себе у нас революционную буржуазную демократию, поставит ее у власти и даст
ей возможность совершить огромную работу, имея пролетариат в оппозиции? Это
центральный вопрос, и я снова ставлю его меньшевикам.
Правда, у нас имеются огромные массы революционного крестьянства. Но,
товарищи из меньшинства не хуже моего знают, что крестьянство, как бы
революционно оно ни было, не способно играть самостоятельную, а тем более
руководящую политическую роль. Крестьянство может, бесспорно, оказаться
огромной силой на службе революции; но было бы недостойно марксиста думать,
что мужицкая партия способна стать во главе буржуазного переворота и
собственной инициативой освободить производительные силы нации от
архаических оков. Город - гегемон современного общества, и только он
способен на роль гегемона буржуазной революции*1.
/*1 Согласны ли с этим запоздалые критики перманентной революции? Готовы ли
они распространить это положение на страны Востока? Китай, Индию и пр.? Да
или нет?/
Где же у нас та городская демократия, которая была бы способна повести за
собой нацию? Тов. Мартынов уже неоднократно искал ее с лупой в руках. Он
находил саратовских учителей, петербургских адвокатов и московских
статистиков. Он, как и все его единомышленники, не хотел лишь заметить, что
в российской революции индустриальный пролетариат завладел той самой
почвой, на которой в конце XVIII века стояла ремесленная полупролетарская
демократия санкюлотов. Я обращаю, товарищи, ваше внимание на этот коренный
факт.
Наша крупная индустрия вовсе не выросла естественно из ремесла.
Экономическая история наших городов совершенно не знает периода цехов.
Капиталистическая промышленность возникла у нас под прямым и
непосредственным давлением европейского капитала. Она завладевала в
сущности девственной примитивной почвой, не встречая сопротивления
ремесленной культуры. Чужеземный капитал притекал к нам по каналам
государственных займов и по трубам частной инициативы. Он собирал вокруг
себя армию промышленного пролетариата, не давая возникнуть и развиться
ремеслу. В результате этого процесса у нас к моменту буржуазной революции
главной силой городов оказался индустриальный пролетариат крайне высокого
социального типа. Это - факт, который нельзя опровергнуть и который
необходимо положить в основу наших революционно-тактических выводов.
Если товарищи из меньшинства верят в победу революции или хотя бы только
признают возможность такой победы, они не смогут оспорить того, что, помимо
пролетариата, у нас нет исторического претендента на революционную власть.
Как мелко-буржуазная городская демократия великой революции встала во главе
революционной нации, так пролетариат, эта единственная революционная
демократия наших городов, должен найти опору в крестьянских массах и стать
у власти, - если только революции предстоит победа.
Правительство, опирающееся непосредственно на пролетариат и через него на
революционное крестьянство, еще не означает социалистической диктатуры. Я
сейчас не касаюсь дальнейших перспектив пролетарского правительства. Может
быть, пролетариату суждено пасть, как пала якобинская демократия, чтобы
очистить место господству буржуазии. Я хочу лишь установить одно: если
революционное движение восторжествовало у нас, согласно предсказанию
Плеханова, как рабочее движение, то победа революции возможна у нас лишь,
как революционная победа пролетариата - или невозможна вовсе.
На этом выводе я настаиваю со всей решительностью. Если признать, что
социальные противоречия между пролетариатом и крестьянскими массами не
позволят пролетариату стать во главе этих последних; что сам пролетариат
недостаточно силен для победы, - тогда необходимо прийти к выводу, что
нашей революции вообще не суждена победа. При таких условиях естественным
финалом революции должно явиться соглашение либеральной буржуазии со старой
властью. Это исход, возможность которого отнюдь нельзя отрицать. Но ясно,
что он лежит на пути поражения революции, обусловленного ее внутренней
слабостью.
В сущности весь анализ меньшевиков - прежде всего их оценка пролетариата и
его возможных отношений к крестьянству - неумолимо ведет их на путь
революционного пессимизма.
