ЛОГОВЕНКО: Не могу сказать, что это мне так уж понравилось, но не
могу не отдать должное старому другу.
Пауза
ЛОГОВЕНКО: Я понял все это так, что ты хочешь со мной встретиться и
поговорить в открытую.
КАММЕРЕР: Да. Но не я. И может быть, не с тобой.
ЛОГОВЕНКО: Говорить придется со мной. Но если не ты, то кто?
КАММЕРЕР: Комов.
ЛОГОВЕНКО: Ого! Значит, ты все-таки решился...
КАММЕРЕР: Комов сейчас мое прямое начальство.
ЛОГОВЕНКО: Ах, вот как... Хорошо. Где и когда?
КАММЕРЕР: Комов хочет, чтобы в разговоре участвовал Горбовский.
ЛОГОВЕНКО: Леонид Андреевич? Но он же при смерти...
КАММЕРЕР: Вот именно. Пусть он все это услышит. От тебя.
Пауза
ЛОГОВЕНКО: Да. Видимо, время поговорить действительно настало.
КАММЕРЕР: Завтра в 15.00 у Горбовского. Ты знаешь его дом? Под
Краславой, на Даугаве.
ЛОГОВЕНКО: Да, я знаю. До завтра. У тебя все?
КАММЕРЕР: Все. До завтра.
(Разговор продолжался с 9.02 до 9.04.)
(Конец Документа 17)
- - - - -
Замечательно, что группа "Людены" при всей своей напористой
скрупулезности никогда не приставала ко мне по поводу Даниила
Александровича Логовенко. А ведь мы с Даней знакомы были с незапамятных
времен, с благословенных шестидесятых, когда я, молодой тогда и дьявольски
энергичный комконовец, проходил спецкурс психологии при Киевском
университете, где Даня, молодой тогда и дьявольски энергичный
метапсихолог, вел мои практические занятия, а по вечерам мы оба с поистине
дьявольской энергией ухаживали за очаровательными и дьявольски капризными
киевляночками. Он явно выделял меня среди прочих курсантов, мы подружились
и первые годы встречались, можно сказать, регулярно. Потом занятия наши
нас разлучили, мы стали встречаться все реже, а с начала восьмидесятых не
встречались совсем (до чаепития у меня накануне событий). Он оказался
очень несчастлив в семейной жизни, и теперь понятно, почему. Он вообще
оказался несчастлив, чего я никак не могу сказать о себе.
Вообще, всякий, кто серьезно занимается эпохой Большого Откровения,
склонен полагать, будто прекрасно знает, кто такой Даниил Логовенко. Какое
заблуждение! Что знает о ньютоне человек, прочитавший даже самое полное
собрание его сочинений? Да, Логовенко сыграл чрезвычайно важную роль в
Большом Откровении. "Импульс Логовенко", "Т-программа Логовенко",
"Декларация Логовенко", "Комитет Логовенко"...
А какова судьба жены Логовенко, вы знаете?
А каким образом попал он на курсы высшей и аномальной этологии в
городе Сплите?
А почему в шестьдесят шестом году среди стада курсантов он особо
выделил М. Каммерера, энергичного, подающего надежды комконовца?
А что думал по поводу Большого Откровения Д. Логовенко - не вещал по
поводу, не декларировал, не проповедовал, а думал и переживал в глубине
своей нечеловеческой души?
Таких вопросов много. На некоторые из них, полагаю, я мог бы ответить
точно. По поводу других способен лишь строить предположения. А на
остальные ответов нет и не будет никогда.
- - - - -
ДОКУМЕНТ 18
РАПОРТ-ДОКЛАД
N 020/99
КОМКОН-2
Урал-Север
Дата: 13 мая 99 года
Автор: Т. Глумов, инспектор.
Тема 009: "Визит старой дамы"
Содержание: сравнение списков лиц с инверсией "синдрома пингвина" со
списком "Тема".
По Вашему распоряжению мною был по всем доступным источникам
составлен список случаев инверсии "синдрома пингвина". Всего я обнаружил
12 случаев, идентифицировать удалось 10. Сравнение списка
идентифицированных инверсантов со списков "Т" обнаружило пересечение по
следующим лицам:
1. Кривоклыков Иван Георгиевич, 65 лет, психиатр, база "Лембой" (ЕН
2105)
2. Паккала Альф-Христиан, 31 год, оператор-строитель, Аляскинская СО,
Анкоридж.
3. Йо Ника, 48 лет, пряха-дизайнер, комбинат "Иравади", Пхьяпоун.
4. Тууль Альберт Оскарович, 59 лет, гастроном, местонахождение
неизвестно (см. N 047/99 С. Мтбевари).
Процент пересечений списков представляется мне поразительно высоким.
Факт, что Тууль А. О. проходит фактически по трем спискам, еще более
поразителен.
Считаю необходимым привлечь Ваше внимание к полному списку лиц с
инверсией "синдрома пингвина". Список прилагается.
Т. Глумов
(Конец Документа 18)
- - - - -
"ДОМ ЛЕОНИДА" (КРАСЛАВА, ЛАТВИЯ). 14 МАЯ 99 ГОДА. 15.00.
Даугава у Краславы была неширокая, быстрая, чистая. Желтела сухим
песком полоска пляжа, от которой круто уходил к соснам песчаный склон. На
сером в белую шашку овале посадочной площадки, нависшей над водой,
калились под солнцем поставленные кое-как разноцветные флаеры. Всего три
штуки - старомодные тяжелые аппараты, какими пользуются сейчас разве что
старики, родившиеся в прошлом веке.
