перьями были почти золотыми и мрачными как у кошки. Одним грациозным
движением он соскочил с колесницы и отвесил Мирейну насмешливый
поклон.
Мирейн рассмеялся и спрыгнул со спины Бешеного. На мгновение они
застыли словно в нерешительности, меряя друг друга взглядами. И, не
произнеся ни слова, ринулись в бой.
Дыхание Элиан словно застряло в горле. О, он безумен, безумен, безумен!
Он уже и так одержал победу: его пехота билась у самых ворот, его кавалерия
разгромила армию Эброса в поле. И тем не менее он встретился лицом к лицу
с этим гигантом, с этим воином, знаменитым на все Сто Царств, и смеялся,
будто подзадоривая смерть, предлагая ей свой триумф.
Элиан ударила пятками в бока Илхари. Кобыла пригнула уши и не
двинулась с места, переступая копытами. Элиан чуть было не соскочила с
седла, но ее удержали стальные руки. Она увидела глаза Вадина.
- Нет, - сказал он, - это королевский бой. И не пристало менее важным
людям вмешиваться в него.
Элиан проклинала и его, и свою упрямую кобылу, и своего безрассудного
короля, однако это не принесло никаких плодов.
Битва вокруг них утихла. Враги стояли бок о бок, опустив оружие и глядя
на своих повелителей. Даже люди на крепостных стенах - теперь Элиан
знала, что там женщины, дети, старики и горстка воинов, - прекратили
оборону.
Сражались только Мирейн с Индрионом, золото с золотом, алый с
пурпуром. Мирейн был потомком десяти тысяч поколений воинов, но он
участвовал в битве с самого ее начала. Сын бога или нет, он был из плоти и
крови и очень устал. Индрион же только что вступил в бой, слыл не менее
искусным бойцом и обладал большей силой.
Силы Мирейна иссякали. Его удары стали слабее, и он уже не так ловко
парировал выпады противника. Два меча скрестились, ударились друг о
друга - рука короля заметно дрожала.
Над полем воцарилась смертельная тишина. Слышно было лишь хриплое,
затрудненное дыхание короля. Индрион с силой взмахнул мечом и отбросил
Мирейна назад. Тот споткнулся и чуть не упал, но неуклюже выпрямился. Он
был почти беззащитен. Даже его гордая голова поникла.
Он был побежден. Он был побежден и ждал гибели. Индрион коротко и
хрипло засмеялся, чтобы добить соперника.
Сверкающей молнией взлетел стальной клинок. Взлетел, описал дугу и
опустился на золотой шлем князя. Индрион пошатнулся, словно не веря в
происходящее, и опрокинулся навзничь.
Мирейн остановился над поверженным телом. Он тяжело дышал, но в
большей степени это было притворством. Меч твердо лежал в его руке. Город
и обе армии ждали завершающего удара.
Он снял с головы шлем и кинул его в руки ближайшего юноши-эбросца в
форме князя, его возницы. Парень разинул рот, а Мирейн сказал:
- Я объявляю этого человека своим пленником, и все, что принадлежало
ему, теперь принадлежит мне. Кто будет оспаривать мои слова? Никто не
шелохнулся. Меч Мирейна скользнул в ножны. - Так. - Он обежал глазами
поле. - Я объявляю его своим пленником, и я освобождаю его. Ты, ты и ты,
принесите носилки для князя. Кто теперь будет отдавать за него
распоряжения?
- Я сам буду командовать. - Князь Индрион с трудом сел. Его лицо
посерело, глаза остекленели, но голос звучал достаточно ясно: - Я
повинуюсь, мой господин, король. Но только при одном условии: никто из
моих людей не должен пострадать, и ничто в моем городе не должно быть
разрушено.
-Я и не думал делать этого, - ответил Мирейн.
Его рука пожала руку князя, и воздух между ними засветился от улыбок.
Мирейн лично проследил за тем, как князя Индриона усаживают в носилки и
уносят с поля.
10
Эброс был завоеван. Армия Мирейна овладела городом, армия князя
Индриона расположилась лагерем за стенами. В вечерних сумерках по полю
брани медленно двигались люди с факелами, подбирая умерших, чтобы
сжечь их тела, и перенося раненых в палатки лекарей, которые располагались
на краю лагеря. Стервятники следовали за ними по пятам со своим мрачным
карканьем.