Но они упорно сворачивают с этого пути и развивают революционный оптимизм
за счет... буржуазной демократии.
Отсюда вытекает их отношение к кадетам. Кадеты для них символ буржуазной
демократии, а буржуазная демократия - естественный претендент на
революционную власть...
На чем же основана ваша вера в то, что кадет еще поднимется и выпрямится?
На фактах политического развития? Нет, на вашей схеме. Для "доведения
революции до конца" вам нужна городская буржуазная демократия. Вы ее жадно
ищете и не находите ничего, кроме кадетов. И вы развиваете за их счет
удивительный оптимизм, вы переряжаете их, вы хотите заставить их играть
творческую роль, которую они играть не хотят, не могут и не будут. На свой
коренной вопрос, - я его задавал много раз, - я не услышал ответа. У вас
нет прогноза революции. Ваша политика лишена великих перспектив.
И в связи с этим ваше отношение к буржуазным партиям формулируется словами,
которые должны быть удержаны памятью съезда: "от случая к случаю".
Пролетариат не ведет систематической борьбы за влияние на народные массы,
он не контролирует своих тактических шагов под углом зрения одной
руководящей идеи: объединить вокруг себя труждающихся и обремененных и
стать их герольдом и вождем". (V-й съезд партии. "Протоколы и резолюции
съезда", стр. 180-185).
Речь эта, сжато резюмировавшая все мои статьи, выступления и действия в
течение 1905-1906 г. г., встретила полное сочувствие большевиков, не говорю
уже о Розе Люксембург и Тышко (на основе этой речи и завязалась более
тесная связь моя с ними, приведшая к моему сотрудничеству в их польском
журнале). Ленин, который не прощал мне примиренческого отношения к
меньшевикам, - и был, прав, - отозвался о моей речи с нарочито подчеркнутой
сдержанностью. Вот, что он сказал:
"Отмечу только, что Троцкий в книжке - "В защиту партии" печатно выразил
солидарность с Каутским, который писал об экономической общности интересов
пролетариата и крестьянства в современной революции в России. Троцкий
признавал допустимость и целесообразность левого блока против либеральной
буржуазии. Для меня достаточно этих фактов, чтобы признать приближение
Троцкого к нашим взглядам. Независимо от вопроса о "непрерывной революции",
здесь налицо солидарность в основных пунктах вопроса об отношении к
буржуазным партиям". (Ленин, т. VIII, стр. 400).
Ленин не занимался в своей речи общей оценкой теории перманентной
революции, тем более, что и сам я в своей речи не развил дальнейших
перспектив диктатуры пролетариата. Ленин явно не читал основной моей работы
по этому вопросу, иначе он не говорил бы, как о чем то новом, о
"приближении" моем ко взглядам большевиков, ибо лондонская речь явилась
только конспективным изложением моих работ 1905-1906 годов. Ленин выражался
с крайней сдержанностью, ибо я стоял вне большевистской фракции. Тем не
менее, вернее, именно потому, слова Ленина не оставляют никакого места для
лжетолкований. Ленин констатирует "солидарность в основных пунктах вопроса"
об отношении к крестьянству и либеральной буржуазии. Эта солидарность
относится не к целям моим, как нескладно выходит у Радека, а именно к
методу. Что касается перспективы переростания демократической революции в
социалистическую, то тут Ленин как раз и делает оговорку: "независимо от
вопроса о непрерывной революции". Что означает эта оговорка? Ясно: Ленин
вовсе не отождествлял перманентную революцию с игнорированием крестьянства
или перепрыгиванием через аграрную революцию, как это ввели в правило
невежественные и недобросовестные эпигоны. Мысль Ленина такова: как далеко
зайдет наша революция и сможет ли пролетариат притти у нас к власти раньше,
чем в Европе, и какие при этом откроются перспективы для социализма, этого
вопроса я не касаюсь; но в основном вопросе об отношении пролетариата к
крестьянству и либеральной буржуазии "налицо солидарность".
