Бесшумно, при потушенных огнях, русская армия снялась ночью 27 июля с
лагеря и ушла.
Как воспринимались эти события, предшествовавшие приходу Барклая в Витебск,
во французской армии? Как дополняют французские показания эту картину
борьбы до прихода Барклая и Наполеона в Витебск? Французские показания
гораздо ярче рисуют геройское сопротивление русского арьергарда, чем
русские документы. Вот что они говорят.
Наполеон, выйдя из Вильны, шел прямой дорогой через Глубокое и Бешенковичи
на Витебск вслед за отступающим Барклаем.
Двинув армию из Глубокого через Бешенковичи на Витебск, Наполеон уже в пути
стал обнаруживать твердую уверенность в близости великого часа генеральной
битвы: он знал, что Барклай с главными русскими силами в Витебске и что
Багратион, вероятно, с ним соединится. 25 июля в Бешенковичах Наполеон
узнал о попытке Багратиона прорваться 23 июля к Могилеву и о том, что Даву
отбросил русских.
Уверенность, что в Витебске будет дан бой, что Барклай не отступит, не
только не поколебалась, но укрепилась в императоре. "Мы накануне больших
событий; предпочтительно, чтобы они не были заранее возвещены и чтобы о них
узнали одновременно с результатами" [43], - писал Наполеон 25 июля из
Бешенковичей своему министру иностранных дел герцогу Бассано в Вильну.
Наполеон до того жаждал генеральной битвы под Витебском, что еще в походе,
по пути к Витебску, приказывал Мюрату и вице-королю Евгению не
препятствовать отдельным отрядам русской армии соединиться с главными
русскими силами: "Если неприятель хочет сражаться, то для нас это большое
счастье... Поэтому нет неудобства в том, чтобы предоставить ему соединить
свои силы, потому что иначе это могло бы для него послужить предлогом,
чтобы не драться"[44], - так распорядился император в четыре часа утра 26
июля, выступая из Бешенковичей в Витебск.
"Послезавтра мы даем сражение, если неприятель удержится в Витебске", -
писал Наполеон того же 26 июля герцогу Бассано в Вильну.
25 июля французы двинулись на Витебск. Ночь с 25 на 26-е Наполеон провел в
палатке между Бешенковичами и Витебском. Страшная жара продолжалась,
солдаты шли "в пылающей пыли", ветераны великой армии вспоминали Египет и
сирийские пустыни. Лето стояло неслыханно жаркое. "Мы задыхаемся", - писал
Наполеон императрице.
Барклай отступал к Витебску. Генерал Дохтуров с арьергардом отбивался от
наседавшего на него Мюрата. Русские шли в Островно. Здесь, как доложили
Наполеону, не доходя нескольких километров до местечка, 25 июля 8-й
гусарский полк французской кавалерии увидел идущих впереди по тому же
направлению каких-то солдат. Так как шли по дороге в Бешенковичи, куда
разом явились со всевозможных сторон не знавшие друг друга до сих пор части
разноплеменной великой армии, то мюратовские гусары спокойно подвигались
шагах в полутораста за неизвестными солдатами, думая, что это свои, как
вдруг неизвестные открыли стрельбу и загремели пушечные выстрелы. Это и был
русский арьергард, которому приказано было по мере возможности задерживать
неприятеля. Битва продолжалась до самого Островна, куда с боем и подошли
русские и французы. В лесу, окружающем Островно, граф Остерман, который
начальствовал над арьергардом, держался, по признанию французов, с
необыкновенным упорством. Только когда к Мюрату подоспели шедшие за ним из
Бешенковичей к Островну войска вице-короля Евгения, русские стали
отступать. Мюрат и Евгений пошли за ними. Но на следующий день, 26 июля, к
вечеру русские снова остановились: к Остерману подошли дивизии Коновницына
и вскоре затем - Палена. Битва в лесу возобновилась. Русские трижды
бросались в атаку и трижды опрокидывали отдельные части французской армии.
