Дэйкерс. Воскресная шляпка Дэйкерс была, действительно, просто
улучшенной копией шляпки, которую та носила в школе, и
выглядывающее из-под узеньких полей милое улыбающееся
пони-образное личико казалось еще более юным, чем всегда.
Увидев мисс Пим, Дэйкерс широким жестом сняла шляпу и громко
выразила радость, что видит Люси в добром здравии после суровых
испытаний вчерашнего вечера. По ее словам это было первое утро
за всю ее, Дэйкерс, жизнь в колледже, когда она не смогла
съесть пятый кусок хлеба с джемом.
-- Обжорство -- один из семи смертных грехов, -- заметила
Дэйкерс, -- так что сегодня утром мне необходимо было
исповедаться. Я пошла в баптистскую церковь, потому что она
ближе всех.
-- И вы чувствуете облегчение?
-- Не знаю, чувствую ли я облегчение, теперь, когда вы
спросили об этом. Все было похоже на обыкновенную беседу.
Люси поняла это так, что пристыженной душе требовался
ритуал.
-- Во всяком случае, дружескую.
-- О, страшно дружескую! Священник начал проповедь с того,
что оперся на локоть и заявил: "Ну вот, друзья мои, день
сегодня прекрасный". А выходя все пожимали друг другу руки. И у
них есть очень красивые воинственные гимны, -- добавила
Дэйкерс, перебрав в уме достоинства баптистов. Она задумалась
еще на минуту и проговорила: -- По дороге в Ларборо есть еще
какие-то Портсмутские братья --
-- Плимутские.
-- Что плимутские?
-- Плимутское братство, наверно, хотите вы сказать.
-- Ну да. Я знаю, что они имеют какое-то отношение к
морскому флоту. А я по склонности помпеянка. Ладно, попробую
зайти к ним в будущее воскресенье. Как вы думаете, это не
частное владение или что-нибудь вроде этого?
Мисс Пим так не думала, и Дэйкерс шутливо махнула шляпкой,
изобразив прощальный жест, и пошла вокруг дома.
По одиночке, по двое и маленькими группками возвращались
студентки в колледж после своей обязательной утренней прогулки.
В зависимости от темперамента они приветствовали Люси взмахом
руки, словом или просто улыбкой. Даже Роуз прокричала на ходу
веселое "С добрым утром, мисс Пим!". Почти последними появились
Бо и Иннес; они шли медленно, и вид у них был безмятежный и
расслабленный. Остановившись под окном, они взглянули на Люси.
-- Язычница! -- проговорила Бо, улыбаясь.
Как жалко, что они не были вчера на вечеринке, сказали
девушки, но будут другие вечера.
-- Я сама устрою вечеринку, когда пройдет Показ, --
заявила Бо. -- Вы придете, хорошо?
-- С удовольствием. Как вам понравилось в театре?
-- Могло быть хуже. Мы сидели рядом с Колином Бэрри.
-- Кто это?
-- Известный всей Англии хоккейный полузащитник.
-- Наверно, это очень помогало смотреть "Отелло".
-- Это помогало вытерпеть антракты, уверяю вас.
-- А вам не хотелось посмотреть "Отелло"?
-- Нам -- нет. Нам до смерти хотелось посмотреть новый
фильм с Ирмой Айрлэнд -- "Пылающие барьеры". Звучит очень
знойно, но в действительности это просто настоящий лесной
пожар. Только мои родители считают, что праздничный вечер --
это театр и коробка шоколада для антрактов. Нам не хотелось
разочаровывать дорогих старичков.
-- А им понравилось?
-- Они были в восторге. За ужином только об этом и
говорили.
-- И вы осмеливаетесь называть кого-то язычником, --
заметила Люси.
-- Приходите сегодня пить чай со Старшими, -- сказала Бо.
Люси поспешила ответить, что уже приглашена к чаю.
Бо посмотрела на ее виноватое лицо, чуть-чуть улыбнувшись,
но Иннес вежливо сказала:
-- Нам следовало пригласить вас раньше. Вы ведь не уедете
до Показа, правда?
-- Не уеду, если ничего не случится.
-- Тогда вы придете к чаю в следующее воскресенье?
