шерстью и ходил босым по снегу. Он все время избегал людей, но как-то раз
заметил на высокой заснеженной горе человека в тулупе, со свечой в руке и
помимо своей воли пошел к нему. Это был какой-то сивый, но крепкий старик.
Он посветил свечкой в лицо Зямщицу и словно разбудил его, но явь оказалась
еще страшнее, чем сон, потому что он реально осознал, в каком состоянии
находился. "Что ты искал в горах?" - спросил старик. "Золото",- признался
Зямщиц. "Добро, я покажу тебе золото,- сказал старик.- Ступай за мной,
только все время смотри на свет моей свечи". Зямщиц пошел за стариком, глядя
на огонь в его руке, и через какое-то время они оказались в бесконечной
пещере. Наконец старик отворил деревянную дверь и впустил Зямщица в огромный
зал, буквально заваленный золотыми изделиями, слитками и монетами.
Потрясенный кладоискатель не удержался на ногах, упа
л на колени, а старик, топча золото, рассыпанное по полу, прошел вперед
со свечой, чтобы осветить содержимое зала. И когда он оказался спиной к
Зямщицу, тот незаметно нагреб горсть попавшихся под руку этих значков, и
поскольку был без одежды, то запихал их в рот. "Придется тебе, человек, так
и бродить на коленях",- рассердился старик и заслонил от Зямщица свечу
ладонью. Зямщиц испугался, выплюнул золото и стал просить старика помочь ему
вернуть разум и вернуться к людям. Не сразу, но старик согласился, велел
встать ему на ноги и, глядя на свет свечи, идти следом. И тут Зямщиц не
вытерпел, сунул за щеку один значок и пошел. Они благополучно выбрались из
зала - старик ничего не заметил, но когда пошли назад, из темных углов
пещеры стали раздаваться голоса: "Атенон! Ты привел вора!", "Вор похитил
золото!" От волнения и страха Зямщиц непроизвольно проглотил значок. Старик
же ничего не отвечал, но когда вывел наружу, последний раз осветил лицо
Зямщица и сказал: "Я прожил на земле девятьсот девяносто лет и никогда не
видел такой жадности у человека. Мне следует отнять у тебя золото, но для
этого я должен убить тебя. Не стану этого делать, живи же звериным образом".
И медленно ушел куда-то по склону высокой горы. Некоторое время Зямщиц
ощущал реальность и даже сумел исторгнуть из желудка значок, но было поздно:
сознание угасло вместе с пропавшим на горизонте огоньком свечи...
Все это Арчеладзе, разумеется, относил к больному воображению несчастного
и воспринимал спокойно сказочную историю от первого до последнего слова,
кроме двух существенных, имевших зримое подтверждение деталей: звериную
шерсть Зямщица и партийный значок из золота. Первое обстоятельство можно
было объяснить гормональными изменениями в организме, произошедшими из-за
климатических условий и мощнейшего стресса, наконец, природной
предрасположенностью к волосатости, однако второе пока не укладывалось в
логическую систему. В Западной группе войск в Германии Арчеладзе пришлось
почти три года работать в группе по розыску военных преступников, поэтому
символическую бижутерию национал-социалистической партии он знал хорошо, в
том числе и подобные значки, правда, выполненные из алюминия и реже- из
бериллиевой бронзы. Золотой он видел впервые, хотя слышал о таких, и поэтому
поставил срочную задачу "сиделкам": изъять на одну ночь значок изо рта
Зямщица и провести экспертизу. К утру на столе Арчеладзе уже было
заключение, в котором значилось, что исследуемый предмет является
отличительным знаком национал-социалистской партии Германии сороковых годов,
что выполнен он из золота девяносто восьмой пробы на немецком монетном дворе
и, судя по чистоте оттиска штампа, является примерно
семьсотпятидесятитысячным экземпляром. Кроме того, к заключению была
приложена справка, что подобных золотых значков было изготовлено около
полутора миллионов штук, но всего десяток попало на галстуки и лацканы.
Остальные хранились до победы на Востоке в ведении Бормана и составляли
часть партийной казны.
Полковник Арчеладзе дочитал документы и ощутил, как ожили и зашевелились
на голове корни выпавших волос...
