воспринимаю абстрактные рассуждения и запомнил только то, что запомнил.
Признаться, вначале ему удалось нагнать на меня тоску. Однако я довольно
быстро понял, что все это попросту истерические словоизлияния
образованного человека, пережившего крушение своих личных идеалов. И я
ощутил потребность возразить ему. Не потому, конечно, что надеялся
переубедить его, а потому, что его рассуждения глубоко задели меня,
показались мне выспренними и нескромными, и, кроме того, мне хотелось
отделаться от того тягостного впечатления, которое произвели на меня его
ламентации.
"У вас была слишком легкая жизнь, сын мой, - сказал я прямо. - Вы
заелись. Вы ничего не знаете о жизни. Сразу видно, что вас никогда не били
по зубам, что вы не мерзли в окопах и не грузили бревна в плену. У вас
всегда было что кушать и чем платить. Вот вы и привыкли смотреть на мир
глазами небожителя, этакого сверхчеловека. Экая жалость - цивилизацию
продали за горсть медяков! Да скажите спасибо, что вам за нее дают эти
медяки! Вам они, конечно, ни к чему. А вдове, которая одна поднимает троих
детей, которая должна их выкормить, вырастить, выучить? А Полифему,
калеке, получающему грошовую пенсию? А фермеру? Что вы предложили фермеру?
Сомнительные социальные идейки? Книжечки-брошюрочки? Эстетскую вашу
философию? Да фермер плевал на все это! Ему нужна одежда, машины, нужна
уверенность в завтрашнем дне! Ему нужно иметь постоянную возможность
взрастить урожай и получить за него хорошую цену! Вы смогли ему это дать?
Вы, со всей вашей цивилизацией! Да никто за десять тысяч лет не смог ему
это дать, а марсиане дали! Что же теперь удивляться, что фермеры травят
вас, как диких зверей? Вы никому не нужны с вашими разговорами, с вашими
абстрактными проповедями, легко переходящими в автоматную стрельбу. Вы не
нужны фермеру, вы не нужны горожанину, вы не нужны марсианам. Я уверен
даже, что вы не нужны большинству разумных образованных людей. Вы
воображаете себя цветом цивилизации, а на самом то деле вы плесень,
взросшая на соках ее. Вы возомнили о себе и теперь воображаете, будто ваша
гибель - это гибель всего человечества".
Мне показалось, что я буквально убил его своей речью. Он сидел,
закрыв лицо руками, он весь трясся, он был так жалок, что сердце мое
облилось кровью.
"Харон, - сказал я по возможности мягко, - мальчик мой! Постарайтесь
хоть на минуту спуститься из облачных сфер на грешную землю. Постарайтесь
понять, что человеку больше всего на свете нужны покой и уверенность в
завтрашнем дне. Ведь ничего же страшного не случилось. Вот вы говорите,
что человек превратился теперь в фабрику желудочного сока. Это громкие
слова, Харон. На самом-то деле произошло нечто обратное. Человек, попавши
в новые условия существования, нашел превосходный способ использования
своих физиологических ресурсов для упрочения своего положения в этом мире.
Вы называете это рабством, а всякий разумный человек полагает это
обыкновенной торговой сделкой, которая должна быть взаимовыгодной. О каком
рабстве может идти речь, если разумный человек уже сейчас прикидывает, не
обманывают ли его, и если его действительно обманывают, то, уверяю вас, он
сумеет добиться справедливости. Вы говорите о конце культуры и
цивилизации, но это уж вовсе неправда! Непонятно даже, что вы имеете в
виду. Газеты выходят ежедневно, выпускаются новые книги, сочиняются новые
телеспектакли, работает промышленность... Харон! Ну чего вам недостает?
Вам оставили все, что у вас было: свободу слова, самоуправление,
конституцию. Мало того, вас защитили от господина Лаомедонта! И вам,
наконец, дали постоянный и верный источник доходов, который совершенно не
зависит ни от какой конъюнктуры".
