космоскафы.
Быков молчал. Михаил Антонович растерянно переводил глаза с одного на
другого.
- Мальчики, - сказал он. - Я ведь с удовольствием... О чем разговор?
- Я мог бы взять пилота на станции, - сказал Юрковский. - Но я прошу
Михаила, потому что Михаил в сто раз опытнее и осторожнее, чем все они,
вместе взятые. Ты понимаешь? Осторожнее!
Быков молчал. Лицо у него стало темное и угрюмое.
- Мы будем предельно осторожны, - сказал Юрковский. - Мы будем идти
на высоте двадцать-тридцать километров над средней плоскостью, не ниже. Я
сделаю несколько крупномасштабных снимков, понаблюдаю визуально, и через
два часа мы вернемся.
- Алешенька, - робко сказал Михаил Антонович. - Ведь случайные
обломки над Кольцом очень редки. И они не так уж страшны. Немного
внимательности...
Быков молча смотрел на Юрковского. "Ну, что с ним делать? - думал он.
- Что делать с этим старым безумцем? У Михаила больное сердце. Он в
последнем рейсе. У него притупилась реакция, а в космоскафах ручное
управление. А я не могу водить космоскаф. И Жилин не может. А молодого
пилота с ним отпускать нельзя. Они уговорят друг друга нырнуть в Кольцо.
Почему я не научился водить космоскаф, старый я дурак?"
- Алеша, - сказал Юрковский. - Я тебя очень прошу. Ведь я, наверное,
больше никогда не увижу колец Сатурна. Я старый, Алеша.
Быков поднялся и, ни на кого не глядя, молча вышел из кают-компании.
Юрковский закрыл лицо руками.
- Ах, беда какая! - сказал он с досадой. - Ну, почему у меня такая
отвратительная репутация? А, Миша?
- Очень ты неосторожный, Володенька, - сказал Михаил Антонович. -
Право же, ты сам виноват.
- А зачем быть осторожным? - спросил Юрковский. - Ну, скажи,
пожалуйста, зачем? Чтобы дожить до полной духовной и телесной немощи?
Дождаться момента, когда жизнь опротивеет, и умереть от скуки в кровати?
Смешно же, Михаил, в конце концов так трястись над собственной жизнью.
Михаил Антонович покачал головой.
- Экий ты, Володенька, - сказал он тихо. - И как ты не понимаешь,
голубчик, ты-то умрешь - и все. А ведь после тебя люди останутся, друзья.
Знаешь, как им горько будет? А ты только о себе, Володенька, все о себе.
- Эх, Миша, - сказал Юрковский, - не хочется мне с тобой спорить.
Скажи-ка ты мне лучше, согласится Алексей или нет?
- Да он, по-моему, уже согласился, - сказал Михаил Антонович. - Разве
ты не видишь? Я-то его знаю, пятнадцать лет на одном корабле.
Юрковский снова пробежался по комнате.
- Ты-то хоть, Михаил, хочешь лететь или нет? - закричал он. - Или ты
тоже... "соглашаешься"?
- Очень хочется, - сказал Михаил Антонович и покраснел. - На
прощание.
Юра укладывал чемодан. Он никогда как следует не умел укладываться, а
сейчас вдобавок торопился, чтобы незаметно было, как ему не хочется
уходить с "Тахмасиба". Иван стоял рядом, и до чего же грустно было думать,
что сейчас с ним придется проститься и что они больше никогда не
встретятся. Юра как попало запихивал в чемодан белье, тетрадки с
конспектами, книжками - в том числе "Дорогу дорог", о которой Быков
сказал: "Когда эта книга тебе начнет нравиться, можешь считать себя
взрослым". Иван, насвистывая, веселыми глазами следил за Юрой. Юра,
наконец, закрыл чемодан, грустно оглядел каюту и сказал:
- Вот и все, кажется.
- Ну, раз все, пойдем прощаться, - сказал Жилин.
Он взял у Юры невесомый чемодан, и они пошли по кольцевому коридору,
мимо плавающих в воздухе десятикилограммовых гантелей, мимо душевой, мимо
кухни, откуда пахло овсяной кашей, в кают-компанию. В кают-компании был
только Юрковский. Он сидел за пустым столом, обхватив ладонями залысую
голову, и перед ним лежал прижатый к столу зажимами одинокий чистый листок
бумаги.
