Нет, в шею. Сейчас он поднимет голову и я ударю в шею пяткой, ногой, чем
попадет. Какая разница? Только посильней, - он видел это место над
ключицей. Он шел.
Чампи поднял голову. Рока остановился. Он наткнулся на взгляд, как на
палку.
- Ага, - сказал Чампи, - проголодался. Конечно Такой кусочек - разве
норма для здорового мужика? На вот, держи. Поправляйся! Душа у меня
переворачивается на тебя, голодного, смотреть.
И Рока взял и стал есть.
Спали плохо. Можно считать, совсем не спали. Рока во всяком случае и
не засыпал, и слышал, что Чампи тоже ворочается бессонно.
Рока думал. Голова раскалывалась, но остановиться он не мог. Это было
- как лететь под откос.
Почему Чампи не убил его до сих пор? Почему кормил, заставлял есть?
Впрочем, чтобы понять это, надо было понять всего Чампи. Например, он,
Рока, не мог бы жить бок о бок со свидетелем своего преступления, тогда
как Чампи, наоборот, свидетель был нужен. Вероятно, в какой-то степени для
самооправдания. Возможно, Чампи будет легче убить Року как раз потому, что
Рока и сам не без греха. Что Чампи в конце концов убьет его, Рока теперь
был твердо уверен. Он не сделал этого до сих пор, скорее всего, по той же
причине, по какой рачительный хозяин не режет без крайней нужды, а тем
более летом, домашний скот. Чампи бережет его живым, чтобы он был пригоден
в пищу, когда понадобится, в нужный момент. Он, Рока, для Чампи все равно,
что консервы. Все так и будет, обязательно, пришла пора смотреть правде в
глаза. И выхода нет, вернее, есть лишь один выход: убить самому, убить
первому.
Значит, поединок? Честный бой? Рыцарский турнир? Нет, невозможно.
Чампи можно было убить только неожиданно, иначе была бы мерзкая драка в
расчете на случай - кто кого, кровавая потасовка на смерть. Он представил
себе этот бой и отмахнулся от мысли о нем. Бессмысленно. Неумно. Ни к
чему. Рока не должен рассчитывать на случайность, если не хочет быть
консервами для этого мерзавца.
Чампи был ненавистен ему теперь более всего, что он знал в жизни.
Арест, суд, казнь - все казалось детской игрой, игрой по определенным
правилам. Игрой с выигрышем или проигрышем, но тем не менее. До сих пор
Рока чувствовал себя сильнее Чампи, и казалось, тот тоже принимал такое
положение вещей, как должное. Когда Чампи выплыл из водоворота, Рока не
бросал ему песком в глаза, а подал руку и помог взойти на берег. Он
делился с ним жалкими крохами пищи, этими скользкими моллюсками, которые
не могли насытить и одного. Там, в прошлой жизни, наверху, Рока стоял на
несколько ступенек выше, чем Чампи, готовился к деятельности иного рода,
больше знал. Наконец, он даже физически, по весовой категории превосходил
Чампи, хотя из лучших побуждений никогда не подчеркивал своих преимуществ.
Сегодняшний день все перечеркнул, сместил, вывернул наизнанку. Раньше Рока
не отдавал себе отчета в том, что побаивается Чампи. Теперь он знал, что
ненавидит и боится его. Им стало слишком тесно вдвоем на этом маленьком
острове.
Очень хотелось пить, давно хотелось пить, но Рока не вставал, не шел
к воде. Ждал чего-то. Ему даже казалось, что так и должно быть, он нарочно
доставлял себе ненужные мучения. Это хоть как-то отвлекало от мыслей о
главном. От самых трудных мыслей.
Судя по всему, Чампи тоже не спал. Ворочался, садился, ложился опять.
