Вот и двинули этих... Стратеги... - Он сплевывает. - Никто ведь не
вернулся. Ни одна душа. Углубились. Ну ладно. Значит, общее направление у
нас будет вон на тот столб... - Он протягивает руку, указывая. - Но вы на
него не глядите. Вы под ноги глядите. Я вам уже говорил и скажу еще раз.
Оба вы - дерьмо. Новички. Без меня вы ничего не стоите, пропадете, как
котята. Поэтому я пойду сзади. Идти будем гуськом. Путь прокладывать
будете по очереди. Первым пойдет Профессор. Я указываю направление - не
отклоняться, вам же будет хуже. Бери рюкзак.
Профессор поднимает на плечи рюкзак.
- Так, Профессор, первое направление - вон тот белый камень. Видишь?
Пошел, - приказывает проводник.
Профессор первым начинает спускаться с насыпи. Отпустив его на пяток
шагов, проводник командует.
- Как тебя... писатель! Пошел следом!
И, подождав немного, начинает спускаться сам.
Зеленое утро Зоны закончилось, растворившись в обычном солнечном
свете.
Спустившись с насыпи, они теперь медленно, гуськом поднимаются по
склону пологого холма. Насыпь видна отсюда как на ладони. Что-то странное
происходит там, над поверженными танками: словно бы струи раскаленного
воздуха поднимаются над этим местом и в них время от времени вспыхивает и
переливается яркая радуга.
Но они смотрят не туда. Профессор идет впереди, и перед каждым шагом
настороженно высматривает место, куда поставить ногу. Писатель бредет
следом, глядя не столько себе под ноги, сколько под ноги Профессору.
Дистанцию он соблюдает плохо, но проводник пока молчит. Взгляд его с
привычной автоматической быстротой скользит от собственных ног к затылку
Писателя, к затылку Профессора, вправо от Профессора, влево от Профессора
и снова себе под ноги.
Профессор добирается до вершины холма, и проводник сейчас же
командует:
- Стой!
Профессор послушно замирает, а Писатель делает еще пару шагов и
оборачивается, очень недовольный.
Проводник стоит неподвижно, полузакрыв глаза, и шевелит пальцами
вытянутой руки, словно что-то ощупывая в воздухе:
- Ну, что там еще? - брезгливо осведомляется Писатель.
Проводник осторожно опускает руку и бочком-бочком придвигается ближе
к Профессору. Лицо его напряженное и недоумевающее.
- Не шевелитесь... - хрипло говорит он. - Стоять на месте, не
двигаться...
Писатель испуганно озирается.
- Не шевелись, дурак! - севшим голосом шипит проводник.
Они стоят неподвижно, как статуи, а вокруг - мирная зеленая травка,
кусты тихонько колышутся под ветерком, и над всем этим - яркое ласковое
солнце. Потом проводник вдруг говорит на выдохе:
- Обошлось... Пошли. Нет, погоди, перекурим.
Он присаживается на корточки и тянет из кармана пачку с сигаретами.
Губами вытягивает сигарету и протягивает пачку Профессору, который
присаживается рядом.
Писатель спрашивает с раздражением:
- Ну хоть подойти-то к вам можно?
- Можно, - отзывается проводник, затягиваясь. - Подойти можно.
Подойди. - Голос его крепнет. - Я тебе что говорил?
Писатель останавливается на полпути.
- Я что тебе говорил, дура? Я тебе говорю "стой", а ты прешься, я
тебе говорю "не шевелись", а ты башкой вертишь... Нет, не дойдет он, -
сообщает проводник Профессору.
- Что ж делать? У меня реакция плохая, - жалобно говорит Писатель. -
Дайте сигаретку, что ли...
- А реакция плохая - сидел бы дома, - говорит проводник, вытаскивая
из кармана горсть разнокалиберных гаек.
Он начинает "провешивать" дорогу.
Бросает одну гайку впереди себя. Пауза. Медленно подходит к месту,
где она упала. Кидает другую. И так шаг за шагом, от гайки к гайке.
- Давай! - зовет проводник Профессора. - Вроде обошлось...
Осторожным аллюром они движутся дальше. Профессор - Писатель -
проводник. Солнце уже поднялось высоко, на небе ни облачка, припекает.