- Владимир Сергеевич, - сказал Юра. Юрковский поднял голову.
- А, кадет, - сказал он, печально улыбаясь. - Что ж, давай прощаться.
Они пожали друг другу руки.
- Я вам очень благодарен, - сказал Юра.
- Ну-ну, - сказал Юрковский. - Что ты, брат, в самом деле. Ты же
знаешь, я не хотел тебя брать. И напрасно не хотел. Что же тебе пожелать
на прощание? Побольше работай, Юра. Работай руками, работай головой. В
особенности не забывай работать головой. И помни, что настоящие люди - это
те, кто много думает о многом. Не давай мозгам закиснуть. - Юрковский
посмотрел на Юру с знакомым выражением: как будто ожидал, что Юра вот
сейчас, немедленно изменится к лучшему. - Ну, ступай.
Юра неловко поклонился и вышел из кают-компании. У дверей в рубку он
оглянулся. Юрковский задумчиво смотрел ему вслед, но, кажется, уже не
видел его. Юра поднялся в рубку. Михаил Антонович и Быков разговаривали
возле пульта управления. Когда Юра вошел, они замолчали и посмотрели на
него.
- Так, - сказал Быков. - Ты готов, Юрий. Иван, значит, ты его
проводишь.
- До свидания, - сказал Юра. - Спасибо.
Быков молча протянул ему огромную ладонь.
- Большое вам спасибо, Алексей Петрович, - повторил Юра. - И вам,
Михаил Антонович.
- Не за что, не за что, Юрик, - заговорил Михаил Антонович. -
Счастливой тебе работы. Обязательно напиши мне письмецо. Адресок ты не
потерял?
Юра молча похлопал себя по нагрудному карману.
- Ну, вот и хорошо, ну, вот и прекрасно. Напиши, а если захочешь -
приезжай. Право же, как вернешься на Землю, так и приезжай. У нас весело.
Много молодежи. Мемуары мои почитаешь.
Юра слабо улыбнулся.
- До свидания, - сказал он.
Михаил Антонович помахал рукой, а Быков прогудел:
- Спокойной плазмы, стажер.
Юра и Жилин вышли из рубки. В последний раз открылась и закрылась за
Юрой дверь кессона.
- Прощай, "Тахмасиб", - сказал Юра.
Они прошли по бесконечному коридору обсерватории, где было жарко, как
в бане, и вышли на вторую доковую палубу. У раскрытого люка танкера сидел
на маленькой бамбуковой скамеечке голенастый рыжий человек в расстегнутом
кителе с золотыми пуговицами и в полосатых шортах. Глядясь в маленькое
зеркальце, он расчесывал пятерней рыжие бакенбарды и, выпятив челюсть,
дудел какой-то тирольский мотив. Увидев Юру и Жилина, он спрятал зеркальце
в карман и встал.
- Капитан Корф? - сказал Жилин.
- Йа, - сказал рыжий.
- На "Кольцо-2", - сказал Жилин, - вы доставите вот этого товарища.
Генеральный инспектор говорил с вами, не так ли?
- Йа, - сказал рыжий капитан Корф. - Отчень корошо. Багаж?
Жилин протянул ему чемодан.
- Йа, - сказал капитан Корф в третий раз.
- Прощай, Юрка, - сказал Жилин. - Не вешай ты, пожалуйста, носа. Что
за манера, в самом деле?
- Ничего я не вешаю, - сказал Юра печально.
- Я отлично знаю, почему ты вешаешь нос, - сказал Жилин. - Ты
вообразил, что мы больше никогда не встретимся, и не замедлил сделать из
этого трагедию. А трагедии никакой нет. Тебе еще сто лет встречаться с
разными хорошими и плохими людьми. А можешь ты мне ответить на вопрос: чем
один хороший человек отличается от другого хорошего человека?
- Не знаю, - сказал Юра со вздохом.
- Я тебе скажу, - сказал Жилин. - Ничем существенным не отличается.
Вот завтра ты будешь со своими ребятами. Завтра все тебе будут завидовать,
а ты будешь хвастаться. Мы, мол, с инспектором Юрковским... Расскажешь,
как ты стрелял в пиявок на Марсе, как своими руками вот таким стулом
изничтожил мистера Ричардсона на Бамберге, как спас синеглазую девушку от
злодея Шершня. Про смерть-планетчиков ты тоже чего-нибудь наврешь.