Вот привстал, побрел к воде. Видно, плохо ему стало. "Ага, - отметил про
себя Рока злорадно, - тоже на пользу не пошло". Чампи забрел в воду по
колени и мучился громко, отчетливо. "Что ж ты так? звенело в голове у
Роки. - Что ж ты так не подрассчитал, люмпен? Переел. А нечего жадничать,
нечего, думать надо, скотина, каннибал", - в, голове звенело, а он
поднимался, Сейчас он чувствовал себя сильнее и упускать такой миг не
стоило. Легко, пружиня, как в те далекие времена на земле, он пошел, потом
побежал к берегу - три шага, два прыжка. А потом, оттолкнувшись левой,
толчковой ногой прыгнул. Теперь уже, собственно, было все равно, успеет
Чампи оглянуться - не успеет. Рока во всяком случае сбивал его за счет
инерции. Но Чампи обернуться так и не успел. Слишком он был занят собой,
ничего не видел и не слышал вокруг. И Рока, выпрямляя согнутые в прыжке
ноги, ударил изо всех сил пятками в спину, в поясницу, туда, где кончаются
ребра. Чампи окунулся, сунулся в воду, а Рока поймал его за правую руку и
потянул вверх, на себя, выворачивая в суставе. Надавил на плечо. Рука была
скользкая, Чампи вырывался, но Рока давил изо всей силы, пока не
почувствовал, что тело Чампи вдруг словно размякло, обвисло под водой. Он
не сразу отпустил его, еще долго простоял в воде. Руки дрожали от
напряжения, голова кружилась. Потом, подталкивая Чампи (для него он все
еще был не трупом Чампи, а самим Чампи, побежденным, но ненавистным), Рока
пошел вглубь от берега, осторожно ступая. Зашел по грудь. Тело Чампи стало
невесомым, рвалось из рук - течение стремилось унести к водовороту все,
что попало в его сферу, оно и Року прихватило бы. Но Рока еще подтолкнул
труп, проследив взглядом, и пошел обратно на остров.
Ему показалось, что все повторяется, все повернулось вспять, когда
обессиленный, выполз он на песчаную отмель, и кругом были тишина и
пустота, счастье одиночества. Вода фосфоресцировала. Мягкое свечение
поднималось от нее, как тепло. "Вот и все", - подумал Рока и больше не
стал думать. Он лег на теплый песок и упал в сон. Теперь он мог спать
спокойно.
Утром он осознал (не сразу, сначала ловил моллюсков, поймал трех - на
один зуб), что надо либо воспринимать тело как покойника - и в таком
случае хоронить оного и честно, с сознанием исполненного долга погибать с
голоду, либо считать его запасом продуктов и поступать соответственно. На
этот раз его поддерживала мысль, что просто необходимо быть сильным, чтобы
смело встретить любую новую пакость со стороны судьбы.
Мяса хватило на неделю. Практичный Чампи сразу же выкинул в
водоворот, подальше от берега, внутренности - чтобы все мясо Не
испортилось. А с микрофлорой здесь было очень даже прилично, царапины,
например, заживали почти сразу же, так что продукты могли храниться
довольно долго. Было бы что хранить.
Настал покой, относительный, конечно. Была пища. Было время подумать.
Когда на остров выполз четвертый, для Роки вопрос был ясен. Он должен
стать сильным, самым сильным. Он должен выбраться по канату наверх.
Он должен стать сильным, может быть, для того, чтобы поднявшись
отсюда, уничтожить этот колодец, отомстить за всех, кто разбился о воду,
за всех, кого затягивало течение, за всех, кто погибал на острове от
голода или других причин.
За всех, кого сбрасывали в колодец.
V
Говорят: привычка - вторая натура. А есть ли натура, как таковая,
вообще без привычек? Теперь он опять был один на острове, и надо было
найти новый ритм для бытия, чтобы оно не казалось бессмысленным. Человек
по природе своей не любит подчиняться обстоятельствам, а если и приходится
следовать им, старается оговорить свое право, свою волю поступать так, а
не иначе, подыскивая принципиальные моменты, подтасовывая правду, будто
карты в колоде, чтобы выпал джокер.
Вдвоем на острове было слишком тесно, одному - слишком просторно.
Но что-то уже сломалось в Роке, не в очередной раз, а кажется, в
последний, и в нем начала расти холодная, словно бы окаменевшая еще до
рождения решимость. Теперь ни люди, ни время не были уже властны над ним.