Слева - склон, справа - канава, наполненная черной стоячей водой. Очень
тихо: не слышно ни птиц, ни насекомых. Только шуршит трава под ногами.
Через несколько шагов Писатель начинает насвистывать. Еще через
несколько шагов он наклоняется, подбирает прутик и идет дальше, похлопывая
себя прутиком по штанине.
Проводник тяжелым взглядом наблюдает за его действиями и, когда
Писатель принимается своим прутиком сшибать пожухлые цветочки справа и
слева от себя, проводник достает из кармана гайку и очень точно запускает
ее в затылок Писателю веселый свист обрывается тоненьким взвизгом.
Писатель хватается за голову и приседает на корточки, согнувшись в
три погибели. Проводник останавливается над ним.
- Вот так это и бывает, - говорит он. - Только вот взвизгнуть ты вряд
ли успеешь... В штаны не наложил?
Писатель медленно распрямляется.
- Что это было? - с ужасом спрашивает он, ощупывая затылок.
- Это я хотел тебе показать, как будет, - объясняет проводник, - если
ты так по Зоне ходить будешь! Самоубийца.
- Ладно, ладно, - отвечает Писатель, облизывая губы. - Понял.
Они бредут через свалку. Блестит битое стекло, валяется мятый
электрический чайник, кукла с оторванными ногами, тряпье, россыпи ржавых
консервных банок...
Впереди теперь идет Писатель, лицо у него злое и напряженное, губы
кривятся.
Огромный ров, заполненный вздутой тушей полуспущенного аэростата
воздушного заграждения. Они ступают на прогибающуюся поверхность, медленно
идут, осторожно переставляя ноги, и вдруг Писатель издает странный
каркающий звук и останавливается.
И начинает намокать. Влага проступает от его тела наружу сквозь
одежду, влага струится по его лицу, струйки сбегают со скрюченных пальцев,
волосы облепляют щеки и потом целыми прядями начинают сползать на грудь и
на плечи.
- Спокойно, ребята, - произносит проводник. - Влопались. Ляг! -
кричит он Писателю. - Лечь попробуй! И ты ляг! Профессор! Ложись! Ничего,
ничего, сейчас он ляжет...
Проводник и Профессор ложатся, а Писатель не может. Видно, как его
тело сводит судорога.
А затем все также неожиданно прекращается. Влага высыхает на глазах,
и вот уже Писатель такой же сухой, как прежде, только на плечах и груди
висят, колышась под ветерком, сухие пряди выпавших волос. Обессиленный, он
валится на бок.
Проводник, за ним Профессор поднимаются, осторожно подходят к
Писателю.
- Ничего, ничего, - говорит проводник. - Сейчас он встанет... А
действительно, везучий дьявол... У добрых людей здесь, бывало, глаза
вытекали, а он одними волосьями отделался... Ну, вставай, вставай, нечего
валяться...
Писатель с трудом поднимается, ощупывает голову, рассматривает волосы
на пальцах.
- Пошли, - говорит проводник. - Все равно не сосчитаешь... Профессор,
вперед.
Они вступают под истлевшую от времени маскировочную сетку. Видимо,
когда-то здесь были пулеметные позиции: валяются патронные ящики, вросшие
в землю пулеметы, занесенные песком каски и противогазы.
- Привал, - объявляет проводник.
Все стоят неподвижно. А вокруг тишина, только посвистывает ветер и
шуршит мятая грязная газета, обмотавшаяся вокруг ноги Профессора.
- Погодите, - говорит Писатель. - Ноги что-то... шалят...
- Что это было? - спрашивает Профессор, не оборачиваясь.
Писатель нервно хихикает, проводник говорит:
- Не знаю я... Было и прошло, и слава богу. - И шипит, озираясь: -
Экое дрянное место!
Они расположились в тени маскировочной сетки. Проводник разливает в
протянутые стаканчики спиртное. Все выпивают.
- Как у вас аппетит, Профессор? - спрашивает Писатель, с отвращением
откусывая от крутого яйца.
- Признаться, неважно, - отзывается тот.
- Пива бы сейчас, - вздыхает Писатель. - Холодненького! В глотке
пересохло.
Проводник сейчас же разливает еще по стопке. Профессор осторожно
спрашивает его:
- Долго нам еще?
