ходом событий, и именно поэтому совпавшим со стратегической линией
большевизма.
Я не вижу, в частности, ни малейшего основания отказываться от того, что
сказал на счет перманентной революции в 1922 г. в своем "Предисловии" к
книге "1905", которое в бесчисленных изданиях и перепечатках читала и
изучала при Ленине вся партия, которое впервые "смутило" Каменева лишь
осенью 1924 г., а Радека - осенью 1928:
"Именно в промежуток между 9 января и октябрьской стачкой 1905 года -
говорится в этом "Предисловии" - сложились у автора те взгляды на характер
революционного развития России, которые получили название теории
"перманентной революции". Мудренное название это выражало ту мысль, что
русская революция, перед которой непосредственно стоят буржуазные цели, не
сможет, однако, на них остановиться. Революция не сможет разрешить свои
ближайшие, буржуазные задачи иначе, как поставив у власти пролетариат...
Хотя и с перерывом в 12 лет, эта оценка подтвердилась целиком. Русская
революция не могла завершиться буржуазно-демократическим режимом. Она
должна была передать власть рабочему классу. Если этот последний оказался в
1905 г. еще слишком слаб для завоевания власти, то крепнуть и дозревать ему
пришлось не в буржуазно-демократической республике, а в подполье
3-июньского царизма". (Л. Троцкий, "1905", Предисловие, стр. 4-5).
Приведу еще одну из самых резких полемических оценок, какие я давал лозунгу
"демократической диктатуры". В 1909 году я писал в польском органе Розы
Люксембург:
"Если меньшевики, исходя из абстракции: "наша революция буржуазная",
приходят к идее приспособления всей тактики пролетариата к поведению
либеральной буржуазии вплоть до завоевания ею государственной власти, то
большевики, исходя из такой же голой абстракции: "демократическая, а не
социалистическая диктатура", приходят к идее буржуазно-демократического
самоограничения пролетариата, в руках которого находится государственная
власть. Правда, разница между ними в этом вопросе весьма значительна: в то
время, как анти-революционные стороны меньшевизма сказываются во всей силе
уже теперь, анти-революционные черты большевизма грозят огромной опасностью
только в случае революционной победы".
К этому месту статьи, перепечатанной в русском издании моей книги "1905", я
сделал в январе 1922 года следующее примечание:
"Этого, как известно, не случилось, так как под руководством Ленина
большевизм совершил (не без внутренней борьбы) свое идейное перевооружение
в этом важнейшем вопросе весною 1917 г., то-есть до завоевания власти".
Обе эти цитаты подверглись, начиная с 1924 года, ураганному огню критики.
Теперь, с запозданием на 4 года, присоединился к этой критике и Радек.
Однако, если добросовестно вдуматься в приведенные выше строки, то нельзя
не признать, что они заключали в себе важное предвидение и не менее важное
предупреждение. Ведь остается все же фактом, что на почве голого
противопоставления демократической диктатуры - социалистической диктатуре,
стояла в момент февральской революции вся так называемая "старая гвардия"
большевиков. Из алгебраической формулы Ленина его ближайшие ученики сделали
чисто метафизическую конструкцию и направили ее против действительного
развития революции. На важнейшем историческом повороте руководящая головка
большевиков в России заняла реакционную позицию и, еслибы не прибыл
своевременно Ленин, она могла бы зарезать Октябрьскую революцию, под
знаменем борьбы с троцкизмом, как впоследствии зарезала китайскую
революцию. Радек очень благочестиво изображает ошибочную позицию всего
руководящего слоя партии, как некоторую "случайность". Но вряд ли это
годится в качестве марксистского объяснения вульгарно-демократической
позиции Каменева, Зиновьева, Сталина, Молотова, Рыкова, Калинина, Ногина,
Милютина, Крестинского, Фрунзе, Ярославского, Орджоникидзе,
Преображенского, Смилги и десятков других старых большевиков. Не вернее ли
будет признать, что в алгебраичности старой большевистской формулы были
свои опасности: политическое развитие, как всегда, недоговоренность
революционной формулы заполнило содержанием, враждебным пролетарской
революции. Разумеется, еслибы Ленин жил в России и наблюдал за развитием
партии изо дня в день, особенно в течение войны, он своевременно внес бы
необходимые поправки и разъяснения. К счастью для революции, он прибыл,
хоть и с запозданием, но достаточно все же рано, чтобы произвести
необходимое идейное перевооружение. Классовый инстинкт пролетариата и
революционный натиск партийных низов, обеспеченный всей предшествующей
работой большевизма, позволили Ленину, в борьбе с руководящей верхушкой и
против нее, перевести партийную политику на новые рельсы в достаточно
короткий срок.
