можно отказаться, произнеся "Я ничего не обещал". Без этой уловки нам
пришлось бы платить, когда мы не хотим тратиться, или жениться на девушке,
которую не хотим брать в жены".
"Если вы, законно защищаясь, убили человека, вы вправе утверждать под
присягой, что никого не убивали, делая мысленную оговорку: "Если бы он на
меня не напал". Если отец застал вас в комнате дочери и заставляет вас
жениться на ней, вы можете смело поклясться, произнося про себя: "Если меня
заставят или если она мне впоследствии понравится". Торговец, которому
слишком дешево платят за товар, может пользоваться фальшивыми гирями и
отрицать это перед судьей, говоря про себя: "Покупатель не пострадал". Можно
даже придумывать вымышленные факты и без всяких угрызений совести получать
деньги за лжесвидетельство при условии, что часть денег будет отдана
церкви".
"Если монах, знающий о том, какая опасность подстерегает его, если он
будет застигнут во время прелюбодеяния, входит вооруженный в комнату к своей
возлюбленной и убивает мужа при самозащите, он может продолжать исполнять
церковные функции. Если священник у алтаря подвергается нападению ревнивого
мужа, он вправе прервать обедню для того, чтобы убить нападающего, и затем
без перерыва, с руками, обагренными кровью, вернуться к алтарю и продолжить
службу".
"Мужу не дозволяется до приговора судьи убивать свою жену, а отцу свою
дочь, застигнутую во время прелюбодеяния. В противном случае они совершат
смертный грех, даже если бы виновные продолжали свои забавы в их
присутствии. После вынесения приговора отец и муж могут убить жену или дочь,
ибо они тогда становятся добровольными исполнителями приговора. Тогда они
палачи, а не мстители".
"Сын может желать смерти отца, чтобы воспользоваться наследством, мать
может желать смерти дочери, чтобы не кормить её или не давать приданого.
Священник может желать смерти своего епископа в надежде стать его
преемником, потому что мы сильнее хотим блага для себя, чем зла ближнему...
Сын, убивший отца в пьяном виде, может радоваться богатству, которое ему
достанется, и его радость не будет предосудительной. Сын может убить отца,
если тот проклят или объявлен изменником государства или религии".
"Дети-католики обязаны доносить на своих родителей-еретиков, хотя и
знают, что ересь повлечет за собой смертное наказание. Если же они живут в
протестантской стране, то могут без страха и упрека задушить родителей".
Таковы были доктрины общества Иисуса. К счастью, человеческая мысль уже
начинала эмансипироваться, и недостаточно уже было человеку носить рясу,
чтобы его утверждения воспринимались как непреложные истины.
Критический вольнолюбивый дух уже не был исключительной монополией
немногих эрудитов, мало-помалу он захватывал массы, и поэтому иезуитские
доктрины были оценены по достоинству.
Бузенбаум, один из авторов "Трактатов о морали", откуда мы позаимствовали
приведенные отрывки, сохранял руководство двумя коллежами, несмотря на то
что предавался самому безудержному распутству. Пьяница он был горький;
очевидно, потому он и написал в одном из своих сочинений: "Можно, не
совершая греха, пить сверх меры, лишь бы уметь остановиться, пока отличаешь
человека от воза сена".
Знаменитый Эскобар заходил ещё дальше, утверждая в своих писаниях и
речах, что в акте мужеложества нет ничего предосудительного!
Отец Гимениус писал, что для спасения души не обязательно верить в
таинства святой троицы, и прибавлял: "Христианская религия является
предметом веры, ибо она зыбка и неопределенна. Больше того, те, кто
признает, что религия эта является до очевидности истинной, тем самым
вынуждены признать, что она до очевидности ложна. Откуда можно знать, что из
всех религий, которые существовали или существуют на земле, религия Христа
является правдоподобной? Были ли предсказания пророков внушены духом божьим?
