Перед походом.
Темный неосвещенный туннель. Поблескивают рельсы в пляшущем свете
электрического фонаря. Троица взгромождается на узкую платформу
электродрезины. Синяя искра на мгновение с треском озаряет сырой свод.
Мимо проплывает лампочка, горящая вполнакала.
- Как красиво, - говорит Писатель. - Темнота и ничего не видно... А
вы в самом деле профессор?
- Да.
- Меня зовут... - начинает Писатель, но проводник прерывает его:
- Тебя зовут Писатель.
- Гм... - говорит Профессор. - А меня как, в таком случае?
- А тебя - Профессор, - отвечает проводник.
- Меня зовут Профессор, и я профессор.
- Польщен, - говорит Писатель. - Значит, я - писатель, и меня,
естественно, все зовут почему-то Писатель. Представляете, как неудобно?
- Известный писатель?
- Нет. Модный.
- И о чем же вы пишете?
- Да как вам сказать... в основном о читателях. Ни о чем другом они
читать не хотят.
- По-моему, они правы, - замечает Профессор. - Ни о чем другом и
писать, наверное, не стоит.
- Они не совсем правы. Писать вообще не стоит. Ни о чем. А вы -
химик?
- Скорее физик.
- Тоже, наверное, скука, а?
- Пожалуй. Особенно когда долго не везет...
Туннель позади. В предрассветной темноте, озаряемая искрами от
тролля, электродрезина катит по насыпи.
- А у меня наоборот, - говорит Писатель. - У меня скука, когда долго
везет...
- Это кому долго везет? - осведомляется проводник. - Ты же каждый
день на скачках просаживаешься.
- Уважаемый Соколиный Глаз! - провозглашает Писатель. - Мы с
Профессором говорим о совсем других скачках. Мы с ним скачем всю жизнь, и
это называется у нас не стипль-чез, а отражение объективной
действительности, или, говоря языком профанов, поиски истины. Она
прячется, а мы ее ищем. Найдем, поймаем, побалуемся и скачем дальше.
Верно, Профессор?
- Моя истина, во всяком случае, не прячется, - отвечает Профессор. -
"Бог хитер, но не злонамерен".
- Дьявол, - поправляет Писатель.
- Эйнштейн говорил - "бог", а имел в виду природу
- А манихейцы говорили - "дьявол", и имели в виду дьявола. Так вот
ваш дьявол, может быть, и не злонамерен: он как спрятал вашу истину в
самом начале один раз, так и плюнул на нее. А вы ходите и копаете - то в
одном месте, то в другом. В одном копнули - ага, ядро состоит из протонов.
В другом месте копнули - красота, треугольник а-бэ-цэ равен треугольнику а
прим-бэ прим-цэ прим. Вы неплохо устроились. А вот мой дьявол - другое
дело. Он не сидит сложа ручки. Я истину откапываю, а он в это время с нею
что-то делает. И получается так, что откапывал я истину, а выкопал дерьмо.
Возьмите там какой-нибудь закон Архимеда... С самого начала он был
правильный, и сейчас он правильный, и всегда будет правильным. Каждый
может его проверить, пожалуйста. А стоит взять какой-нибудь расписной
горшок восьмого века... Да в восьмом веке в него объедки кидали, а нынче
он в музее стоит и вызывает восхищение лаконичностью рисунка и
неповторимостью формы, и все вокруг ахают до тех пор, пока не выясняется,
что никакого он не восьмого века, а сработал его одноглазый Гур и подсунул
в раскоп для сенсации... И форма у него осталась неповторимой, и рисунок
лаконичный, но аханье, как ни странно, стихает...
- Ну, вы неправы, - говорит Профессор. - Вы говорите о профанах и
снобах...
- Ничего подобного, - говорит Писатель. - Я говорю о горшках. Я сам
двадцать лет леплю такие горшки. И поскольку я писатель достаточно
известный, то они восхищают книголюбов лаконичностью рисунка и
неповторимостью формы. А лет через десять придет мальчик и в простоте
душевной заорет про голого короля... А через сто лет - кто его знает? -
явится другой мальчик и заорет "эврика!" по моему поводу. Что, и такие
случаи бывали...