-- Благодарю вас. Если я буду здесь -- с удовольствием.
-- Это мне -- урок хороших манер, -- сказала Бо.
Они стояли на посыпанной гравием дорожке, подняв к ней
лица, улыбаясь. Такими она и запомнила их навсегда. Освещенными
лучами солнца, спокойными, изящными, уверенными друг в друге и
в том, что мир справедлив. Никакое сомнение не омрачало их
души. Они считали само собой разумеющимся, что теплый гравий у
них под ногами -- твердая почва, а не край пропасти, грозящей
катастрофой.
Колокол "за пять минут до гонга" встряхнул их. Когда они
убежали, в гостиную вошла мисс Люкс; такой мрачной Люси ее еще
никогда не видела.
-- Не могу понять, почему я не ушла, -- проговорила она.
-- Если бы я вовремя сообразила, не пришлось бы участвовать в
этом гнусном фарсе.
Люси ответила, что сама думала о том же.
-- Полагаю, нет никаких признаков, что намерения мисс Ходж
изменились?
-- Насколько я знаю, нет. Боюсь, это маловероятно.
-- Как жаль, что мы все не ушли куда-нибудь. Если бы мисс
Ходж пришлось назвать фамилию Роуз перед совсем пустым столом,
колледж понял бы, по крайней мере, что мы не желаем участвовать
в этом пародийном представлении.
-- Если бы не нужно было отмечаться в табеле, что
"уходишь" до одиннадцати часов, я бы удрала сейчас, но у меня
не хватает мужества.
-- Ладно, может, нам удастся придать лицам такое
выражение, что все поймут: мы считаем, что это дело дурно
пахнет.
Люси подумала: мисс Люкс не желает присутствовать, потому
что это может быть расценено как моральная поддержка, а я
просто как ребенок хочу убежать от неприятностей. Не в первый
раз Люси захотелось, чтобы у нее был характер, более достойный
восхищения.
Вплыла мадам Лефевр; на ней был шелковый костюм
темношоколадного цвета, на ярком свету отсвечивающий синим
металлическим блеском и делавший ее больше, чем когда-либо
похожей на экзотическую стрекозу. Отчасти в этом были виноваты
, конечно, ее огромные, как фонари, глаза. Как на фотографиях
насекомого, сделанных крупным планом, из каких-нибудь рассказов
о природе -- глаза и хрупкое коричневое тело, такое угловатое и
такое изящное. Мадам, кажется, справилась с приступом
нахлынувшей было ярости и вновь обрела привычный
отстраненно-презрительный взгляд на род людской; теперь она
смотрела на происходящее со злым, хоть и слегка развлекающим ее
отвращением.
-- Никогда не присутствовала на поминках, -- заявила
мадам. -- С интересом жду сегодняшнего представления.
-- Вы вампир, -- сказала Люкс без всякого чувства, как
будто у нее уже не было сил, чтобы реагировать. -- Сделали вы
хоть что-нибудь, чтобы заставить ее изменить свое решение?
-- О да, я боролась с Темными Силами. Боролась изо всех
сил. Старалась быть убедительной, смею сказать. С примерами и
ссылками. Кто это был осужден вечно катить камень в гору?
Удивительно, как эти мифологические выдумки приложимы и к
сегодняшнему дню. Интересно, можно ли поставить балет
"Наказание"? Чистка конюшен и тому подобное. На музыку Баха,
быть может. Хотя Бах и не очень вдохновляющий композитор в
смысле хореографии. И слишком многие возмутятся и проклянут
того, кто на это осмелится.
-- Ох, перестаньте, -- проговорила Люкс. -- Мы собираемся
потворствовать совершению мерзости, а вы рассуждаете о
хореографии.
-- Моя добрая, хоть и слишком серьезная Кэтрин, вы должны
научиться принимать жизнь такой, какая она есть, и сторониться
того, что вы не можете изменить. Совершенно правильно советуют
китайцы: если насилия не избежать, расслабьтесь и постарайтесь
получить удовольствие. Мы потворствуем мерзости, как вы
исключительно точно определили. Однако как разумные люди мы
интересуемся и побочными продуктами процесса. Любопытно
посмотреть, например, как отреагирует маленькая Иннес. Окажется
удар смертельным, побудит ее к каким-нибудь поступкам или
бросит в пучину диких мук бессмысленных действий?