Истинны ли чудеса, приписываемые Иисусу Христу? Я утверждаю обратное! Но нет
ничего предосудительного в том, чтобы заставить простых набожных людей
верить во что-нибудь ложное. Вот почему я признаю евангелие и все священные
книги!"
Отец Тамбурини выражал примерно ту же мысль: "В религии, как и во всяком
другом предмете, дозволено следовать то одному, то другому вероятному
суждению: возможно, что Христос сделался человеком, возможно, что Юпитер
превратился в быка. Должен ли я верить этому? Да! Противоположное одинаково
вероятно, и я равно могу утверждать и то и другое".
Авторы этих теорий не собирались колебать веру "простых набожных людей",
о которых с таким великолепным презрением говорит отец Гимениус. Впрочем,
для того чтобы прозреть, нет ничего более действенного, чем услышать
признания самих духовных лиц, считающих религию ложью и намекающих, что
священники являются простыми обманщиками. Поэтому мы так старательно
воспроизвели тексты из сочинений иезуитов.
СТАРЫЙ ПЕТУХ С ДВУМЯ КУРИЦАМИ.
Урбан восьмой умер 29 июля 1644 года. Его преемником стал Иннокентий
десятый. Новый папа был отталкивающе безобразен и к тому же глупее гусыни.
Прибавим для полноты портрета, что он был лжив, хитер, лицемерен, труслив,
мстителен, жесток и очень похотлив. В течение всего понтификата он был
послушным исполнителем воли своих любовниц и избранников.
Когда он всходил на апостольский трон, его любовницей была Олимпия,
женщина поразительной красоты и притом весьма сообразительная. Она сразу же
взяла в руки бразды правления, а Иннокентий был рад освободиться от всех
забот, чтобы без помех вкушать все радости распутной жизни.
Олимпия была вдовой одного из братьев первосвященника, то есть его
невесткой. Их отношения с папой не являлись ни для кого тайной - все знали,
что Иннокентий - послушный раб её капризов; недаром её называли папессой.
Она ничуть не обижалась и не возражала против множества карикатур, куплетов
и шуток, открыто распространявшихся в Риме. Правда, святого отца высмеивали
в них куда злее, чем его прекрасную возлюбленную.
Приезжая в Рим, иностранные послы прежде всего просили аудиенции у
Олимпии; в знак почтительного уважения рядом с изображением папы кардиналы
вешали в своих апартаментах портрет могущественной куртизанки.
Иностранные дворы открыто покупали её покровительство, все просители
обращались только к ней; она принимала дары и денежные суммы, а затем
действовала, следуя своей фантазии, вернее, своей выгоде. Вскоре она стала
обладательницей большого состояния.
В течение некоторого времени ничто не нарушало идиллии папского
семейства. Занимаясь делами государства, папесса находила время и для
устройства развлечений его святейшества. Она добывала для него смазливеньких
девушек и пухленьких юнцов, да и сама продолжала дарить его самыми пылкими
ласками.
Разнообразя забавы перезрелого шалуна (ему было около семидесяти лет),
она всегда умела оставаться необходимой для него. Олимпия хорошо понимала,
что мимолетные связи не могут угрожать её влиянию. Так оно и было до поры до
времени. И вдруг папа познал любовь, поколебавшую могущество всесильной
Олимпии.
Вот как это произошло.
У Иннокентия десятого было несколько детей от его любовницы. Надев тиару,
он, по примеру своих предшественников, позаботился о благоденствии своей
семьи: выдал замуж дочерей за богатых сеньоров, а сына Камилла ещё раньше
определил на духовную должность. Сей молодой человек, разум которого не
достигал даже отцовского уровня, вопреки своей глупости, а быть может,
благодаря ей очень быстро дослужился до кардинальского звания. Должность,
кажется, превосходная, но папаша счел её недостаточной. Как только
представилась возможность блестящего брака, его святейшество освободил
Камилла от обетов и женил на молодой вдове, состояние которой было одним из
самым крупных в Риме.
