созданная из слоновой кости с напылением из золота.
Что касается <черного дерева>, то он явно спал, упорствуя в своем
молчании, а проснувшись, вел себя так, словно она значила для него не
больше, чем сестра и служанка. Элиан была душевно рада этому -- и не-
навидела его за это. Она держала язык за зубами и прятала глаза, решив
оставить его в его собственном мире. В благословенно короткий срок она
нашла в нем уголок и для себя; она ценила его и приучила себя думать об
этом спокойно.
Когда Мирейн начал продвижение на юг, радость Элиан была столь же
неподдельной, как и его собственная. Солнце светило во всем великолепии
осени, листья деревьев были золотыми, словно Солнце на его стяге. И он ехал
под этим золотом легко, как мальчик, а все его нудные свитки были
упакованы в повозках писарей, тащившихся в самом конце обоза. Его люди
пели походную песню северян, которая показалась забавной и южанам.
Бешеный время от времени пританцовывал в такт, и Мирейн смеялся,
радуясь тому, что он король и едет под солнцем, сопровождаемый лучшими
людьми новой империи.
Взглядом он вовлек в свой восторг и Элиан. Она могла бы сопротивляться,
но только не тогда, когда, кажется, вся земля готова была принести ему свои
дары. Элиан подарила ему самую лучезарную улыбку и позволила Илхари
танцевать подобно Бешеному, повторяя его поступь шаг в шаг.
Они достигли реки Илиен и вошли в Порос с Индрионом в авангарде,
который вел своего императора через государство своего брата. Это
действительно было королевское путешествие, какого и хотел Мирейн. Ночь
застала его в самом сердце княжества пирующим во дворце с местной
знатью. Элиан заметила, что он очаровал здешних дам. Еще она заметила, что
ни к одной из них он не проявил интереса, хотя некоторые были очень
красивы, другие - очаровательны, а третьи - и прекрасны, и обаятельны.
С Элиан он вел себя по-прежнему. Даже тогда, когда она заставала его
врасплох, улыбкой или взглядом побуждая начать осаду. Даже тогда, когда
демон толкнул ее подойти к Илариосу и сесть рядом с ним. Элиан
чувствовала, что ведет себя нагло, и была близка к тому, чтобы возненавидеть
себя, пока Илариос не поднял на нее свои золотые глаза и улыбнулся,
понимая, что она делает, и прощая ей эту выходку. Она поцеловала его, не
успев понять, что делает это при всех, и отпрянула.
- Я... - начала она.
Его палец остановил ее, почти коснувшись ее губ.
- Я знаю, - сказал Илариос и перевел разговор на что-то совершенно
другое.
И тогда наконец ей стало совершенно ясно: Илариос победил. Мирейн
забыт. Она посмотрела в его сторону, но обнаружила, что он ушел. А она
даже и не заметила.
Он лежал в постели. Один. Спал, как дитя, в блаженном забытьи. Элиан
стала ругать его, но шепотом, сквозь зубы:
- Ты вовсе не похож на расстроенного влюбленного. Он солгал, этот твой
долговязый приятель, твоя тень. Или мне все приснилось. - Мирейн даже не
шелохнулся, и она зашипела на него: - Черт тебя возьми, Мирейн! Как я
могу понять, нужен ли ты мне, если ты меня даже не спросишь?
Королевская процессия продвигалась дальше, освещенная блеском солнца.
Но из-за более яркого дневного света ночи казались вдвое темнее. Элиан
снились страшные сны, однако когда она просыпалась, то ничего не могла
вспомнить. Она начала бороться со сном.
И дело было не в ее маленькой путанице с влюбленными. Это имело
глубокие корни, уходящие в самое сердце силы, где находилось логово
предвидения. В нем жил страх, и темные образы души, и еще что-то, страшно
похожее на томление. Что-то желало ее. И это что-то добилось бы ее
покорности, если бы она ослабила свою защиту, если бы сдалась. Хотя бы
чуть-чуть. Совсем немного, чтобы понять, что именно призывает ее к себе.
Но Элиан не поддавалась. И ей снились сны. В них было темное и
обманчивое удобство. Сон или борьба со сном - теперь у нее оставалось
меньше времени, чтобы мучиться из-за человека, который не мог признаться,
что нуждается в ней, и из-за человека, к которому стремилась она, но - пока
еще - не всей душой.