-- Идите к черту с вашими метафорами. Вы городите чепуху и
знаете это. Нас вынуждают морально одобрить насилие над другим
человеком и, насколько я знаю, ни в истории, ни в философии, ни
в китайской, ни в какой-либо другой, подобного примера нет.
-- Насилие? -- произнесла фрекен, входя в комнату в
сопровождении матери. -- Кого собираются насиловать?
-- Иннес, -- ответила Люкс сухо.
-- О-о. -- Искорка в глазах фрекен погасла, они опять
стали холодными и бледными. -- Да, -- проговорила она
задумчиво. -- Да.
Крупно лицо фру Густавсен, похожее на лицо жены Ноя,
выглядело озабоченным. Она переводила взгляд с одной
преподавательницы на другую как будто желая найти хоть какой-то
проблеск надежды, хоть намек на то, что проблема может быть
решена. Она подошла к окну, возле которого сидела Люси, быстро
кивнула, что должно было означать короткое пожелание доброго
утра, и заговорила по-немецки:
-- Вы знаете, что собирается делать директриса? Моя дочь
очень сердится. Очень сердится моя дочь. С самого ее детства я
не видела, чтобы она так сердилась. Это очень плохо, то, что
происходит? Вы тоже так думаете?
-- Да, к сожалению, я тоже так думаю.
-- Мисс Ходж очень хорошая женщина. Я восхищаюсь ею. Но
когда хорошая женщина делает ошибку, это может оказаться
гораздо хуже, чем ошибка плохой женщины. Неизмеримо хуже. Жаль.
Очень жаль, согласилась Люси.
Дверь открылась и вошла Генриетта, в ее кильватере
двигалась взволнованная Рагг. Генриетта казалась спокойной,
разве только немного более величественной, чем обычно (или чем
того требовали обстоятельства), а Рагг посылала всем умоляющие
улыбки, как бы призывая: "девочки, будем держаться вместе и
видеть все в розовом свете". Возникший в среде коллег крайний
антагонизм пугал ее, и она бросала призывные взгляды на мадам,
за которой обычно следовала по пятам. Однако мадам с широкой
сардонической улыбкой смотрела только на Генриетту.
Генриетта пожелала всем доброго утра (она позавтракала в
своей комнате); она рассчитала время своего появления так
точно, что прежде чем она успела договорить приветствие,
отдаленный гул гонга возвестил, что настало время действий, а
не слов.
-- Пожалуй, пора идти вниз, -- сказала Генриетта и первой
направилась к двери.
Мадам, скосив глаза в сторону Люкс, выразила этим свое
восхищение столь "генеральским" поведением и последовала за
Генриеттой.
-- И правда, поминки, -- заметила Люкс, когда они с Люси
спускались по лестнице. -- Напоминает Фотерингой [Фотерингой --
замок, где казнили Марию Стюарт.].
Разгоряченному воображению Люси показалось, что тишина,
встретившая их в столовой, была лишь внешней данью скромности,
что она полна ожидания; и действительно в тот день колледж был
возбужден, как никогда, так что Генриетта в перерыве между
мясным блюдом и пудингом послала Рагг передать Бо просьбу,
чтобы студентки вели себя сдержаннее.
Ненадолго они примолкли, но скоро все забыли, и снова смех
и болтовня неслись отовсюду.
-- Они так возбуждены, потому что экзаменационная неделя
позади, -- как бы извиняя студенток, сказала Генриетта и
оставила их в покое.
Это был ее единственный вклад в беседу -- она никогда не
разговаривала за едой -- однако Рагг регулярно с храбростью
произносила маленькие банальности, обводя взглядом хмурые лица
сидящих за столом -- как терьер, который принес кость к ногам
своего хозяина. Рагг была ни в чем не повинным инструментом
казни, пассивным ножом гильотины, она осознавала свою роль и
молча просила у всех прощения за это. О, пожалуйста, ради всего
святого, казалось, говорила она, я только младший преподаватель
гимнастики в этом заведении, это не моя вина, что я обязана