В одной из этих атак был истреблен хорватский батальон войск Евгения,
жестоко пострадали и кавалеристы Мюрата. Паника охватила французов: без
приказа артиллеристы стали поворачивать орудия, часть пехоты бросилась
бежать, за ней некоторые кавалерийские части. Наконец, Мюрату удалось
восстановить положение, и бои в лесах продолжались. Потери французов были
относительно очень велики. Вселяло тревогу и то, что ведь это были
явственно лишь арьергардные, задерживающие бои, а между тем часть
французской армии и 25 и 26 июля была несколько раз близка к самому
настоящему поражению. 26-го вечером на место действия в эти леса,
простиравшиеся от Островна до Витебска, явился сам Наполеон, за ним -
главные силы его армии. Русские уже подошли к Витебску и стали входить в
город. Французские передовые эшелоны поздно вечером прибыли к опушке леса,
близко подступающего к равнине, где стоит Витебск. Наполеону поставили
палатку у выхода из леса на равнину. Ночью император глядел на множество
огней вокруг города и в самом городе.
Всю ночь там, вдали, у русских, все было освещено, все было в непрерывном
движении. И трудно было уловить значение того, что там происходит. Что
сделает Барклай? Будет ли он биться под Витебском? Произойдет ли завтра, 27
июля, или послезавтра, 28-го, новый Аустерлиц, который по своему значению
затмит Аустерлиц австрийский, великую победу Наполеона над этими самыми
русскими в 1805 г.?
Настало утро 27 июля. Движение вокруг города и в городе не прекращалось.
Русские не атаковали Наполеона, а Наполеон решил, со своей стороны, напасть
не 27, а 28 июля. Ему казалось даже выгодным, что Барклай на день,
очевидно, решил отсрочить битву. В течение всего дня вышедшие из
Бешенковичей французские войска непрерывным потоком вливались в армию,
окружавшую Наполеона. Не прекращались отдельные мелкие стычки, то
начиналась, то замирала, то снова начиналась перестрелка. Мюрат произвел с
небольшим отрядом атаку на русскую кавалерию и был отброшен. С той и с
другой стороны осталось несколько десятков трупов. Были еще кое-какие
мелкие стычки. Но уже в 11 часов утра Наполеон приказал прекратить все это
бесполезное молодечество. Он занялся более серьезным делом: изучением
позиции завтрашнего генерального боя и осмотром подходивших в течение всего
дня новых и новых французских частей. Когда армия располагалась на ночь,
император, прощаясь с Мюратом, сказал, что завтра в пять часов утра он
начнет генеральное сражение. В расположении русской армии горели огни, как
накануне. Наполеон пошел в свою палатку, Мюрат уехал к аванпостам своей
кавалерии, выдвинутым ближе всего к городу и к русскому расположению.
На рассвете к Наполеону прибыл ординарец с эстафетой от Мюрата: ночью
Барклай ушел...
Надежды Наполеона на быструю развязку снова рушились. На этот раз он уже
совсем, казалось, держал победу в руках, и снова она ускользнула, и самые
верные, самые на этот раз бесспорные расчеты рассеялись, как дым.
8
Наполеон твердо знал, что с чисто военной, тактической точки зрения
необходимо, не задерживаясь в Витебске, броситься за Барклаем и за уходящим
к Смоленску Багратионом и не дать соединиться им в Смоленске и что осталось
всего 5 - 6 дней, когда этого возможно достигнуть. "Но жара так сильна и
армия так велика, что император рассудил, что должно дать ей несколько дней
для отдыха" [45].
Неоднократно с решительной настойчивостью, по крайней мере раз пять за
время пребывания в Витебске, Наполеон требует, чтобы точно узнали, сколько
именно дивизий у Багратиона. "Для меня по-прежнему загадка, четыре или
шесть дивизий у Багратиона"[46], - раздраженно жалуется он 2 августа 1812
г. Но недаром в арьергарде у Багратиона действовала казачья кавалерия
Платова: французская кавалерийская разведка так и не прорвала эту завесу.
Этот долгий, необыкновенно знойный летний день 28 июля 1812 г. принес
великой армии немало разочарований, а ее вождю и его свите много невеселых
забот и недоумении.
Сначала Наполеон не хотел верить Мюрату. Он не допускал, чтобы русская
армия могла так бесшумно сняться ночью с лагеря и бесследно скрыться.