Когда осень была в разгаре, но деревья все еще носили свой алый и золотой
наряд, Мирейн задержался рядом с границей Ибана, в лесах Куриона.
Удостоверившись, что армия благополучно расположилась на огромном поле
между лесом и лагерем его приближенных, устроенных в замке князя
Куриона, он отправился на охоту. Воздух пьянил как вино, а намеченная
жертва - золотой южный олень - оказалась проворной и хитрой. Элиан,
сидящая на спине Илхари, осмелилась на выстрел с большого расстояния и
попала прямо в сердце. Мясо оленя обеспечило им ужин, а шкуру она препод-
несла Илариосу, который с почтительным поклоном принял подарок, выказав
восхищение ее меткостью. Белые, словно слоновая кость, рога она сохранила
как трофей.
Охота была удачной для всех, но добыча Элиан оказалась лучшей; за это
она, как победитель, была удостоена почетного места за столом. Мирейн
заставил ее снять форму.
- Мой алый цвет не подходит к твоим волосам, - сказал он и сделал ей
подарок: костюм изумрудного цвета, пояс и подол которого были вышиты
золотом.
Это была мужская одежда, и тем не менее, когда Элиан надела ее поверх
тонкой длинной туники и шелковых штанов, никто не мог бы усомниться, что
она женщина.
Первым ее побуждением было сорвать с себя все это и надеть старую
форму. Но Мирейн смотрел на нее, взгляд его на мгновение остался
незащищенным, и он сказал:
- Сестра, если бы я думал только о тебе, то приказал бы поменять мой
цвет на зеленый.
Она ждала. Сердце ее гулко билось. Сейчас, сейчас он заговорит. Но
Мирейн только вложил в ее руки шкатулку и пошел переодеваться. Элиан
открыла шкатулку. Это был дар короля, но не обязательно подарок
влюбленного: тонкий обруч из золота, надевавшийся на лоб, изумрудные
серьги в золотой оправе и золотое ожерелье, тоже украшенное изумрудами.
Элиан надела все это отчаянно дрожавшими руками. Мирейн уже ушел, и она
заставила себя последовать за ним.
Таким же удивительным, как и ее настроение, оказалось то, что ее
появление в зале вызвало пристальные взгляды всех собравшихся. Это было
почти как в былые времена: жадные глаза, изумленные лица. Не многие
прежде догадывались о том, что скрывает форма оруженосца.
По лицу Мирейна ничего нельзя было прочесть. Когда Элиан села рядом с
ним, он улыбнулся, но не теплее и не холоднее обычного, и приветствовал ее
ничего не значащими словами. Он был очень близко, и это обжигало ее как
огонь.
Должно быть, впервые с тех пор как она приехала к нему, Элиан выглядела
и чувствовала себя женщиной. А он был так близко, и он был мужчиной; до
этого она и не задумывалась, насколько он был мужчиной. Это делало его
чужим, незнакомым, почти пугающим.
Мирейн потянулся за кубком и слегка коснулся ее. Элиан задрожала.
Сегодня он был одет в алое, но фасон соответствовал моде юга и очень
хорошо сочетался с ее одеждой - рубин с изумрудом. Его воины-северяне
постепенно учились не вздрагивать, видя его одетым не в килт, а в штаны.
Она постаралась отвлечься. Сам он не делал попыток заговорить с ней ни
прежде, ни сейчас. Элиан тоже молчала. Не могла же она сказать: <Будь моим
возлюбленным>. И тем более не могла произнести: <Ты никогда не будешь
для меня больше, чем брат>.
Его профиль завораживал ее своей чистотой и какой-то неистовой
инородностью, которая тем не менее была чрезвычайно близка ей. Рубины в
его темных ушах ярко сверкали на фоне темной кожи, искушая Элиан при-
коснуться к ним.
Она отвела глаза от лица Мирейна. Теперь она начинала постигать общий
удел всех мужчин: укол страсти, внезапной, настойчивой, мучительной при
отказе. В этом вовсе не было логики и очень мало здравомыслия; это не
зависело ни от часа, ни от времени года. К тому же это был ее час и ее время
года. Это была весна ее становления женщиной, когда кровь взывает к крови,
а пламя разжигает оберегаемое и скрытое щитом пламя.