- Да что вы, Ваня, - сказал Юра, слабо улыбаясь.
- Ну, а почему же? Воображение у тебя живое. Могу себе представить,
как ты споешь им балладу об одноногом Пришельце. Только учти. Честно
говоря, там было два следа. Про второй след я не успел рассказать. Второй
след был на потолке, в точности над первым. Не забудь. Ну, прощай.
- Ти-ла-ла-ла и-а! - тихонько завопил сзади капитан Корф.
- До свидания, Ваня, - сказал Юра. Он двумя руками пожал руку Жилина.
Жилин похлопал его по плечу, повернулся и вышел в коридор. Юра услышал,
как в коридоре крикнули:
- Иван! Есть еще одна гипотеза! Там, в пещере, не было никакого
Пришельца. Был только его ботинок.
Юра слабо улыбнулся.
- Ти-ла-ла-ла и-а! - распевал позади капитан Корф, расчесывая рыжие
бакенбарды.
13. "КОЛЬЦО-1". ДОЛЖЕН ЖИТЬ
- Володенька, подвинься немножко, - сказал Михаил Антонович. - А то я
прямо в тебя локтем упираюсь. Если вдруг придется, скажем, делать вираж...
- Изволь, изволь, - сказал Юрковский. - Только мне, собственно,
некуда. Удивительно тесно здесь. Кто строил эти... э-э... аппараты...
- А вот так... И хватит, и хватит, Володенька...
В космоскафе было очень тесно. Маленькая круглая ракета была
рассчитана только на одного человека, но обычно в нее забирались по двое.
Мало того, по правилам безопасности при работах над Кольцом экипажу
надлежало быть в скафандрах с откинутым колпаком. Вдвоем, да еще в
скафандрах, да еще с колпаками, висящими за спиной, в космоскафе было не
повернуться. Михаилу Антоновичу досталось удобное кресло водителя с
широкими мягкими ремнями, и он очень переживал, что другу Володеньке
приходится корчиться где-то между чехлом регенератора и пультом
бомбосбрасывателя.
Юрковский, прижимая лицо к нарамнику биноктара, время от времени
щелкал затвором фотокамеры.
- Чуть-чуть притормози, Миша, - приговаривал он. - Так...
остановись... Фу ты, до чего у них тут все неудобно устроено...
Михаил Антонович, с удовольствием покачивая штурвал, глядел, не
отрываясь, на экран телепроектора. Космоскаф медленно плыл в двадцати пяти
километрах от средней плоскости Кольца. Впереди исполинским мутно-желтым
горбом громоздился водянистый Сатурн. Ниже, вправо и влево, на весь экран
тянулось плоское сверкающее поле. Вдали оно заволакивалось зеленоватой
дымкой, и казалось, что гигантская планета рассечена пополам. А под
космоскафом проползало каменное крошево. Радужные россыпи угловатых
обломков, мелкого щебня, блестящей искрящейся пыли. Иногда в этом крошеве
возникали странные вращательные движения, и тогда Юрковский говорил:
"Притормози, Михаил... Вот так..." - И несколько раз щелкал затвором. Эти
неопределенные и непонятные движения привлекали особенное внимание
Юрковского. Кольцо не было пригоршней камней, брошенных в мертвое инертное
движение вокруг Сатурна; оно жило своей странной, непостижимой жизнью, и в
закономерностях этой жизни еще предстояло разобраться.
Михаил Антонович был счастлив. Он нежно сжимал податливые рукоятки
штурвала, с наслаждением чувствуя, как мягко и послушно отзывается ракета
на каждое движение его пальцев. Как это было прекрасно - вести корабль без
киберштурмана, безо всякой там электроники, бионики и кибернетики,
надеяться только на себя, упиваться полной и безграничной уверенностью в
себе и знать, что между тобой и кораблем - только этот мягкий удобный
штурвал и не приходится привычным усилием воли подавлять в себе мысль, что
у тебя под ногами клокочет хотя и усмиренная, но страшная сила, способная
разнести в пыль целую планету. У Михаила Антоновича было богатое
воображение, в душе он всегда был немножко ретроградом, и медлительный
космоскаф с его слабосильным двигателем казался ему уютным и домашним по
сравнению с фотонным чудовищем "Тахмасибом" и с другими такими же
чудовищами, с которыми пришлось иметь дело Михаилу Антоновичу за двадцать
пять лет штурманской работы.
