мягче, душевней.
- Я научу вас рисовать так же хорошо. Это не просто, но и не так
трудно, как может показаться. Ведь здесь, как я знаю, собрали людей
одаренных. Вам будет легче, чем мне, мне помогала только горячая любовь к
Председателю, только желание приносить пользу. Я умею рисовать всего пять
сюжетов, вы сможете больше. Когда вы научитесь всему, что умею я, вам
дадут дополнительный материал. Я знал одного художника, который мог
рисовать более двадцати различных сюжетов. Лучшие из вас тоже достигнут
многого. К тому же я научу вас рисовать так, что ни темнота, ни усталость,
ничто не будет вам помехой. Я сам учился рисовать по шаблону, это помогает
в работе, вы убедитесь сами. На лист бумаги кладется вырезанный контур, по
нему водишь пальцами до тех пор, пока не сливаешься с ним, не начинаешь
чувствовать линию, еще не проведенную, но уже выпуклую, проступающую в
нужном месте. Вам будет легче, я передам вам свои приемы, вам не придется
изобретать их наново.
- А краски? - спросил кто-то.
- Номер? - прервался Солдат.
- Двадцать третий.
- Называйте сначала номер, потом говорите. Краски? Я пишу красками,
их только нужно установить по порядку. Других сложностей нет. Достаточно
всего четырех красок: желтой, зеленой, красной и черной. Можно
использовать и пятый цвет - голубой. Сначала мне было трудно работать с
красками, их легко спутать. Но я не боялся трудностей. К тому же, - он
доверительно наклонился вперед, - у каждой краски есть свой запах, к ним
привыкаешь.
- Номер четвертый, - поднялся со скамьи еще один ученик. - А как же
оттенки, полутона?
- Запомните, - веско сказал Солдат. - Пока они вам не нужны.
- Но с помощью оттенков цвета можно достичь большего эффекта.
Картина, богатая красками, полутонами, переходными сочетаниями, сильнее
действует на зрителя.
- Вы должны рисовать для народа, - отрезал Солдат, - а народу не
нужны все эти премудрости. Народ любит чистые, густые краски. Лица должны
быть желтыми, солнце - красным, защитная форма - зеленой. Что касается
черного цвета, то он просто необходим, чтобы показывать черную сущность
наших врагов. Ты по-своему прав, - продолжал он, обращаясь к четвертому
номеру,- ты можешь сесть. Ты прав, большие мастера используют в своих
работах разные оттенки, и их картины от этого становятся действенней. Да,
в умелых руках оттенки - сильное оружие. Но в руках слабых, при
недостаточной политической закалке художника дело обстоит иначе. Даже
представить страшно, что могут натворить все эти тени и полутона, если их
использует человек нестойкий или колеблющийся. Поэтому вам предстоит
сначала стать настоящими солдатами искусства.
Он устал. Ему нечасто приходилось так долго объяснять истины. Он
прислонился плечом к доске, пошарил по стене, как будто ища опоры, и
коротко вздохнул, почувствовав под рукой твердый ствол армейского автомата
в стойке. Учителя все значились солдатами Народной армии, и оружие им
полагалось по штату. С этим автоматом обращались, похоже, очень небрежно.
Им давно никто не занимался всерьез. Солдат сел на стул, положив автомат
на колени, как ребенка, отомкнул магазин, произвел неполную разборку,
раскладывая детали по учительскому столу с легким стуком. Ученики
смотрели, как он ловко, клочком специальной бумаги, протер все части и
снова собрал автомат. Видно было, что работа эта действовала на него
успокаивающе. В школе давно привыкли к тому, что каждый преподаватель -
солдат, и в любой аудитории в стойке, рядом с классной доской, - боевое
оружие. Но видеть, как обращаются с этим оружием те, кто действительно
знает и любит его, доводилось не часто. Это вызывало уважение. Слепой,
солдат и художник, умел многое. Они молчали уважительно. В полной тишине
Солдат снова заговорил.