На этом я остановился, потому что обнаружил, что Харон вовсе не убит
и не рыдает, как мне показалось, а хихикает самым неприличным образом. Я
почувствовал себя в высшей степени оскорбленным, но тут Харон сказал:
"Извините меня, ради бога, я не хотел вас обидеть. Мне просто
вспомнилась одна забавная история". Оказывается, два дня назад Харон во
главе группы инсургентов из пяти человек захватил марсианскую машину.
Каково же было их изумление, когда из машины выбрался им навстречу
совершенно трезвый Минотавр с портативным аппаратом для отсасывания
желудочного сока. "Что, ребята, выпить захотелось? - спросил он. -
Давайте, это я вам сейчас устрою. Кто первый?" Инсургенты даже
растерялись. Придя в себя, они без всякого удовольствия накостыляли
Минотавру по шее за предательство и отпустили его вместе с машиной. Они-то
собирались захватить машину, освоиться с управлением, затем проникнуть в
ней на марсианский пост и устроить там побоище, но этот эпизод так на них
подействовал, что им стало не все наплевать. Вечером того же дня двое из
них ушли по домам, а на другое утро остальных захватили фермеры. Я не
совсем понял, какое отношение имеет эта история к предмету нашей беседы,
но меня поразила мысль о том, что Харон, следовательно, побывал в плену у
марсиан.
"Да, - ответил он на мой вопрос, - поэтому я и смеялся. Марсиане мне
говорили точь-в-точь то же самое, что и вы. Правда, несколько более
связно. И особенно они напирали на то, что я элита общества, что они
испытывают ко мне глубокое уважение и не понимают, почему это я и мне
подобные занимаются террористическими актами вместо того, чтобы создать
разумную оппозицию. Они предлагают нам бороться с ними легальными
средствами, гарантирую полную свободу печати и собраний. Славные ребята -
марсиане, верно?"
Что я мог ему ответить? Особенно, когда выяснилось, что обращались с
ним превосходно, умыли его, одели, подлечили, дали ему автомобиль,
конфискованный у какого-то содержателя опиумокурильни, и отпустили с
миром. "У меня нет слов", - сказал я, разведя руки. "У меня тоже, -
отозвался Харон, снова помрачнев. - У меня, к сожалению, тоже пока нет
слов, а их надо найти. Грош нам всем цена, если мы их не найдем". После
этого он вдруг совершенно неожиданно пожелал мне спокойной ночи и ушел к
себе, а я остался сидеть как дурак, охваченный неприятными предчувствиями.
Ох, будут у нас еще хлопоты с Хароном! Ох будут! И что за отвратительная
манера уходить, не окончив спора? Уже первый час ночи, а сна ни в одном
глазу.
Кстати, сегодня в первый раз сдавал желудочный сок. Ничего страшного,
только глотать неприятно, но говорят, что к этому быстро привыкаешь. Если
сдавать ежедневно по двести граммов, то это составит сто пятьдесят в
месяц. Однако!
14 ИЮНЯ
Температура плюс двадцать два, облачность ноль баллов, ветра нет.
Вышли, наконец, новые марки. Боже мой, какая прелесть! Я купил весь выпуск
в квартблоках, а потом не удержался и купил полные листы. Хватит
экономить. Теперь я могу кое-что себе позволить. Ходили с Гермионой
сдавать желудочный сок, в дальнейшем буду ходить один. Есть слух, будто
пришел циркуляр министерства образования, подтверждающий прежнее положение
о пенсиях, однако подробностей узнать мне не удалось. Господин Никострат
не вышел на службу - прислал младшего брата сказать, что простудился и
гриппует. Поговаривают, однако, что вовсе не гриппует, а неосторожно
где-то упал и получил внутренние повреждения. Ай да Харон! Артемида ходит
тише воды, ниже травы.