Элиан нашла отдохновение на лице Халенана. Вид у него был
великолепный, однако его красота лишь согревала ее, но не жгла. Халенан с
рассеянным видом беседовал с князем Куриона, улыбаясь очередной ост-
роумной шутке. Рядом с ними, у края стола, сидел Илариос. По счастливой
случайности, его место оказалось далеко от Элиан. А возможно, в этом и не
было случайности. Его глаза поймали ее взгляд и потеплели. Она не смогла
выдержать это и отвернулась, не в состоянии успокоиться, не зная, на что
отвлечься, не в силах найти удобное положение. Или хотя бы его подобие.
Кутхан был ее другом, во всяком случае, так она считала, прежде чем
правда о том, что она женщина, не воздвигла между ними стену отчуждения.
Почувствовав, что она смотрит на него, Кутхан поднял глаза. Без
ослепительной улыбки его лицо казалось таким же надменным, как лицо
любого воина Янона. Своими черными, как у его брата и у Мирейна,
спокойными глазами он смотрел на Элиан как на чужую. Она не могла ска-
зать, что он думает о ней.
Внезапно и глаза, и лицо его изменились. Он улыбнулся и приветствовал
Элиан так, как делал это в бою, сторицей возвращая ей в эти короткие
мгновения все, что она потеряла.
Ком встал в горле. Но она поступила так, как поступала и раньше: вернула
ему улыбку. Мужество вернулось к ней, хотя это стоило больших усилий. И
наилучшим, образом отвлекло ее.
Этот сон Элиан запомнит, должна запомнить. Темнота, и кружение, и лицо
женщины по имени Кияли. Она была близко и продолжала приближаться,
несмотря на отчаянное сопротивление Элиан. Глаза Изгнанницы в мире сна
были не слепыми, а ужасными, жестокими, они пронзали Элиан до самого
сердца. Они проникали в самые потаенные уголки ее души, в самые глубины
ее секретов, чувствовали ее ложь, ее жестокость, ее глупость. Они все
понимали и прощали.
- О родственница, - сказал тихий голос. - Кровь от крови моей. Почему
ты боишься меня? Почему ты избегаешь меня?
- Никакого родства, - задыхаясь, заставила себя сказать Элиан. -
Никогда. Только враг...
- Я тебе не враг.
- Ты враг Мирейна.
Голос Элиан окреп, сопротивление стало сильнее. Потому что она должна
была сопротивляться. Кровь знает родную кровь. Род взывает к роду,
несмотря на мучительный раскол.
- Я должна противостоять ему. Меня обязывает закон, хотя его
сторонники пытаются низвергнуть меня.
- Какой закон? Закон Храма? Он никогда не менялся. Жрица никогда не
знала мужчины. Она родила сына бога, как предсказывали все пророчества.
- Она солгала. Она была магом, и очень сильным, а ее любовник был еще
сильнее.
- А как же Солнце на руке Мирейна? Разве ты можешь отрицать это?
- Магия, - сказала Изгнанница.
В этой простоте Элиан почувствовала отчаяние. Она попыталась
отодвинуться, но оказалась еще ближе к этой женщине. Меховой воротник на
ее плечах открыл глаза, полные злобы, и оскалил ядовитые зубы. Шрамы
Элиан запульсировали болью.
- Это правда, - сказала Изгнанница, и здесь не могло быть лжи. -
Король Янона - чудовище, порожденное магией, оружие света против
цепей, которые связывают и скрепляют миры. Он уничтожит их, назовет это
победой и никогда не познает содеянного. Ибо Солнце великолепно и
любимо многими, но его полная сила может ослепить и разрушить. А твой
юный король выпустит эту силу против всех нас.
- Он повергнет тьму во прах.
- А разве тьма никогда не восставала? Родственница моя, это необходимо.
Ведь это же обратная сторона силы света. Ночь наступает после сияющего
дня; зима пожинает зерна лета, а лето порождает зиму.
- Нет, - сказала Элиан.
Изгнанница замолчала. Ее спутник принялся мурлыкать.
- Нет, - снова сказала Элиан. - Мирейн - сын бога. Я знаю это. Моя
плоть знает это. Даже... даже если его тело и не... - Язык ее заплетался от
смущения. Не это она хотела сказать. - Бог делает то, что угодно его воле.
Он отец Мирейна.
Изгнанница высоко подняла голову. Годы смягчили ее манеры, но не
уменьшили гордость.
- Ты отрицаешь то, с чем не можешь смириться. Ты играешь мыслью о