- Вам кажется, что художнику глаза необходимы. Ошибка! Среди мастеров
слепых гораздо больше, чем зрячих. А некоторые сами завязывают себе глаза,
чтобы обилие фактов и деталей не мешало сосредоточиться. Один довольно
известный художник - он рисовал членов правительства - попал раз в
скверную историю. Чаще других он рисовал, - Солдат запнулся, - впрочем,
имя не имеет значения. Тем более, что человек этот потом стал в ряды
ревизионистов и предал наши великие завоевания. Его расстреляли, а
художник долго маялся: он слишком часто рисовал портрет этого предателя с
натуры и слишком хорошо запомнил его черты. Теперь во всех портретах эти
черты проступали, хотя художник этого и не хотел.
- Его тоже расстреляли? - спросил кто-то из дальнего угла. Слова
повисли в воздухе тонким эхом.
Солдат защелкнул крышку ствольной коробки. Теперь автомат был собран.
Оставалось только присоединить магазин.
- Художника? Нет. Зачем его расстреливать? Он неплохой сам по себе
человек, только сбился с пути, не сумел приподняться над мелким, обрести
главное направление. Как видите, глаза зачастую не только не помогают
художнику, но и просто вредны. Если б он умел вслепую рисовать семь или,
например, восемь - двенадцать сюжетов, он исключил бы один, а остальные
картины продолжал бы писать не менее успешно, чем раньше. Его не
расстреляли, его отправили на трудовое перевоспитание. Может быть,
поработав своими руками, пожив в гуще народа, он снова сможет рисовать,
рисовать правильно.
Солдат говорил, а руки его двигались самостоятельно, отдельно. Как бы
сами по себе они открыли ящик стола и достали коробку с патронами, быстро
и ловко набили магазин. Чуткие пальцы нежно трогали прохладный металл.
Последний патрон Солдат дослал в ствол.
- Но чтобы рисовать по трафарету, художники не нужны, - сказал
четвертый номер. - Это могут делать и машины. Машина напечатает любой
плакат в любом количестве экземпляров.
- Какая ерунда! - Солдат даже вскочил от негодования. Все то, что он
говорил, как видно, не дошло до них. - Разве машина может сравниться с
человеком? Глупый механизм, которому все равно, что печатать, не заменит
руки художника.
Разве его, Солдата, умение рисовать можно равнять с действиями
машины? Вскочив, Солдат непроизвольно накинул ремень автомата на шею
и теперь бегал взад и вперед, размахивая правой рукой, левой придерживая
автомат на груди. Ему не хватало аргументов, он нанизывал слова и мысли
друг на друга, они схлестывались, запинались, сплетались в сумятице.
Иногда казалось, что он танцует заученный до профессионализма характерный
танец: ни разу не задел он ни рукой, ни автоматом доски, стола или стены,
ни разу не запнулся на крохотном пятачке свободного пространства. Иногда
же, наоборот, казалось, что его нет, а есть только голос, звучащий из
пустоты, из тишины, из света и тени, мечущихся перед рядами.
- Прежде всего, вы - солдаты. Вас научат методам ведения войны,
открытой и тайной. Спорт разовьет ваши мышцы. От вредных влияний убережет
вас Комитет бдительности и защиты завоеваний, который будет создан в
классе. Вы овладеете оружием. У художника должна быть сильная, верная рука.
Машина бездарна и безынициативна, машина мертва, ее легко уничтожить
снарядом, бомбой, диверсией. Ей нужна энергия. Ее должны обслуживать
рабочие. На вас же возложат идеологическую миссию, вы будете влиты в ряды
солдат, впаяны в них. Товарищ по оружию, который только что рядом с вами
шел в атаку, почувствует прилив воодушевления, если вы у него на глазах
нарисуете портрет Председателя или другую картину. Вы сможете поднимать
людей в бой и на труд. Я могу нарисовать за одиннадцать часов девяносто
произведений, и все они будут по-настоящему качественными. Меня не
отвлечет ни дождь, ни беда. Когда ваше сознание закалится, а руки обретут
уверенность, вы сможете работать в любой обстановке: ночью, в бурю, под
градом пуль, рядом с атомным грибом. Нет бумаги - вы будете рисовать на
стенах домов, на бортах машин и бронетранспортеров. Нет красок - станете
рисовать углем, мазутом, кровью. Сможет ли слабый человек творить в день,
когда у него умерла мать? Настоящий художник будет работать, даже если он
останется один на планете. Камни и стены развалин станут пла-ка-та-ми!