Элиан слышала его даже из крепости. После того как Мирейн освободился
от доспехов и смыл с себя следы битвы, ей было велено отправляться в
постель. Она не слишком сопротивлялась. Едва Мирейн ушел, чтобы
преломить хлеб с капитанами обеих сторон, как она почувствовала, что кости
ее ноют от усталости. Элиан долго и с наслаждением купалась, затем надела
чистую рубашку, которая не раздражала ее кожу, покрытую синяками и
мелкими ранами. Как ей велел Мирейн, она вытянулась в ногах большой
кровати, приготовленной для властелина крепости. Но сон не шел к ней.
Постель была мягкой, однако Элиан никак не удавалось найти удобное
положение, как после долгой охоты. Тело ее оцепенело от изнеможения, и она
лежала с открытыми глазами, слушая пронзительные крики птиц,
называемых наследниками битвы, детьми богини, пожирателями мертвой
плоти. Чем кровопролитнее была битва, тем жирнее они становились.
Элиан зарылась лицом в пуховую постель. В темноте перед ее глазами
разворачивалась картина битвы, более живая в ее воспоминаниях, когда она
участвовала в ней. Она видела, как ее блестящий меч качнулся в руке,
опустился и снова поднялся, обагренный кровью.
Теперь она стала воином, и ее клинок был в крови. Она научилась убивать.
Ни в одной из песен не поется о том, что яростную радость атаки сменяют
кровь на истоптанной земле, растерзанные тела и внутренности, трупное
зловоние. В этом не было никакого величия. Только тупая боль, от которой
ноют тело и голова.
Эти мужчины из окружения Мирейна называли ее доблестной. После битвы
они вручили ей оружие эб-росского лорда, которого она убила. Оруженосец
не может объявить такой трофей своей добычей без согласия своего
господина. И конечно, чрезвычайно редко удается завоевать его в первой
битве.
Если бы они увидели ее теперь, то стали бы презирать.
Или, хуже того, они поняли бы, что перед ними женщина, и начали бы
издеваться над девчонкой, играющей в мужчину, над взбалмошной
принцессой, которая подражала манерам и голосу мальчика. И она вполне
заслуженно станет объектом, грубых насмешек солдат.
Элиан перевернулась на бок. Ее мутило, и от этого тело словно
завязывалось в узел.
- Нет, - сказала она громко. - Нет!
Резко поднялась. Натянула штаны и сапоги, схватила первое попавшееся
под руку теплое одеяние. Это был плащ Мирейна, но она не потрудилась
поменять его на свой собственный. Плащ Мирейна хранил его слабый
успокаивающий залах.
В городе было удивительно спокойно. Армия Мирейна, в которой
мародерство и грабеж были запрещены, обнаружила в числе прочего склады
крепких напитков, которые теперь надежно и усиленно охранялись. После
плотной еды и умеренных возлияний в крепости Воцарился порядок, как в
военном лагере, где соблюдалась такая дисциплина, которой позавидовали
бы многие полководцы с юга.
Стражники у ворот знали Элиан и беспрепятственно пропустили ее. Она
задержалась возле них. Небо было черным, беззвездным, легкий холодный
ветер носился над полем. Там мерцали факелы, двигаясь туда-сюда, словно
блуждающие огоньки, то вспыхивая, то угасая, а иногда застывая на месте,
если была надежда, что человек еще дышит. Элиан различила горбатые тени
- это живые выносили погибших воинов Эброса, Ашана, Янона.
У изгиба стены располагался лагерь Эброса, беспорядочное скопление
огней, безмолвная масса палаток. Ни голос, ни песня не долетали оттуда;
впрочем, не было слышно и отзвуков пирушки людей Мирейна или скорбных
воплей. Побежденные, помилованные, они не осмеливались испытывать
терпение своего нового короля.
И только в палатке лекарей, располагавшейся между крайним шатром и
полем битвы, не было покоя и тишины. Там раздавались шумные крики, там
стоял такой гам, который был достоин ада: стоны и проклятия, вопли и
ругательства, пронзительные вскрики боли.
Чем ближе, тем сильнее ошеломлял этот шум в сочетании с нестерпимым
зловонием и тусклым демоническим красным светом ламп. Но самое
страшное крылось не в ощущениях человеческого тела - страшнее было то,
что испытывал разум, содрогавшийся на волне смертельной агонии.