Император велел подходить к покинутому русскому лагерю со всеми
предосторожностями, боясь засады и внезапного нападения. Мертвое молчание
царило в русском лагере. Французы приблизились, - лагерь был совершенно
пуст. Ни людей, ни вещей - ничего не оказалось. Вошли в город: ни одного
человека на улицах. Даже в домах остались далеко не все жители. Оставшиеся
не только ровно ничего не знали о пути, по которому ушла русская армия, но
понятия не имели вообще о факте ее внезапного исчезновения.
В течение нескольких часов кавалерийские отряды, разосланные Наполеоном,
рыскали по всем дорогам около Витебска и, измученные неслыханной жарой и
томимые жаждой, вернулись во вторую половину дня одни за другими, ничего
точного не узнав. Пески, в которых тонули ноги лошадей, жгучая пыль, тучей
носившаяся вокруг и ослеплявшая их, полное отсутствие воды - все это делало
разведки мучительным и бесплодным занятием. Правда, один из отрядов увидел
вдали какую-то русскую часть и даже пробовал сразиться с ней. Но был ли это
арьергард барклаевской армии или просто отряд, посланный Барклаем только
для отвода глаз от истинного пути отступления, узнать было невозможно.
Нужно было решить, что делать дальше.
Наполеон по получении рапорта об этих безрезультатных разведках приказал
вечером того же дня, 28 июля, явиться Мюрату, вице-королю Италии Евгению
Богарне и начальнику императорского штаба князю Невшательскому, маршалу
Бертье. Не то, чтобы это был военный совет, - Наполеон не любил военных
совещаний и решения свои принимал единолично, но в эту кампанию он иногда,
в особо затруднительных случаях, спрашивал предварительно мнения некоторых
из своего окружения. Так было и на этот раз. Началось с маленькой
неприятности для Мюрата, короля неаполитанского. Дело в том, что
кавалерийский отряд, натолкнувшийся на предполагаемый русский арьергард,
затеял атаку, был сейчас же сильно помят и отброшен русскими и вернулся без
нескольких людей и лошадей. И Мюрат, который, сделавшись королем
неаполитанским, продолжал бояться Наполеона точь-в-точь так, как в те
далекие времена, когда служил у него еще простым полковником, скрыл от
императора эту небольшую деталь утренних поисков, и Наполеон узнал об этом
помимо него. Происшествие было ничтожное, но тоже не способствовало
улучшению настроения императора.
Главной задачей оставалось все то же: что все это значит? Где и когда
Барклай примет бой? Что он пошел к Смоленску, это было ясно. Что он пошел
туда через Рудню, об этом Наполеон тоже догадывался, несмотря на отсутствие
точных данных. Но не в этом было дело. Если Барклай ушел к Смоленску, чтобы
там соединиться с ускользнувшим от Даву Багратионом, то, может быть, он
именно в Смоленске, наконец, остановится. Логика говорила за то, что это
будет именно так: в Витебске Барклаю пришлось бы сражаться без Багратиона,
в Смоленске ему можно будет сражаться, имея рядом с собой Багратиона и его
армию. Но Наполеон не сразу пришел к этому умозаключению. Напротив, и у
императора сначала созрело совсем другое решение: русская армия будет
бесконечно отступать, линии сообщения французов и без того непомерно
растянуты, нужно тут, в Витебске, прервать эту странную, ни на что не
похожую кампанию, ведущуюся так, как никакая война до сих пор не велась с
тех далеких времен, когда скифы заманивали своими бесконечными
отступлениями в свои пустынные, безводные, жгучие степи вторгшуюся
неприятельскую армию. Скифы владели две тысячи лет тому назад лишь частью
той необъятной территории, которая принадлежит их наследникам, русским. Не
унаследовали ли русские не только их территорию, но и их стратегию и
тактику? Мы увидим, что Наполеон впоследствии снова вспомнил о скифах,
глядя из окна Кремля на бушующий огненный океан. Если русская армия
отступает по слабости - это одно, но если с определенными стратегическими
намерениями - это совсем другое. Никогда не делай того, что враг желает,
чтобы ты сделал. Это было одним из постоянных правил поведения Наполеона.
Император закончил совещание торжественным заявлением, что он намерен