Выше мы видели, как большевистская "Новая Жизнь" откликнулась на теорию
перманентной революции почти при ее зарождении, т. е. еще в 1905 г.
Упомянем еще, как редакция "Сочинений" Ленина отозвалась об этой теории
после 1917 г. В примечаниях к XIV т., ч. II, стр. 481 говорится:
"Еще до революции 1905 года (Троцкий) выдвинул своеобразную и особенно
знаменательную теперь теорию перманентной революции, утверждая, что
буржуазная революция 1905 г. непосредственно перейдет в социалистическую,
являясь первой из ряда национальных революций".
Допускаю, что это вовсе не есть признание правильным всего, что я писал о
перманентной революции. Но это во всяком случае признание неправильным
того, что пишет о ней Радек. "Буржуазная революция непосредственно перейдет
в социалистическую" - это есть теория переростания, а не перепрыгивания;
отсюда вытекает реалистическая тактика, а не авантюристская. А что означают
слова: "особенно знаменательная теперь теория перманентной революции"? Они
означают, что октябрьский переворот осветил новым светом те стороны этой
теории, которые раньше для очень многих оставались в тени, или просто
казались "невероятными". II-ая часть XIV тома "Сочинений" Ленина вышла в
свет при жизни их автора. Тысячи и десятки тысяч партийцев читали это
примечание. И никто до 1924 года не объявил его ложным. А Радек догадался
это сделать только в 1928 году.
Поскольку, однако, Радек говорит не только о теории, но и о тактике, самым
важным аргументом против него является все же характер моего практического
участия в революциях 1905 и 1917 г. г. Моя работа в петроградском совете
1905 года совпадала по времени с окончательной выработкой мною тех
воззрений на природу революции, которые эпигоны подвергают непрерывному
обстрелу. Как же эти столь ошибочные будто бы взгляды совершенно не
отразились на моей политической деятельности, протекавшей у всех на виду, и
регистрировавшейся каждый день в печати? Если же допустить, что столь
неверная теория отражалась на моей политике, то почему молчали нынешние
консулы? И, что несколько важнее, почему Ленин со всей энергией защищал
линию петроградского совета, как в момент высшего подъема революции, так и
после ее поражения?
Те же вопросы, но, пожалуй, в еще более резкой формулировке, относятся к
революции 1917 года. В Нью-Иорке я оценил февральский переворот в ряде
статей под углом зрения теории перманентной революции. Все эти статьи ныне
перепечатаны. Тактические выводы мои полностью совпадали с выводами,
которые Ленин одновременно делал в Женеве, и следовательно, находились в
таком же непримиримом противоречии с выводами Каменева, Сталина и других
эпигонов. Когда я прибыл в Петроград, никто меня не спрашивал, отказываюсь
ли я от "ошибки" перманентной революции. Да и спрашивать было некому.
Сталин стыдливо жался по углам, желая одного: чтоб партия поскорее забыла
об его политике до приезда Ленина. Ярославский еще не был вдохновителем
Контрольной Комиссии: он в Якутске вместе с меньшевиками, с Орджоникидзе и
другими, издавал пошлейшую полулиберальную газетку. Каменев обвинял Ленина
в троцкизме и при встрече со мной заявил: "теперь на вашей улице праздник".
В центральном органе большевиков я, накануне Октября, писал о перспективе
перманентной революции. Никому и в голову не приходило мне возражать.
Солидарность моя с Лениным оказалась полной и безусловной. Что же хотят
сказать мои критики, в том числе Радек? Что я сам совершенно не понимал той
теории, которую защищал, и в наиболее ответственные исторические периоды
действовал наперекор ей и вполне правильно? Не проще ли предположить, что
мои критики не поняли теории перманентной революции, как и многого другого?
Ибо, если допустить, что эти запоздалые критики так хорошо разбираются не
только в своих мыслях, но и в чужих, то чем объяснить, что они все, без