- Господи, - произносит Профессор. - И вы об этом все время думаете?
- Первый раз в жизни. Я вообще очень редко думаю. Мне это вредно.
- Я имею в виду, что невозможно, наверное, писать, например, роман и
все время думать, как он будет читаться через сто лет...
- Конечно, невозможно. А с другой стороны, если его не будут читать
через сто лет, на кой черт его писать..
- А деньги! - со злостью замечает проводник. - Ты за него не
беспокойся, Профессор, ни о чем таком он не думает. О бабах он думает, о
скачках, вот и все его размышления... Истина! Ты его лучше спроси, сколько
ему за строчку платят!
Пауза. Потом Профессор тихонько говорит:
- Если все это так просто, то зачем он с нами в Зону пошел?
- Тихо... - говорит проводник.
Дрезина замедляет ход. Впереди из тумана надвигается какое-то
полуразрушенное станционное строение.
- Приехали. - Проводник спрыгивает на шпалы. - Отдых!
- Фу-ты! - произносит Писатель, распрямляясь. - Ну теперь-то хоть
можно хлебнуть?
На газете, расстеленной поверх платформы, стоят термос с кофе,
бутылка спиртного, развернуты пакеты со снедью. Все трое усердно жуют,
прихлебывая из складных стаканчиков. Теперь уже совсем светло, но туман не
рассеялся, он такой же густой, как и раньше, только не молочно-белый, а
зеленоватый.
- Вы для меня оба новички, - говорит проводник. - Я вас в Зоне не
видел и ничего хорошего от вас не жду. Вы меня наняли, и я постараюсь,
чтобы вы остались живы как можно дольше, а поэтому не извольте обижаться.
Церемониться некогда. Буду просто лупить чем ни попадя, если что не так.
- Только, пожалуйста, не по левой руке, - говорит Писатель.
- Почему?
- Она у меня сломана в детстве. Я ее берегу.
- А... - Проводник усмехается. - А я думал - ты левша, пишешь левой.
Ладно, тогда буду по голове. Как она у тебя с детства?
- Уж очень вы с нами суровы, - говорит Писатель и тянется к бутылке.
Проводник перехватывает бутылку, накрепко завинчивает пробку и сует
бутылку в карман куртки.
- Эхе-хе-хе-хе, - произносит Писатель и наливает себе кофе.
- Тихо как, - говорит Профессор. Он задумчиво курит, прислонившись
спиной к борту дрезины.
- Здесь всегда тихо, - говорит проводник. - До пулеметов далеко,
километров пятнадцать, а в Зоне шуметь некому.
- Неужели пятнадцать километров? - говорит Профессор. - Я и
представления не имел, что можно так углубиться.
- Можно. Углублялись. Сейчас вот туман разгонит, увидишь, как они тут
углубились.
Длинный скрипящий звук доносится вдруг из тумана. Все, даже
проводник, вздрагивают.
- Что это? - одними губами произносит побледневший Писатель.
Проводник молча мотает головой.
- А может быть, это все-таки правда, что здесь... живут? - говорит
Профессор.
- Кто? - презрительно бросает проводник.
- Не знаю... Но есть легенда, будто какие-то люди остались в Зоне...
- Болтовня это, а не легенда, - обрывает его проводник. - Никого
здесь нет и быть не может. Зона это, понятно? Зона!
На протяжении этого разговора Писатель вертит головой, переводя
взгляд с одного на другого. Он все еще бледен, но постепенно
успокаивается.
- Я, конечно, понимаю, - говорит он, - что Зона - это именно Зона, а
не лоно, не два газона и не три, скажем... э... бизона... Но на всякий
случай я с собой кое-что прихватил.
- Что прихватил? - проводник уставляется на Писателя неподвижным
взглядом. - Что ты там еще прихватил, чучело?
Писатель многозначительно похлопывает себя по заду.
- Дай сюда, - говорит проводник и протягивает руку.
- Зачем?
- Дай сюда, говорю!
Писатель колеблется. Выражение многозначительного превосходства
сходит с его лица.
- В Зоне стрелять не во что, дурак, - говорит проводник. - Дай свою
пушку.