2
Он разжал кулак: темно-серый железный медальон на потертом шнурке
оставался теперь единственным предметом, доказывающим существование
подземного мира "Стоящего у солнца". Возможно, это был параллельный мир или
еще какой-то, если исходить из новомодных теорий, но он был реальный и
осязаемый, как напитавшая шнурок и засохшая кровь Страги.
А пчеловод Петр Григорьевич пытался увлечь, а потом утащить мокрого и
продрогшего Мамонта.
- Замерзнешь, рыбачок! Пойдем, там баня натоплена... Эй, да пойдем,
говорю! Ты что, заболел? Откуда ты вынырнул-то? А ну, пошли!
Русинов вырвался, показал медальон:
- Страга погиб... Видишь? Где Валькирия?
- Страга? - Пчеловод потянулся рукой к медальону.- Как? Не может быть!..
- Тебе просил передать...- Он встряхнул головой, с трудом вспоминая слова
Страги.- Чтобы Даре сказал: не отправляйте меня несолоно хлебавши... Погоди,
что же еще?.. А, Валькирия! Где Валькирия? Собака привела сюда... Где,
говори! Я был там, на стыке континентов, видел живых и мертвых...
Пчеловод неожиданно бросился бегом в гору, споткнувшись на каменной
осыпи, стал карабкаться вверх на четвереньках и скоро скрылся из виду, а
Русинов встал и снова полез в воду. Каким бы ни был ирреальным этот мир на
стыке материков, вход в него существовал! Причем где-то рядом! Им
пользовались и Страга, и Варга, когда после лечения внезапно исчезли с
пасеки, и, возможно, сам Петр Григорьевич. Не зря он сидел здесь! Скорее
всего, служил привратником, охраняющим подводное устье пещеры. Здесь можно
было ходить зимой, через прорубь, из которой пчеловод брал воду, и не
оставлять следов...
Русинов забрел по пояс, ледяная вода сковывала мышцы, захватывала
дыхание. Он понял, что на мелководье не может быть входа: подземная речка
впадала где-то на середине глубокого плеса, потому его гладь была
неспокойной даже в самую тихую погоду. Двигаясь против течения, он забрался
по грудь и услышал, как где-то за пасекой взвыл мотор, и через мгновение
оранжевое крыло дельтаплана замелькало среди высоких прибрежных сосен. В тот
же миг дно выскользнуло из-под ног, однако подводный поток вытолкнул его на
поверхность, а течение вновь вынесло на мелководье. С полубезумным
упрямством Русинов встал на ноги и опять побрел в глубину. На ходу он поднял
тяжелый камень, чтобы не отрывало ото дна, и, забравшись по горло, нащупал
ногой его край. Тело от холода потеряло чувствительность; он не ощущал
давления струй, но зависшую над подводной бездной ногу выбрасывало вверх
вертикальным потоком, чуть не опрокидывая его вниз головой. Перед глазами
вспучивалась поверхность воды- подземная речка была здесь! Оставалось
набрать побольше воздуха и, обняв камень, нырнуть в эту пропасть, но легкие
закупорило, сдавило спазмом гортань. Он потянул носом и, потеряв равновесие,
захлебываясь, пошел вниз головой. Руки инстинктивно разжались, камень
выскользнул, и восходящий поток вытолкнул его на поверхность...
В этот момент он услышал знакомый, долгий крик:
- Ва! Ва! Ва!..
Над обрывом стояла высокая женская фигура с поднятыми к небу руками,
длинные белые одежды, вздуваемые ветром, делали ее призрачной и бестелесной.
- Валькирия,- прошептал он ледяными губами. И понял, что замерзает.
