. - Тем не менее, должен вас предупредить, что первые несколько
минут после передачи памяти - самые тяжелые. Именно тогда человеческий
разум уверен, что чужое alter ego [второе я (лат.)] побеждает. Это чисто
субъективный эффект, вызванный неожиданным наплывом чужих воспоминаний и
жизненного опыта. Бы должны попытаться сохранить гибкость ума и как можно
скорее адаптироваться к чужаку - порой совершенно чуждому разуму. Как вы
это сделаете - ваш вопрос. Поскольку запись абсолютно новая, я буду
следить за вашими реакциями на случай осложнений. Как вы себя чувствуете?
- Отлично, - зевнул Конвей.
- Не хвастайтесь, - сказал О'Мара и перебросил тумблер.
Через несколько секунд Конвей очнулся в маленькой квадратной чужой
комнате; ее плоскости и очертания - впрочем как и мебель - были слишком
прямыми, а углы слишком острыми. Над ним возвышались два гротескного вида
существа - какая-то частица его разума утверждала, что это друзья, - и
изучали его плоскими влажными глазами, посаженными на лица из
бесформенного розового теста. Комната, ее обитатели и он сам были
неподвижными и...
Он умирал!
Неожиданно Конвей осознал, что сбил О'Мару на пол, а сам, усевшись на
край кушетки - руки со сжатыми куклами скрещены на груди, - всем торсом
быстро раскачивается туда-сюда. Но движение совсем не помогало - комната
по-прежнему до ужаса, до дурноты оставалась неподвижной. Его тошнило от
головокружения, слабело зрение, он задыхался, исчезало чувство осязания.
- Полегче, парень, - мягко сказал О'Мара. - Не борись с ним.
Адаптируйся.
Конвей попытался выругаться, но звук, который он издал, был скорее
похож на блеяние испуганного зверька. Он раскачивался все быстрее и
быстрее, вращая при этом из стороны в сторону головой. Комната дергалась и
кружилась, но все еще оставалась слишком неподвижной. Неподвижность
наводила ужас и была смертоносной. Как, в полном отчаянии спрашивал сам
себя Конвей, кто-то может адаптироваться к умиранию?
- Лейтенант, заверните ему рукав, - приказал настойчиво О'Мара, - и
крепко его держите.
И тут Конвей потерял контроль над собой. Чужое существо, которое,
очевидно, его захватило, никогда бы не позволило кому-то лишить себя
подвижности - это было немыслимо! Он вскочил с кушетки и отшатнулся к
столу О'Мары. По-прежнему пытаясь найти движения, которые бы утихомирили
чужака в его мозгу, он пополз на коленях сквозь завалы на столе, все также
вращая головой.
Но чужаку в его голове было дурно от неподвижности, а у землянина
кружилась голова от избытка движений. Конвей не был психиатром, но отлично
понимал, что если что-то быстро не придумает, то закончит не врачом, а
пациентом О'Мары, ибо чужак был твердо убежден, что вот-вот умрет.
Умирание - даже по доверенности - тяжелейшая психическая травма.
У него мелькнула какая-то идея, когда он взбирался на стол, но
сейчас, когда большая часть его мозга была охвачена паникой, что это за
идея, трудно было вспомнить. Кто-то попытался стащить его вниз, но он
отбрыкался, при этом, правда, потерял равновесие и свалился на вращающееся
кресло О'Мары. Чувствуя, что падает, Конвей инстинктивно оттолкнулся ногой
от пола. Кресло повернулось более чем на сто восемьдесят градусов, и он
оттолкнулся еще раз. Кресло продолжало крутиться, сначала рывками, но,
когда он приноровился, вращение стало равномерным.
Он лежал на левом бедре, поджав одну коленку, обхватив спинку кресла
руками, и отталкивался от пола правой ногой. Было не трудно представить,
что все, что находится в комнате, лежит на боку, а сам он вращается в
вертикальной плоскости. Паника стала понемногу стихать.
- Если вы меня остановите, - сказал Конвей, делая ударение на каждом
слове, - я дам вам в морду...