Неужели же отсюда вытекает, что мы должны для Китая, Индии и других стран
брать и сегодня ленинскую формулу 1905 года во всей ее алгебраичности, т.
е. недоговоренности, предоставляя китайским и индийским Сталиным и Рыковым
(Тан-Пин-Сян, Рой и др.) заполнять формулу мелко-буржуазным
национально-демократическим содержанием, и - ждать затем своевременного
появления Ленина для внесения поправки 4-го апреля? Обеспечена ли, однако,
такая поправка в Китае и Индии? И не вернее ли будет внести заранее в
формулу ту конкретизацию, необходимость которой доказана историческим
опытом, как России, так и Китая?
Надлежит ли понимать сказанное так, что лозунг демократической диктатуры
пролетариата и крестьянства был просто "ошибкой"? Сейчас, как известно, все
человеческие мысли и действия распределяются на две категории: безусловно
правильные, т. е. входящие сегодня в состав "генеральной линии", и
безусловно ошибочные, как расходящиеся с линией. Это не мешает, разумеется,
тому, что безусловно правильное сегодня объявляется безусловно ошибочным
завтра. Но реальное развитие идей до появления "генеральной линии" знало
также и метод последовательных приближений к истине. Даже простое
арифметическое деление заставляет подбирать цифры гадательно, начиная либо
с больших, либо с меньших, чтобы затем отбрасывать их по мере проверки.
Артиллерийская пристрелка называет метод последовательных приближений
вилкой. Метод приближений и в политике совершенно неизбежен. Весь вопрос
только в том, чтобы своевременно понять, что недолет есть недолет, и не
упуская времени, внести необходимую поправку.
Огромное историческое значение формулы Ленина состояло в том, что в
условиях новой исторической эпохи она исчерпала один из теоретических и
политических вопросов до дна, именно вопрос о степени политической
самостоятельности, доступной различным группировкам мелкой буржуазии,
прежде всего крестьянству. Благодаря полноте своей, большевистский опыт
1905-1917 годов закрыл дверь "демократической диктатуры" наглухо. Ленин
собственноручно сделал над дверью надпись: ни входа, ни выхода нет. Он это
формулировал такими словами: крестьянин идет либо за буржуа, либо за
рабочим. Эпигоны же полностью игнорируют вывод, к которому привела старая
формула большевизма, и наперекор этому выводу, канонизируют временную
гипотезу, включая ее в программу. В этом и состоит, вообще говоря, сущность
эпигонства.
VI
О ПЕРЕПРЫГИВАНИИ ЧЕРЕЗ ИСТОРИЧЕСКИЕ СТУПЕНИ.
Радек не просто повторяет некоторые официальные критические упражнения
последних лет, он отчасти еще упрощает их, если это только возможно. По его
словам выходит, что я вообще не делаю различия между буржуазной революцией
и социалистической, между Востоком и Западом, как в 1905 г., так и сегодня.
Вслед за Сталиным Радек поучает меня о недопустимости перепрыгивания через
исторические ступени.
Приходится прежде всего спросить: если для меня в 1905 году дело просто шло
о "социалистической революции", почему же я считал, что она в отсталой
России может начаться раньше, чем в передовой Европе? Из патриотизма, из
национальной гордости, что ли? А ведь, как-никак, это произошло на деле.