Да, совсем забыл. Заглянул я сегодня в гостиную и вижу: сидит Харон,
а с ним какой-то приятный господин в больших очках. Я узнал его и
буквально окаменел. Это был тот самый инсургент, которого на моих глазах
захватили фермеры. Он тоже меня узнал и тоже окаменел. Некоторое время мы
смотрели друг на друга, потом я опомнился и, поклонившись, вышел. Не знаю,
что он там обо мне говорил Харону. Впрочем, он скоро удалился. Я прямо
утверждаю: мне это не нравится. Если они будут заниматься легальной
борьбой, как им официально предложили, всякими там митингами, брошюрками,
газетами, - тогда, пожалуйста. Но если я еще хоть раз увижу в своем доме
автоматы и прочее железо, тогда уж прошу прощения, дорогой зять. Здесь
наши дорожки разойдутся. Хватит с меня.
Чтобы успокоиться, перечитал сейчас вчерашнюю запись своей беседы с
Хароном. По-моему, логика моя безукоризненна. Он так ничего и не сумел
возразить. Жалко только, что записал я гораздо более связно и убедительно,
чем говорил. Говорить я совершенно не умею, это мое слабое место.
В утренних газетах было интересное сообщение о всеобщей демобилизации
и полной демилитаризации страны. Слава богу, наконец-то додумались! Надо
понимать, что марсиане взяли дело обороны целиком в свои руки, и нам
теперь эта оборона не будет стоить ни гроша, если не считать, конечно,
желудочного сока. В речи президента об этом прямо ничего не сказано, но
это читается между строк. Бывшие военные расходы, сказал он, направляются
на повышение благосостояния и на развитие судостроения, предстоят
определенные трудности, связанные с сокращением военной промышленности,
однако это явление чисто временное. И еще он подчеркнул несколько раз, что
никто от реорганизации не пострадает. Я понимаю это так, что военные
промышленники и генералы получат хороший куш. Богатый народ эти марсиане!
А демобилизация уже началась. Парал распространяет слухи, что и полиция
тоже будет упразднена. Пандарей хотел его засадить, но мы не позволили.
Слухи, конечно, это только слухи, но на месте Пандарея я был вел себя
сейчас осторожнее.
Нет, не хочется мне сегодня ничего записывать. Возьму-ка я сейчас
свою вчерашнюю речь перед Хароном и перепишу ее начисто. Хорошая речь.
15 ИЮНЯ
Утро выдалось на редкость чистое и ясное. (Температура плюс двадцать
один, облачность ноль баллов, ветра нет). Как приятно встать рано утром,
когда солнце уже разогнало утренний туман, но воздух еще свеж и прохладен
и хранит в себе ночные ароматы. Мельчайшие капли росы мириадами радуг
дрожат и переливаются подобно драгоценным камням на каждой травинке, на
каждом листочке, на каждой паутинке, которую хлопотливый паучок протянул
за ночь от своего домика к колыхающейся веточке. Нет, с художественной
прозой у меня получается не так хорошо. С одной стороны вроде бы все
правильно, на месте, красиво, но все-таки как-то... Не знаю, что-то не то.
Ну, ладно.
Второй день подряд мы все отличаемся отменным аппетитом. Говорят, все
дело в синем хлебе. Действительно, это удивительный продукт. Прежде я
никогда не ел хлеба вне бутербродов и вообще мало ел хлеба, теперь же я
буквально им объедаюсь. Он тает во рту, как пирожное, и совершенно не
обременяет желудка. Даже Артемида, которая всегда заботилась о сохранении
фигуры гораздо больше, чем о сохранении семьи, не может теперь удержаться
и ест так, как надлежит есть молодой, здоровой женщине ее возраста. Харон
тоже ест и похваливает. На мои не лишенные язвительности намеки он
отвечает только: "Одно другому не мешает, отец. Одно другому не мешает".
После завтрака я направился в мэрию и пришел как раз к началу
присутствия. Наших на "пятачке" еще не было. Господин Никострат выглядит
неважно. При каждом движении он морщится, хватается за бок и время от
времени тихонько постанывает. Разговаривает он болезненным шепотом, на
ногти же свои не обращает никакого внимания. За все время нашей беседы он
ни разу не посмотрел на меня, но разговаривал вежливо, учтиво и без
малейшей примеси обычной своей иронии. Действительно, получен циркуляр,
подтверждающий прежнее положение о пенсионном обеспечении. Мои бумаги,