Проводник молчит, а потом угрюмо отвечает:
- Не знаю.
- А по карте?
- А что по карте? Потом, разве это карта? Масштаба нет. Дикобраз,
правда, за двое суток обернулся, так то Дикобраз.
- Какой Дикобраз? - спрашивает Писатель.
Проводник усмехается, неторопливо закуривает.
- Дикобраз - это, брат, не нам чета. С первых дней начал, меня водил,
когда я подрос. Большой был человек. Ас.
- А почему - был? - спрашивает Писатель. - Он что...
- Во-во. То самое. Уходил вдвоем-втроем, а возвращался один. Вот вам
бы с ним сходить... - Он неприятно смеется, переводя взгляд с Профессора
на Писателя и обратно. - А, впрочем, досюда бы вы и с ним дошли. Ладно! -
Обрывает он себя. - Вы как хотите, а я присплю немного. Да не галдите
здесь... И не вздумайте здесь разгуливать...
Проводник засыпает, положив голову на рюкзак, а Профессор с
Писателем, прислонившись спинами к глиняному откосу, курят и беседуют:
- А что с ним все-таки случилось, с этим асом? - спрашивает Писатель.
- Он единственный, кто до места добрался и вернулся, - отзывается
Профессор. - Вернулся и в два дня разбогател... - Профессор замолкает.
- Ну?
- А потом повесился. Через неделю.
- Почему?
Профессор пожимает плечами.
- Темная история. Он снова собирался туда, вдвоем с... нашим... Наш
пришел к нему в назначенное время, а Дикобраз висит. А на столе - карта и
записка с пожеланием всяческих успехов.
- А может быть, наш-то его и... того?
- Да. Он может, - легко соглашается Профессор.
Некоторое время они молча курят.
- А как вы полагаете, профессор, это самое место действительно
существует? Где сбываются желания...
- Дикобраз разбогател. Он всю жизнь мечтал стать богатым.
- И повесился...
- А вы уверены, что он шел за тем, чтобы разбогатеть? Дикобраз этот?
Он что, говорил кому-нибудь, зачем он ходил в Зону? Просто на самом деле
человек никогда не знает, чего он хочет. Существо сложное. Голова его
хочет одного, спинной мозг - другого, а душа третьего... И никто не
способен в этой каше разобраться. Во всяком случае, здесь речь идет о
сокровенном. Вы понимаете? О сокровенном желании!
- Это верно, - говорит Писатель. - Это очень верно вы говорите.
Давеча вот я сказал, что иду сюда за вдохновением... вранье это. Плевал я
на вдохновение...
Профессор с любопытством смотрит на него.
Писатель помолчав продолжает:
- Хотя, может быть, и в самом деле за вдохновением... Откуда я знаю,
как назвать то, чего я хочу? Это какие-то неуловимые вещи: стоит их
назвать, и их смысл исчезает, тает. Как медуза на солнце. Видели
когда-нибудь?
Профессор опускает глаза и принимается рассматривать свои грязные
обломанные ногти.
- Ну-ну. Кстати, должен вам сказать, что вам... именно вам - вообще
ходить туда противопоказано.
Писатель лицемерно кивает.
- Ну да, ну да... Я, конечно, не ученый... Вот вы - другое дело! Вы в
самом деле ученый? Тогда конечно! Эксперимент, факты... Истина в последней
инстанции. Только, по-моему, фактов не не бывает. Их вообще не бывает, а
уж здесь, в Зоне, и подавно. Здесь все кем-то выдумано, неужели вы не
чувствуете? Все это чья-то идиотская выдумка! Нам всем морочат голову. Кто
- непонятно. Зачем? Тоже непонятно.
- А может быть, все-таки интересно узнать: кто и зачем?
- Да не в этом дело! "Кто и зачем"? Что толку от ваших знаний? Чья
совесть от них сделается чище? Чья совесть от этого заболит? Моя? У меня
нет совести, у меня есть только нервы. Обругает какая-нибудь сволочь -
рана. Другая сволочь похвалит - еще рана... Им ведь все равно, что я пишу!
Они все сжирают! Душу вложишь, сердце свое вложишь - сожрут и душу и
сердце. Мерзость вынешь из души - жрут мерзость... Им все равно, что