- Он сумасшедший! Он сумасшедший! - голос закричавшего сорвался на
визг. - Вы что, не видите, он же слепой, он не может учить графике.
Отобрать у него оружие, он же сошел с ума!
Крик ударил по нервам.
Класс вскочил с мест, как один человек. Ученики замерли у столов, не
зная, что делать, в растерянности: странный этот крик... странный урок...
А Солдат остановился, точно вкопанный в пол, тоже крикнул - голосом,
привычным к командам:
- Я - сумасшедший? Кто верит Председателю и мне - он выдержал
секундную паузу, - на колени!
- И еще через секунду, вскинув автомат, ударил длинной очередью
поперек класса.
Взвыли, застонали половицы в коридоре. Распахнув дверь ударом ноги, в
класс ворвался завуч. От двери он метнулся вбок, спиной к доске. Правая
рука - на поясе, у бедра.
- Что? Как? Он окинул взглядом класс.
- Нормально, - отозвался Солдат. - Веду урок.
Под потолком тоненько задребезжала электрическая лампочка. Класс
осторожно посмотрел на нее. "Перегорит", - подумалось машинально.
- Заменить надо, - отвлекся завуч.
- Сколько осталось? - спросил Солдат.
- Тридцать, - отозвался завуч, быстро сосчитав по головам стоящих на
коленях. - От балласта избавились.
- Да, - отозвался Солдат, - и еще: теперь по десять в каждом ряду
сидеть будут. Удобно. Так мешало, что в двух рядах по двенадцать, а в
третьем - одиннадцать... А с этими мы еще поработаем. Я буду учить вас, -
обратился он к ученикам. - Я рад, что вас так много осталось. Я надеюсь,
из вас выйдут художники.
- Помощь нужна? - спросил завуч.
Солдат, казалось, ожидал этого вопроса.
- Направьте кого-нибудь убрать, я не хочу отвлекать своих ребят от
занятий.
Завуч потрогал лежащего носком резиновой туфли.
- Живой, - сказал задумчиво.
- Это уж ваше дело, - не стал вникать Солдат, - Первый! - выкликнул
он, обращаясь к классу.
- Убит, - не сразу ответили из класса.
- Да, - Солдат чуть помолчал. - Второй!
- Я! - назвался второй.
- Теперь твой номер первый. Возьми журнал и проведи перекличку.
Выбывших вычеркни, расставь номера по порядку. Встаньте с колен, -
скомандовал он классу, - и пересядьте согласно новому списку по десять в
ряд. Запомните свои новые номера. Я надеюсь, они у вас надолго.
III
Так простиралось простиралось, и стало ему как-то не по себе. Не
сразу, но стало. И решило оно малость попробовать повздыматься. Но только
приступило, как рядом, справа (или слева), опять разверзается. Ну что ты
будешь делать! Плюнуло простиралось и восстановило статус кво. Тот,
конечно, который уже при нем стал статус, не тот, который раньше, при
антагонизмах. А кто ему что скажет? Все ведь теперь простирается - одно
простирается. Что же оно, само себе будет глупые вопросы задавать?
А чтоб не было грустно и чтобы закрыть всякую возможность для
экспериментов, ненужных и опасных, постановило простирается, что теперь
оно все - вздымается. Все, до последней фигуры геометрической - глупого
квадратного сантиметра, у которого все стороны равны, все углы равны, на
сколько угодно частей делится и, главное, каких других вокруг уйма - не
отличишь. Так вот, теперь все вздымается. И ничего не разверзается, боже
упаси.
Не верите? Так давайте спросим. Ты вздымаешься? - Вздымаюсь. А ты? -
И я тоже. А вы? - И мы вздымаемся. А кто разверзается, я спрашиваю, есть
