неизвестна. А как только она становится ясной - вы мобилизуете
все силы на борьбу с ней. Здесь уж не до переживаний" (Схватка
под водой. М.: Молодая гвардия, 1983. С. 123).
Не менее знаменитый летчик-испытатель Марк Галлай летал на
ста двадцати четырех типах летательных аппаратов. О нем
говорили, что он может летать на всем, что летает, и немножечко
- на всем, что теоретически не должно летать. Галлай описывает
состояние летчика в момент встречи с опасностью (а в работе
летчика-испытателя опасность часто бывает смертельной): "Все
моральные силы летчика мобилизованы на встречу с любой
неожиданностью. Какой именно - он не знает (если бы знал, то
она перестала бы быть неожиданностью, да и вообще была бы
исключена). Когда наконец она раскроет себя, летчик, сколь это
ни парадоксально, сразу успокаивается" (Через невидимые
барьеры. М.: Молодая гвардия, 1965. С. 98).
Вспомним книги нашего детства. Вот Робинзон Крузо идет по
своему острову и вдруг видит отпечаток босой человеческой ноги.
Сам Робинзон босиком не ходил, и отпечаток явно больше его
собственного. В дикой панике и ужасе он прячется в своей
пещере. (Следует описание ужаса на две страницы.) На острове
присутствует опасность, но Робинзон не знает, какая именно.
Потом он узнает, что это всего-навсего людоеды, несколько
десятков, они режут своих пленников, жарят на костре и пожирают
их. Одним словом, ничего страшного.
У Вальтера Скотта в "Айвенго" это состояние описано
несколько раз в разных ситуациях. Например, рыцари-вымогатели
поймали купца Исаака из Йорка и готовятся кипящим маслом,
раскаленными щипцами и прочими экзотическими инструментами и
способами заставить его поделиться доходами. "Однако теперь,
перед лицом действительной опасности, он был гораздо спокойнее,
нежели раньше, когда находился во власти воображаемых ужасов".
И в той же книге: "Любители охоты утверждают, что заяц
испытывает больший страх, когда собаки гонятся за ним, нежели
когда он попадает им в зубы".
3
От книг детства перейдем к книгам нашей юности и в них
найдем то же правило: когда самое страшное уже случилось,
человек забывает свои страхи и успокаивается. Вот описание
ареста в книге Александра Солженицына "В круге первом": "Арест
выглядел грубовато, но совсем не так страшно, как рисуется,
когда его ждешь. Даже наступило успокоение - уже не надо
бояться... Странно, но сейчас, когда молния ареста уже ударила
в его жизнь, Иннокентий не испытывал страха. Наоборот,
заторможенная мысль его опять разрабатывалась и соображала
сделанные промахи".
Люди, ждавшие ареста, принимают арест с облегчением. Это
рассказывают и те, кого арестовывали коммунисты, и те, кого
арестовывали фашисты, - первая ночь в камере - это сладкий
успокаивающий сон, до того было много бессонных ночей в
ожидании. Теперь неизвестность позади, можно спать спокойно.
Давайте поднимем тексты, которые принято считать
классическими, и найдем, что Шекспир, Пушкин, Байрон, Гоголь,
Диккенс, Достоевский, Гете, Толстой, Шиллер, Ремарк, Сенкевич,
Золя, Цвейг - все говорят об одном: когда случилось самое
ужасное - человек успокаивается. Это относится и к немцам, и к
русским, к французам и американцам, к полякам, болгарам,
евреям, китайцам, индийцам, к эвенкам и чукчам. Так может быть,
грузин в таких случаях ведет себя иначе? Великий грузинский
поэт Шота Руставели еще в XII веке утверждал, что грузины ведут
себя как все. Но оставим литературу.
Эксперимента ради я опрашивал людей возле онкологической
клиники. Каждый день в приемной люди ждут результатов: может,
рак, может, нет. Люди в приемной сидят в обнимку со страхом,
страх -- в их глазах, страх гуляет над их головами. А потом
человека вызывают к врачу и обЦявляют: да, рак. Неизвестность
прошла. Все человеку теперь ясно. И он успокаивается.