Элиан невольно пошатнулась. Края палатки у входа разошлись, и в
неясном свете ламп она увидела ряды человеческих тел, над которыми
склонились силуэты лекарей, одетых в черное. Раненые, изувеченные и по-
гибшие лежали вперемешку, друг рядом с врагом, объединенные кровавым
товариществом боли.
Кто-то толкнул ее, пробормотал ругательство и резким жестом указал в
угол.
- К раненым туда. Мы займемся тобой, когда дойдет очередь.
Прежде чем она успела ответить, человек исчез, озабоченный своей
непосильной работой.
Элиан протиснулась в палатку. То, что привело ее сюда, не могло
позволить ей уйти, хотя многочисленные запахи заставляли ее желудок
бунтовать. Стараясь побороть тошноту, она споткнулась и упала на колени.
На нее уставился какой-то человек. Северянин, темный и гордый, как орел,
он тем не менее был измучен страданиями. В его боку зияла огромная рана,
кое-как перевязанная полосками ткани, оторванными от плаща. Он умирал,
он знал об этом, и его ужас разбивал защиту Элиан.
Она бросилась к нему с протянутыми руками и одной рукой дотронулась до
раны, изгоняя страдание. Ее сила возродилась в ней, словно волна, и
прорвалась.
Какая-то часть ее стояла рядом и смотрела на происходящее с угрюмым
удовольствием. Благословенная, о благословенная владычица Хан-Гилена!
Она наносила раны, но умела и лечить их; она убивала, но она же могла дать
умирающему новую жизнь.
Нет, не она. Сила, которая обитала в ней, была врожденной, как и огонь ее
волос. Ибо в Хан-Гилене было три магии: предвидеть будущее, читать и
лепить человеческие души и лечить телесные и душевные раны. Волей бога
Элиан стала прорицательницей, магом и врачевателем одновременно. Под ее
рукой рана от стрелы затянулась, превратившись в сероватый шрам.
Элиан подняла голову - и встретилась взглядом с черными глазами.
Мирейн склонил голову как равный перед равным. У него тоже был этот дар
- наследство отца. Он опустился на колени рядом с человеком в разбитых
доспехах Эброса. Элиан прошла мимо него к следующему страждущему, у
него за плечами стояла смерть.
Раскат грома пробудил Элиан от глубокого сна без сновидений. Некоторое
время ока лежала, не в силах прийти в себя. Ею овладели какие-то
отрывочные воспоминания: тяжкая работа в ночи и наконец тот момент,
когда ей ничего больше не надо было делать: все уже или умерли, или были
вылечены, или должны были лечиться дальше своими силами. И она, которая
чувствовала себя такой усталой, когда пришла в палатку, преодолела свое
утомление. Она ощутила легкость и пустоту, почти опьянение. Это
врачевание было таким чудесным, сила магии делала людей счастливыми и
исцеляла лекаря так же, как и того, кто нуждался в его помощи.
Из темноты палатки, улыбаясь, вышел Мирейн. Элиан покачнулась - и он
подхватил ее, хотя сам с трудом стоял на ногах. Опираясь друг на друга, они
пошли к крепости.
Элиан вспомнила, что потом они ели. Теплый хлеб, первый хлеб,
испеченный в тот день. Пили вино, щедро сдобренное специями. Еще у них
были фрукты, свежие сливки и пригоршня медовых пряников. Мирейн мог
есть их без конца, и она тоже. Деля их, они смеялись. Каждому досталось
поровну, а один пряник оказался лишним.
- Бери его, - сказал Мирейн.
- Нет, ты бери.
Он улыбнулся и откусил половину, а остальное протянул ей. Наконец
осталось только вино, крепкое и пьянящее, целая фляга. Оно согрело Элиан,
она распустила шнуры своей рубашки, и та теперь свисала свободно, как это
и должно было быть. Мирейн посмотрел на нее, склонив голову набок.
- Никогда не делай так в тех местах, где тебя могут увидеть.
- Даже если речь идет о тебе? - спросила она.
- Может быть. - Его палец слегка коснулся се щеки, пробежал по
побледневшим шрамам. - Наверное, это колдовство. Когда ты в моих
доспехах или в моем костюме, я вижу перед собой мальчика, юношу. Но
