тех, кто, подобно янсенистам, упорствовал в своих заблуждениях... Мы
возводим его в ряды небесного воинства, ибо хотя верно, что церковь сама
отказывается проливать кровь, то все же следует сказать, что она опирается
на содействие светской власти и никогда не устанет обращаться к помощи
королей для принуждения еретиков под страхом казни и пыток принимать
духовные лекарства".
На смертном одре, в 1659 году, Винцент де Поль доверил одному из своих
друзей, главе семьи д'Арженсон, запечатанный пакет, который надлежало
вскрыть через сто лет после его смерти, что и проделал по истечении
положенного срока правнук душеприказчика М. Польни в присутствии Людовика
пятнадцатого и нескольких других лиц. Там оказалось нечто вроде исповеди, в
которой автор заявлял, что он только внешне принадлежал к католической
церкви, а на самом деле в течение всей жизни разделял доктрины социнианизма.
По его словам, он хотел сохранить свою истинную веру в тайне в течение ста
лет, так как был уверен, что к этому времени заблуждения христианства будут
вытеснены истинным социнианизмом.
Из всех еретических заблуждений той эпохи то, которое связано с именем
Социн, было самым оппозиционным по отношению к католической религии. Оно
отвергало божественность Христа, равно как и существование святого духа.
Социниане не верили в шестидневное сотворение мира, объясняли его
возникновение трансформацией материи, послушной всемогущей воле, называемой
ими богом. Они отвергали догму искупления грехов, придавали вере
второстепенное значение, считая, что человека надлежит судить только по его
делам. Согласно их учению последнее раскаяние не имеет искупительного
значения. Они не верили в первородный грех, отрицали, что смерть есть
последствие непослушания Адама и Евы, утверждая, что это обязательная дань,
которую каждое живое существо рано или поздно должно заплатить природе.
Признавая вместе с христианами бессмертие души, они отвергали догмат
вечных мук. Они говорили, что бог - абсолютная справедливость и что он может
наложить только такую кару, которая соответствует совершенной ошибке.
Даже этот неполный обзор дает представление о расхождениях социнианизма с
католической религией. Таким образом, Винцент де Поль яростно преследовал
врагов папизма, а в душе презирал ту веру и обряды, жестоким поборником
которых он являлся. Отрицая божественность Иисуса Христа, он истреблял тех,
кто оспаривал у представителей этого Христа претензии на непогрешимость. В
самом деле, Винцент де Поль вполне достоин фигурировать в обществе почетных
бандитов, канонизированных церковью.
Ещё предшественник Климента двенадцатого пытался причислить к лику святых
этого кровавого мошенника, однако, натолкнувшись на энергичный протест во
Франции, не посмел осуществить своего проекта. Буллу, которую мы цитировали,
соотечественники Винцента де Поля встретили ничуть не лучше. Но в конце
концов Людовик пятнадцатый подверг преследованиям противников Винцента де
Поля, и тот окончательно был причислен к лику святых.
МЯТЕЖ СУТАН.
После Климента двенадцатого на папский престол взошел кардинал
Ламбертини, слывший остроумным балагуром. Во всяком случае, он был
сообразительным человеком, хорошо знавшим, чего стоит религия, в которой он
видел прибыльное ремесло. Иными словами, для него не было существенной
разницы между сатаной и обычным пугалом.
Он получил основательное и разностороннее образование, но явно отдавал
предпочтение поэтам перед учеными и писателями-историками. Однако это не
помешало ему заниматься скучными богословскими исследованиями, и уж конечно
ради честолюбия, а не для удовольствия сочинил он шестнадцать томов,
посвященных этим унылым темам. Он уже давно подумывал о приобретении высшего
духовного сана и, преодолевая отвращение, кинулся очертя голову в глубины
церковной юриспруденции.
"Меня упрекают,- говорил он,- что я слишком часто общаюсь с Тассо, Данте
и Ариосто. Но разве не известно, что чтение этих авторов является для меня
сладостным напитком, помогающим мне переварить грубую пищу тупых церковных
кулинаров? Эти поэты восхищают меня своим блестящим искусством, и только с
их помощью я могу одолеть религиозные нелепости".
Ламбертини любил светскую жизнь. Его веселый нрав, остроумные беседы,
частенько приправленные гривуазными шуточками, привлекли к нему
блистательную и беспутную римскую аристократию. Он не отличался слишком
строгой моралью, и нередко светские победы приводили его в будуары
прекрасных патрицианок.
При Клименте двенадцатом Ламбертини счел необходимым подготовиться к
выдвижению своей кандидатуры и круто изменил образ жизни. Не отказываясь от
галантных похождений, он стал всячески избегать шума, окутал свои
приключения тайной, больше не показывался в веселом обществе старых друзей.
Казалось, он укротил свой неугомонный нрав. На самом же деле все оставалось
по-прежнему, соблюдались только внешние приличия. Церковные сановники
благоволят даже к самым распутным подчиненным, если те умеют скрывать свои
грешки. Огласка скандала - вот грех, который карается со всей строгостью.
Тактика Ламбертини, конечно, не могла обмануть кардиналов, имевших
большой опыт в делах подобного рода. А если бы ему и удалось ввести их в
заблуждение, то это вовсе не увеличило бы его шансов на успех. Коллегия
кардиналов и не стремилась ставить во главе церкви человека сурового: ведь
он неминуемо обрушился бы на нравы высшего духовенства.
Через несколько месяцев, видя, что кардиналы утомлены нескончаемыми
дебатами, Ламбертини обратился к ним с речью, которую закончил следующими
словами:
"Если вы желаете иметь первосвященником святого - возьмите Готти, если
хотите ловкого политика - выбирайте Альдобрандини, если же предпочитаете
хорошего человека - берите меня".