А еще я опрашивал людей, получавших смертные приговоры.
Результат тот же. Самое страшное для всех - ожидание приговора:
пятнадцать или вышак? А потом: встать, суд идет, именем
Российской Советской... к высшей мере наказания - расстрелу.
Спрашивал прошедших через это: ну и как? Отвечали:
воспринимается с облегчением; пошумишь для порядка, но быстро
приходит успокоение. Эдуард Кузнецов: "Свое новое положение
приговоренного к смерти осознаешь быстро и привыкаешь к этому
легко". Сам я в камере смертников не сидел, смертный приговор
получил заочно. Меня вызвали в британское министерство
иностранных дел и передали пламенный привет от Военной коллегии
Верховного суда СССР. Поделюсь впечатлением: ночь после
приговора спал сладким сном и видел счастливые сны, наступило
полное облегчение и спокойствие, которое сопутствует мне уже
многие годы. В жизни моей с того момента исчезли многие заботы
и страхи.
4
Ожидание смерти страшнее самой смерти. Потому Геринг за три
часа до казни покончил с собой. Чтоб не ждать.
И Сталин, и сталинские суды знали, что сам приговор не так
страшен, как ожидание. Например, судьба Николая Бухарина была
предрешена Сталиным лично, и ни один судья не посмел бы
возразить. Но! Сталинский суд "удалился на совещание" и
"совещался" семь с половиной часов. А потом граждане судьи
появились, и один из них долго-долго читал почти бесконечный
приговор, перечисляя множество ненужных деталей. Ну а в конце -
как принято: вышак. В зале вместо публики сидели товарищи в
сером. Тридцать три года спустя один из них, теперь уже
заслуженный ветеран, выступал у нас в академии. О суде он
рассказывал весело: мол, талантлив был Верховный Режиссер, умел
представления устраивать - комедия с вынесением приговора
смотрелась лучше публичной порки...
И на войне так же. Спросите каждого фронтовика, и вам
ответят: ждать страшно, а в бою страх проходит, ждешь боя как
облегчения. Генерал-лейтенант артиллерии Г.Н. Ковтунов:
"Хотя это может показаться парадоксальным, мы ждали, когда
противник перейдет к активным действиям" (ВИЖ. 1981. N 7. С.
58). Есть свидетельства нетерпения маршала Жукова перед началом
Курской битвы: ему хотелось, чтобы кончилось ожидание и чтобы
немцы нанесли удар. У Владимира Высоцкого все возможные
переживания человека выражены в песнях, и это тоже: "Мы ждем
атаки до тоски..."
Так говорят и солдаты, и офицеры, и генералы. Да не только
генералы. Цитирую запись из дневника доктора Геббельса от 16
июня 1941 года. До начала германского вторжения остаются
считанные дни. В высшем руководстве Германии - нервное
ожидание: "Фюрер живет в неописуемом напряжении. Это всегда
так, пока боевые действия не начались. Он говорит, что, как
только битва начнется, он станет совершенно спокоен. Я это
наблюдал бесчисленное количество раз".
В момент, когда Гитлер напал, сталинский страх (если он был)
должен был пройти. Сталин должен был успокоиться. Подтверждение
этому - вся мировая литература, вся человеческая история и сама
человеческая (и звериная) натура.
Сталин должен был успокоиться - это подтвердит любой
психолог. Да вы это и без психолога знаете.
Есть особая порода сильных людей, которых принято называть
врожденными лидерами. Сталин был самым ярким представителем
этого типа. Таким людям присущи суровость и властность в любой
нормальной обстановке, а когда ситуация ухудшается, они не
проявляют признаков паники и трусости, но, наоборот, становятся
веселыми и радостными. Именно эта особенность отличает их от
простых смертных и привлекает к ним других людей. Таким,
например, был авиаконструктор генерал-полковник авиации А.Н.