Понимает ли Радек, что если бы демократическая революция могла завершиться
у нас, как самостоятельный этап, мы не имели бы ныне диктатуры
пролетариата? Если мы имеем ее раньше, чем на Западе, то именно и только
потому, что история сочетала - не смешала, а органически сочетала -
основное содержание буржуазной революции с первым этапом пролетарской
революции.
Различение буржуазной и пролетарской революции есть азбука. Но за азбукой
следуют склады, т. е. сочетание букв. История и произвела такое сочетание
важнейших букв буржуазного алфавита с первыми буквами социалистического. А
Радек от складов, уже произведенных на деле, тянет нас назад, к азбуке.
Печально, но это так.
Вздор, будто вообще нельзя перепрыгивать через ступени. Через отдельные
"ступени", вытекающие из теоретического расчленения процесса развития,
взятого в его целом, т. е. в максимальной его полноте, живой исторический
процесс всегда совершает скачки и требует того же в критические моменты от
революционной политики. Можно сказать, что в умении распознать такой момент
и использовать его и состоит первое отличие революционера от вульгарного
эволюциониста.
Марксово расчленение развития промышленности на ремесло, мануфактуру и
фабрику относится к азбуке политической экономии, точнее,
историко-экономической теории. Но в Россию фабрика пришла, минуя эпохи
мануфактуры и городского ремесла. Это уже склады истории. Аналогичный
процесс у нас произошел в классовых отношениях и в политике. Нельзя понять
новой истории России, если не знать марксовой схемы трех ступеней: ремесло,
мануфактура, фабрика. Но если только это знать, то все равно ничего не
поймешь. Дело в том, что история России, не в обиду Сталину будь сказано,
перепрыгнула через кое-какие ступени. Теоретическое различение ступеней,
однако, необходимо и для России, иначе не постигнешь, ни в чем состоял
прыжек, ни каковы его последствия.
Можно подойти к делу с другой стороны (как иногда Ленин подходил к
двоевластию) и сказать, что все три марксовы ступени были в России. Но
первые две в крайне сжатом, зародышевом виде. Эти "рудименты", как бы
намеченные пунктиром ступени ремесла и мануфактуры, достаточны для того,
чтобы подтвердить генетическое единство экономического процесса. Но тем не
менее количественное сокращение этих двух ступеней так велико, что породило
совсем новое качество во всем социальном строении нации. Самое яркое
выражение этого нового "качества" в политике есть Октябрьская революция.
Невыносимее всего в этих вопросах "теоретизирующий" Сталин с двумя
писанными торбами, составляющими весь его теоретический багаж: "законом
неравномерного развития" и "неперепрыгиванием через ступени". Сталин не
понимает до сих пор, что неравномерность развития именно и состоит в
перепрыгивании через ступени (или в черезчур долгом сидении на одной
ступени). Против теории перманентной революции Сталин с неподражаемой
серьезностью выдвигает... закон неравномерного развития. Между тем
предвиденье того, что исторически отсталая Россия может прийти к
пролетарской революции раньше, чем передовая Англия, целиком и полностью
основано на законе неравномерности развития. Только для такого предвиденья
нужно было понять историческую неравномерность во всей ее динамической
конкретности, а не просто жевать перманентную жвачку из ленинской цитаты
1915 года, опрокинутой на голову и безграмотно истолкованной.
Диалектика исторических "ступеней" сравнительно легко постигается в периоды
революционного подъема. Реакционные периоды, наоборот, естественно
становятся временем дешевого эволюционизма. Сталинщина, эта уплотненная
идейная вульгарность, достойная дщерь партийной реакции, создала своего
рода культ ступенчатого движения, как прикрытие политического хвостизма и
крохоборчества. Эта реакционная идеология захватила ныне и Радека.
Те или другие этапы исторического процесса могут оказаться в данных
условиях неотвратимыми, хотя теоретически они и не неизбежны. И наоборот:
теоретически "неизбежные" этапы могут динамикой развития сжиматься до нуля,