- Не дам, - решительно говорит Писатель, но сейчас же добавляет тоном
ниже: - Мне нужно, понимаете?
- Понимаю, - говорит проводник неожиданно мягко. - Только на самом
деле ничего такого тебе там не понадобится. Если долбанет тебя
по-настоящему, то ничего тебе уже не поможет. А если прикует тебя или,
скажем, прижжет, то я тебя вытащу. Мертвого - да, брошу. Ну, а живого -
вытащу. Это я тебе обещаю. Зря денег не беру. Давай.
Писатель нехотя вытаскивает из заднего кармана крошечный дамский
браунинг.
- Там всего один заряд, - бормочет он. - В стволе.
- Поня-атно... - Проводник выщелкивает патрон и небрежно бросает
оружие на шпалы. - В Зоне стрелять нельзя, - говорит он поучительно. - В
Зоне не то что стрелять - камень иной раз бросить опасно. А у тебя? -
обращается он к Профессору.
Тот берется двумя пальцами за край воротника куртки.
- У меня на этот случай ампула.. - говорит он виновато.
- Чего-чего?
- Ампула зашита. Яд.
Проводник ошеломлен.
- Ну-ну, ребята!.. Нет, это... Вы что сюда - помирать пришли?
Облегчиться никто не хочет? - Он соскакивает на шпалы. - Смотрите, потом,
может, и некогда будет. Или негде...
Он отходит от дрезины и сейчас же скрывается в тумане.
- А действительно, зачем вы сюда пришли? Модный писатель, вилла...
Женщины, наверное, на шею вешаются гроздьями... - Профессор смотрит на
Писателя, высоко задирая брови.
- Это вам не понять, профессор, - рассеянно отзывается Писатель,
подбрасывая на ладони складной стаканчик. - Есть такое понятие:
вдохновение. Так вот: понятие-то у меня есть, а самого вдохновения нет.
Иду выпрашивать.
- То есть вы что же - исписались? - негромко говорит Профессор.
- Что? А, да, то есть у меня его никогда не было. Да это не
интересно. А вы?
Профессор не успевает ответить. Появляется проводник.
- Скоро пойдем. Укладывайтесь.
Зона.
Тумана больше нет.
Слева от насыпи расстилается до самого горизонта холмистая равнина,
совершенно безжизненная, погруженная в зеленоватые сумерки. А над
горизонтом, расплывшись в ясном небе, разгорается спектрально чистое
изумрудное зарево - нечеловеческая заря Зоны. И вот уже тяжело
вываливается из-за черной гряды холмов разорванное на несколько неровных
кусков зеленое солнце.
- Вот за этим я тоже сюда пришел... - сипло произносит Писатель.
Лицо его зеленоватое, как и у Профессора. Профессор молчит.
- Не туда смотрите, - раздается голос проводника. - Вы сюда
посмотрите.
Писатель и Профессор оборачиваются.
Справа от насыпи тоже тянется холмистая равнина, вдали виднеются
какие-то столбы, торчит искореженная конструкция высоковольтной передачи.
Среди холмов видна дорога. Насыпь здесь изгибается широкой дугой, и с того
места, где стоят наши герои, хорошо видна голова состава, которым
доставлена была сюда когда-то танковая часть.
Но что-то случилось там, впереди: тепловоз и первые две платформы
валяются под откосом, несколько следующих стоят на рельсах наперекосяк -
танки с них сползли и валяются на боку и вверх гусеницами на насыпи и под
насыпью. Несколько машин удалось, видимо, благополучно спустить под
насыпь: видимо, их даже пытались вывести на дорогу, но до дороги они так и
не дошли - остались стоять между дорогой и насыпью небольшими группами,
пушками в разные стороны, некоторые вросшие в землю по самую башню,
некоторые наглухо закупоренные, а некоторые - с настежь распахнутыми
люками.
- А где же... люди?.. - тихо спрашивает Писатель. - Там же люди были.
- Это я тоже каждый раз здесь думаю, - понизив голос, отзывается
проводник. - Я ведь видел, как они грузились у нас на станции. Я еще
мальчишкой был. Тогда все думали, что это пришельцы нас завоевать хотят.