Люди остались наверху в городах и селениях, дворцах и хижинах, они
отказались принять жизнь Роки в русло своих жизней, отстранили его,
избавились от него. В их мире было душно от законов и традиций, он просто
не понимал этого раньше. Мораль, религия, ответственность перед
человечеством, идеалы, любовь, нравственная чистота - все эти понятия
здесь, на острове, стали цветными фантиками от давно съеденных конфет.
Почему же он хотел выбраться? Чего он ждал от людей? Что мог им
сказать? Сначала Рока старался не думать над этими вопросами, отгонял их
проверенным способом - выдвигая контра: а почему, собственно, он должен
дать им, людям, что-то новое? Почему бы ему просто не стремиться к теплу
человеческого общения? Нет, не то. Человеческого тела? Плоть у мертвецов
еще довольно долго бывает теплой, тело хорошо хранит тепло. Плоть, кстати,
не так нежна и не так красива, как люди привыкли считать. Люди вообще
чересчур много думают о себе. Они беззащитны друг перед другом и перед
природой и потому заслоняются сотнями табу, прикрываются фиговыми
листочками понятий и слов. В мире не много тепла, не больше, чем на этом
острове, где песок хранит его всю ночь, а днем снова пригревает солнце.
Чампи незадолго до своего конца сказал, что сбрасывая человека в
колодец, власти ставят его вне законов. Вне тех законов, что действуют у
них, наверху. Он был прав - по-своему, но не до конца. Наверху исполнение
законов было гарантией спокойной жизни. Исполняешь - получаешь одобрение,
уклоняешься - получаешь неприятности. Здесь, на острове ни благ, ни
неприятностей не ожидалось. Рока скоро понял это и приспособился. Его
поведение в общем-то ничем не отличалось от поведения подопытной крысы но
если объективно, любое государство и старается поставить человека в
положение животного: крысы, кролика, обезьяны, - ярлыки тут не столь важны
- чтобы воспитать из него примерного подданного. Рождается человек
(попадает крыса в лабиринт) и его начинают обучать. За правильное
поведение (с точки зрения организаторов эксперимента) крыса получает корм,
в противном случае ее бьют током. И скоро крыса обучается, то есть делает
только то, что нужно, и не делает того, что, нельзя. Выпущенная на
свободу, она вновь станет жить по своему крысиному разумению - если только
не забыла, не растеряла в лабиринте своих крысиных навыков.
Покорные и послушные жили наверху, на страшной земле. Слушались отца
своего и отца народа, вождя, жреца, слушались страшных богов, которых жрец
вопрошал о жизни, когда бывало плохо. Били и ели зверей, собирали и
выращивали растения. Бывали биты и едены зверями, и растения вырастали на
их костях. Временами из дымки горизонта, из обреза опушек выходили их
собратья, послушные другим отцам, жрецам н богам, и тогда надо было
особенно внимательно прислушиваться к словам и опыту людей бывалых - чтобы
уцелеть.
Да, случалось: накапливался собственный опыт, твердели мышцы, и
сильные срывались, по случаю наговорив тяжелых слов, иди молча тишком
уходили далеко и там, далеко, начинали новую жизнь. Забывалось послушание,
пропадала вера. Но шли годы, росла вокруг сильного семья, умножалась его
сила силой детей его и в то же время слабел он сам, и легкое становилось
тяжелым. И учили сильные подрастающих детей своих, что послушание - благо,
вера в слова отца - закон. Мучительно напрягая память, вспоминали старых
богов, а не вспомнив, придумывали новых. И понимали постепенно: нужен
лабиринт порядка, чтобы попав в него с детства, с рождения человек не знал
бы выхода, а знал лишь свой путь между стен лабиринта. Становилось
государство. Это было мудро и дальновидно.
Когда стражники вели Року к месту казни, направляя движение остриями
своих копий, он в последний раз, как казалось тогда - ведь вели же на
смерть! - оглядывался по сторонам, впитывая краски, запахи, веяния живого
мира, запоминая этот мир, как будто можно унести с собой память. Человек
не волен в этом. Он прочитал - он не мог не прочитать: надпись была