Туполев. Вот как его обычно описывают: "А наш Дед всегда, когда
что-нибудь не слава Богу, очень спокойный - не шумит, не ругает
никого... Ну а когда все в порядке, тогда покрикивает, шумит,
разносит..." (Галлай М. Третье измерение. М., 1979. С. 72).
Вот именно таким был и Сталин. Референт Сталина по вопросам
авиации, авиаконструктор, генерал-полковник авиации А. С.
Яковлев свидетельствует: "Во время войны я заметил в Сталине
такую особенность: если дела на фронте хороши - он сердит,
требователен и суров; когда неприятности - он шутит, смеется,
становится покладистым" (Цель жизни. М., 1968. С. 503).
Так вот: не мог Сталин испугаться после того, как война уже
началась. Поведение Сталина в первые дни войны, мягко говоря,
нестандартное. Он вел себя так, как никто себя в страхе не
ведет. Более того, он не похож и на самого себя. Свидетельство
генерал-полковника Яковлева не единственное. Их много. В
первые, самые страшные дни войны Сталин должен был улыбаться,
шутить, смеяться.
Но он молчит. Он ни с кем не разговаривает, ничем не
интересуется.
Чем же обЦяснить сталинское поведение?
Чем угодно.
Кроме страха.
5
Страх на короткое время оказывает парализующее воздействие,
но страх быстро воплощается в интенсивную деятельность.
Испуганный человек много и быстро говорит, он озирается,
оглядывается, все тело подвижно, а руки как бы ищут для себя
занятие. Испуганный человек теребит в руках шапку, крутит
пуговицы, грызет ногти, поглядывает на часы, постоянно что-то
ищет в карманах. Все это - свидетельства напряженной работы
мозга. Страх - это одно из проявлений инстинкта самосохранения.
Страх резко увеличивает физические силы, повышает четкость и
ясность мышления. В страхе человек способен предпринять то, что
без страха ему кажется невозможным. В страхе человек может
выдумать то, до чего без страха не додумаешься. Если Александр
Керенский переоделся медсестрой и на санитарной машине бежал из
Зимнего дворца, мы скажем, что это страх. Если бы Сталин
приклеил бороду и сбежал в Тибет или Парагвай, то мы бы
сказали: это страх. Но проявлений страха в поведении Сталина не
было.
После 1991 года архивы чуть-чуть приоткрылись, и
исследователи получили доступ к тетрадям, в которых
регистрировались посетители сталинского кабинета с 1927 по 1953
год. Выяснилось, что Сталин в первые дни войны работал, причем
работал так, как мало кто на этой планете. Запись 21 июня 1941
года: "Последние вышли в 23.00". Но это вовсе не означает, что
рабочий день Сталина завершился. После того как последние
посетители вышли, он еще мог работать с документами сам, он вел
телефонные разговоры, он работал не только в своем кабинете, но
и в кремлевской квартире, и на дачах.
22 июня 1941 года прием посетителей начат Сталиным в 5.45.
Он продолжался 11 часов без перерывов. Посетители: Молотов,
Берия, Тимошенко, Мехлис, Жуков, Маленков, Микоян, Каганович,
Ворошилов, Вышинский, Кузнецов, Димитров, Мануильский,
Шапошников, Ватутин, Кулик...
Далее у Сталина на целую неделю - один сплошной рабочий день
с перерывами. Прием посетителей начинается то в 3.20 ночи (23
июня), то в 1 час ночи (25 июня) и завершается ночами, то в
1.25 (24 июня), то в 2.40 (27 июня), то в 00.50 (28 июня).
Прием посетителей продолжается по пять, шесть, двенадцать
часов. Иногда рабочий день Сталина длится 24 часа с небольшими
перерывами. Но повторяю - мы знаем только то, что в моменты
перерывов в его кабинете нет посторонних. Но это еще не
означает, что он в это время не работает.
А вот после этой недели в журнале регистрации посетителей
два дня пропущены: 29 и 30 июня.