Кардиналы рассмеялись и проголосовали за шутника, провозгласив его папой
под именем Бенедикта четырнадцатого.
В первые годы своего понтификата он проявил себя весьма терпимым в
вопросах религии. Это было вполне естественно: ведь он считал, что догмы
католицизма абсурдны и вера в них заставляет краснеть всякого разумного и
образованного человека.
Однако его либерализма и мудрости хватило ненадолго, и он вскоре стал
послушным орудием иезуитов. Один из главных членов фанатического сообщества,
парижский архиепископ Кристоф де Бомон, решил во что бы то ни стало, идя по
стопам знаменитого святого Доминика, прославить свое имя грандиозным
уничтожением иноверцев. Его не устраивало истребление нескольких еретиков:
он мечтал о колоссальных избиениях, о бесчисленных кострах, о реках
крови. Сговорившись с несколькими самыми влиятельными коллегами, Бомон
задумал восстановить во Франции трибуналы инквизиции. Но он был слишком
осторожен, чтобы действовать поспешно, поэтому ограничился пока
представлением папе нового закона, направленного против янсенистов,
мотивируя это тем, что успехи секты требуют применения более строгих мер.
Бенедикт четырнадцатый одобрил предложения архиепископа, но парламент
отказался санкционировать репрессии, которых требовал жестокий прелат. Тогда
иезуиты обвинили членов парламента в том, что они потворствуют ереси.
Людовик пятнадцатый, занятый больше своими любовницами, чем делами
государства, не пресек вовремя разгоравшийся конфликт. Кристоф де Бомон,
увидев, что король бездействует, приободрился и начал преследовать и другие
секты.
Светская власть уже не могла защитить от иезуитов тех граждан, которые
отказались подчиняться требованиям церкви. За мужественное сопротивление
тирании многие поплатились своим состоянием и даже жизнью. Безжалостные
священники преследовали их до самой смерти.
Королевская фаворитка, красавица маркиза Помпадур, ранее одобрявшая идеи
энциклопедистов, внезапно стала действовать заодно с иезуитами. Благодаря
поддержке этой женщины, являвшейся фактической правительницей Франции,
последователи Лойолы безнаказанно подрывали авторитет светской власти.
Каждый, выбривавший тонзуру, гордился своим непослушанием властям. Наконец
парламенту надоело метать впустую указы против священников, и он решил
действовать против главного подстрекателя - парижского архиепископа.
Это произошло при следующих обстоятельствах: "Фанатичный священник
отказался причащать монахиню монастыря Святой Агаты - сестру Перепетую,-
сообщает историк Лашатр.- Тогда парламент призвал к ответу фанатика. Тот
прислал вместо себя своего викария, который заявил, что священник действовал
по особому распоряжению Кристофа де Бомона, архиепископа Парижа. Тотчас же к
епископскому дворцу была направлена депутация, чтобы заставить прелата
причастить больную. Его преосвященство нагло ответил, что он отвечает только
перед папой, считает себя обязанным объяснять мотивы своего поведения только
королю и не унизится до того, чтобы отвечать проходимцам, якобы
представляющим народ.
Парламент привлек архиепископа к суду, собрал для разбирательства пэров и
наложил арест на его доходы. Маркиза Помпадур, при содействии королевского
совета отменила это решение и запретила созывать пэров. Члены парламента
продолжали настаивать на созыве пэров. Но Людовик пятнадцатый запретил
созыв, пригрозив советникам приказом об аресте, и отдал распоряжение изъять
из монастыря монахиню - невольную причину конфликта.
Остается добавить, что бедную умирающую отправили в тюрьму".
Варварский акт возмутил всех членов парламента. Один из достойнейших
ораторов почтенного собрания имел мужество в соответствующих выражениях
заклеймить распоряжение об аресте и склонил всех советников тут же, на
заседании, составить энергичный протест против преступной благосклонности
короля к Помпадур и иезуитам. Людовик пятнадцатый отказался принять
делегатов, уполномоченных вручить ему послание парламента. Тогда палаты
решили не прекращать заседаний, до тех пор пока монарх не примет их
требования во внимание. Иезуиты умело сыграли на королевском самолюбии, и он
приказал арестовать судей. Одних он бросил в тюрьмы, других сослал в
отдаленные города. Опьяненные успехом священники стали смотреть на Париж как
на завоеванную ими территорию. Их злоупотребления привели к возмущению всех
слоев населения, и Людовик пятнадцатый, испугавшись последствий, вернул
сосланных и освободил арестованных.
Взбешенные таким оборотом дела иезуиты выбивались из сил, чтобы вернуть
былое влияние.
По их инициативе несколько епископов направили Людовику пятнадцатому
докладную записку, где доказывали, что король подвергает свой престиж
большой опасности, становясь на сторону философов, против учеников Лойолы.
Деспотизм, жестокость и нетерпимость духовенства обнаруживаются в этом
шедевре, который мы воспроизводим совершенно дословно:
"Государь! Настоятельный долг побуждает нас припасть к подножию трона,
чтобы предупредить Вас о том, что густой дым, о котором говорится в
священных книгах, поднимающийся из бездны и затемняющий солнце, грозит
распространиться по всему королевству. Знайте, что королевская власть
несовместима со свободой, которой требуют французы, со свободой слова и
печати. Знайте, что в интересах королей поддерживать обскурантизм и
препятствовать дерзким умам рассуждать о происхождении культов и власти. Не
забывайте, что трон и алтарь неразделимы, что короли не в состоянии разумно
пользоваться своей властью без содействия священников, и было бы величайшей