Холодная смерть уже сломала волю к движению, сковала мышцы. В ледяной воде
ему стало тепло и мягко, как в пуховой постели. Разве что под животом шуршал
гравий - река выбросила его на отмель и теперь волокла, как бревно. А
умирать было легко и приятно, ибо чудилось, как, не касаясь земли, с высокой
кручи к нему медленно слетает Валькирия- вьются волосы по небу! И
очарованный этой невесомостью, он сам будто бы наливался тяжестью, каменел и
примагничивался к земле. Неожиданный приступ кашля сломал его пополам, изо
рта ударил фонтан воды. Он не удержался на ногах, упал сначала на колени,
потом на четвереньки; где-то в глубине сознания заметалась стыдливая и
беспомощная мысль, что он оказывается перед Валькирией в таком неприглядном
виде, бессильный, жалкий и раздавленный земным притяжением. Изрыгнув воду из
легких, он едва отдышался и поднял слезящиеся глаза...
Вместо подземной богини, вместо таинственной Девы, поднимающей павших
воинов с поля брани, он увидел Ольгу, сбегающую вниз по берегу в
расстегнутом белом халате. Она безбоязненно пронеслась по мелководью,
схватила за руку:
- Саша! Боже мой! Саша! Вставай!
- Где... Валькирия?- хрипло дыша, спросил он.- Я видел... На обрыве...
- Что ты, милый,- она встала на колени и стремительно, чуть касаясь
губами, стала целовать его лицо.- Что ты!.. Тебе почудилось! Вставай! Иди за
мной!
Русинов встал на колени, обнял ее ноги:
- Ты - Карна? Признайся мне, Карна?!
Она вдруг отшатнулась, роняя его в воду, схватилась за свои волосы.
- Почему ты назвал меня так? Я не Карна! Смотри, это мои космы! Я не
Карна! Не накликай беды!
- Страга сказал - собака приведет... Она привела к тебе!
- Ну, хорошо, хорошо,- вдруг сдалась она.- Я- Валькирия! Вставай!
Поднимайся на ноги!
Неуправляемое тело вдруг стало послушным. Он медленно распрямился, но
идти не смог. Тогда она запустила руку под свитер и начала растирать
солнечное сплетение. Русинов чувствовал лишь толчки ее ладони, потом
возникло тепло, в одной точке, будто искрой ожигало...
- Иди! - велела она.- Ступай за мной!
- Где собака? - спросил он.- Со мной была овчарка...
- Иди! - крикнула она звенящим голосом.- Беги за. мной! Не смей
отставать!
Русинов чуть не задохнулся, пока они поднимались на высокий берег, но
Ольга, не давая ему перевести дух, потянула к бане. Там он повалился на
скамейку, ватный, безвольный и противный себе. Она же, наоборот, стала
веселой и дерзкой.
- Сейчас согрею тебя! - приговаривала она, стаскивая с Русинова мокрую
одежду.- Ты парился когда-нибудь с девушкой, а? Нет?.. С Валькирией? Сейчас
узнаешь, почему передо мной восстают мертвые!
- Сам, сам,- вяло сопротивлялся он.- Мне бы отдышаться - я нахлебался
воды...
- Лежи, утопленник! - приказала она и содрала, выворачивая наизнанку,
липнущую к телу рубаху.- Потом ты мне все расскажешь... Боже, посмотри, на
кого похож! Кощей Бессмертный! Одни кости!..
В жарко натопленной бане он наконец стал ощущать холод и не мог
справиться с крупной, лихорадочной дрожью. Ольга помогла ему перебраться на
полок, подложила в изголовье распаренный веник.
- Теперь закрой глаза и слушай мои руки,- приказала она.- Не бойся
уснуть. Когда я разбужу тебя, ты уже будешь здоровым и сильным.
Русинов ощутил, что веки слипаются, а еще через мгновение перестал
ощущать ее руки. Душа замерла, как бывает, если самолет падает в воздушную
яму, и скоро полное чувство невесомости освободило его от земной тяжести и
холода. Ему начал сниться сон, а точнее, сон-воспоминание, единственный
эпизод из младенчества, который давным-давно опустился в глубины памяти.
Однажды он выбился из пеленок и замерз - был, наверное, месяцев пяти от
роду. Зыбка висела на очепе возле материнской кровати, он чувствовал
близость матери, кричал и никак не мог докричаться; полусонная, она
протянула руку и покачивала его в надежде, что ребенок успокоится. Он уже
кричал так, словно погибал в ту минуту, и, наконец, привел ее в чувство.
Мать взяла его на руки и приложила к груди. Стремительный поток