Олимпия Россано - так звали женщину, ставшую снохой святого отца,- была
очень хороша собой, как нельзя более остроумна и не менее властолюбива. Она
обладала всеми качествами, чтобы затмить старшую Олимпию. Переехав в папский
дворец, она употребила все средства женского кокетства и приворожила
сластолюбивого старца.
Её успех был молниеносным, но не полным. Став её покорным рабом,
Иннокентий продолжал подчиняться всем прихотям и другой своей любовницы.
Каждая из женщин, шансы которых были примерно равны, употребляла все силы,
стремясь взять верх над соперницей. Их обоюдная ненависть стала вскоре
выражаться в таких бурных формах, что первосвященник был вынужден
выпроводить одну из них. Не без горьких сожалений он попросил сына сменить
местопребывание и увезти жену. Олимпия № 1 торжествовала.
КТО В ЛЕС, КТО ПО ДРОВА.
Не успел Иннокентий расстаться с очаровательной молодой супругой чересчур
снисходительного Камилла, как начал горько раскаиваться в своем решении.
Страсть к этой женщине завладела им; надеясь, что папа в конце концов
забудет об Олимпии № 2, его старая любовница (старая по стажу, по возрасту
она была ещё далеко не так стара) всячески старалась отвлечь святого отца,
обеспечивая его разнообразными удовольствиями. Да и она сама почти ничего не
утратила из притягательных свойств своей юности; и если весенний цветок
несколько увял, то этот легкий недостаток с лихвой покрывался житейским
опытом.
Она устраивала для него самые игривые развлечения. По ночам в парках
Ватикана появлялись юные подростки обоего пола в костюмах, которые, согласно
библии, носили наши прародители, пока не приключилась известная история с
яблоком. Иннокентий не пренебрегал этими сельскими радостями, охотно
принимая участие в похотливых забавах. Но мысли его были далеко; он не
переставал вспоминать о юной Олимпии, быть может менее опытной и ловкой, но
зато такой желанной.
Боясь рассердить строптивую матрону, папа терпел сколько мог, но в конце
концов не выдержал, пренебрег неистовым гневом невестки, громкими скандалами
и постоянными стычками, неизбежными при контакте обеих женщин, и вернул
Камилла с женой.
О том, что последовало за возвращением Олимпии № 2, можно было бы сложить
эпическую поэму. Не проходило дня, чтобы свекровь и невестка не выносили
своих ссор на улицу. Ничуть не стесняясь, они публично устраивали там такого
рода дискуссии, которые писатели называют изящным словом "потасовка". После
нескольких таких встреч весь город узнал о неприличных скандалах в папском
семействе.
В течение некоторого времени старый папа был целиком во власти обеих
прелестниц, слепо подчиняясь то одной, то другой. Он даже восхвалял себя за
твердость, якобы проявленную им в сохранении обеих Олимпий возле себя.
Сегодня невестка склоняла папу к одному решению, назавтра по настоянию
снохи он принимал диаметрально противоположное.
Мы не будем подробно рассказывать о каждодневных баталиях, происходивших
при римском дворе, во-первых, потому, что методы соперниц в подавлении
остатков разума первосвященника были более или менее одинаковы, а во-вторых,
потому, что их описание граничит с порнографией.
О нравах, царивших в папском дворце, можно судить хотя бы по тому, что
папа получал информацию о поведении своих любовниц из их собственных уст:
они сами рассказывали ему о своих похождениях, и эти рассказы чрезвычайно
забавляли его. Когда нужно было добиться милости для своего протеже, обе
прибегали к самому верному аргументу: "Вы не можете ему отказать - ведь он
мой любовник". Именно таким образом Олимпия № 2 добилась выгодного поста для
одного молодого кардинала.
Вскоре первосвященник совсем уподобился кляче, управляемой двумя седоками