Тойво потянулся откинуть дверцу глайдера, но я сказал ему:
- Не надо. Подожди.
Я смотрел вверх, туда, где среди сосен кремово просвечивали стены
домика, откуда шла по обрыву зигзагом ветхого вида сработанное под серое
от времени дерево лестница. По лестнице медленно спускался кто-то в белом
- грузный, почти кубический, видимо, очень старый человек, цепляясь правой
рукой за перила, ступенька за ступенькой, каждый раз приставляя ногу, и
солнечный блик трясся на его большом гладком черепе. Я узнал его. Это был
Август-Иоганн Мария Бадер, десантник и Следопыт. Руина героической эпохи.
- Подождем, пока он спустится, - сказал я. - Мне не хочется с ним
встречаться.
Я отвернулся и стал смотреть в другую сторону, через реку, на тот
берег, и Тойво тоже отвернулся из деликатности, и так мы сидели, пока не
стал слышен тяжелый скрип ступенек и не донеслось до нас свистящее
натужное дыхание и еще какие-то неуместные звуки, похожие на прерывистое
всхлипывание, и вот старик прошел мимо глайдера, прошаркал подошвами по
пластику, возник в поле моего зрения, и я невольно взглянул в его лицо.
Вблизи лицо это показалось мне совершенно незнакомым. Оно было
искажено горем. Мягкие щеки обвисли и тряслись, рот был безвольно
распущен, из запухших глаз текли слезы.
Сгорбившись, Бадер приблизился к древнему желто-зеленому флаеру,
самому древнему из трех, с какими-то дурацкими шишками на корме, с
уродливыми щелями визиров старинного автопилота, с помятыми бортами, с
потускневшими никелированными ручками, приблизился, откинул дверцу и, то
ли кряхтя, то ли всхлипывая, полез в кабину.
Долгое время ничего не происходило. Флаер стоял с распахнутой
дверцей, а старик внутри то ли собирался с духом перед взлетом, то ли
плакал там, уронивши лысую голову на облупленный овальный штурвал. Потом
наконец коричневая рука, вылезшая из белой манжеты, протянулась и
захлопнула дверцу. Древняя машина с неожиданной легкостью и совершенно
беззвучно снялась с площадки и ушла над рекой между обрывистыми берегами.
- Это Бадер, - сказал я. - Прощался... Пошли.
Мы вылезли из глайдера и начали подниматься по лестнице.
Я сказал, не оборачиваясь к Тойво:
- Не надо эмоций. Ты идешь на доклад. Будет очень важный деловой
разговор. Не расслабляйся.
- Деловой разговор - это прекрасно, - отозвался Тойво мне в спину. -
Но у меня такое впечатление, что сейчас не время для деловых разговоров.
- Ты ошибаешься. Именно сейчас и время. А что касается Бадера... Не
думай сейчас об этом. Думай о деле.
- Хорошо, - сказал Тойво покорно.
Домик Горбовского, домик "Леонида", был совершенно стандартным,
архитектуры начала века: излюбленное жилье космопроходцев,
глубоководников, трансмантийщиков, без скотного двора, без кухни... Но
зато с энергопристройкой для обслуживания персональной нуль-установки,
полагающейся Горбовскому как члену Всемирного Совета. А вокруг были сосны,
заросли вереска, пахло нагретой хвоей, и пчелы сонно гудели в неподвижном
воздухе.
Мы поднялись на веранду и через распахнутые двери вступили в дом. В
гостиной, где окна были плотно зашторены и светил только торшер возле
дивана, сидел какой-то человек, задравши ногу на ногу, и рассматривал на
свет торшера не то карту, не то ментосхему. Это был Комов.
- Здравствуйте, - сказал я, а Тойво поклонился молча.
- Здравствуйте, здравствуйте, - сказал Комов как бы нетерпеливо. -
Проходите, садитесь. Он спит. Заснул. Этот треклятый Бадер его совершенно
ухайдокал... Вы - Глумов?
- Да, - сказал Тойво.
Комов пристально, с любопытством глядел на него. Я кашлянул, и Комов
тут же спохватился.
- Ваша матушка случайно не Майя Тойвовна Глумова? - спросил он.
- Да, - сказал Тойво.
- Я имел честь работать с нею, - сказал Комов.
- Да? - сказал Тойво.
- Да. Она вам не рассказывала? Операция "Ковчег"...
- Да, я знаю эту историю, - сказал Тойво.
- Чем сейчас Майя Тойвовна занимается?
- Ксенотехнологией.
- Где? У кого?
- В Сорбонне. Кажется, у Салиньи.
Комов покивал. Он все смотрел на Тойво. Глаза у него блестели. Надо
понимать, вид взрослого сына Майи Глумовой пробудил в нем некие
животрепещущие воспоминания. Я снова кашлянул, и Комов сейчас же
повернулся ко мне.
- Нам придется подождать. Мне не хочется его будить. Он улыбается во
сне. Видит что-то хорошее... Черт бы побрал Бадера с его соплями!
- Что говорят врачи? - спросил я.
- Все то же. Нежелание жить. От этого нет лекарств... Вернее есть, но
он не хочет их принимать. Ему стало неинтересно жить, вот в чем дело. Нам
этого не понять... Все-таки ему за полтораста... А скажите, пожалуйста,
Глумов, чем занимается ваш отец?
- Я его почти не вижу, - сказал Тойво. - Кажется, он гибридизатор
сейчас. Кажется, на Яйле.
- А вы сами... - начал было Комов, но замолчал, потому что из глубины
дома донесся слабый хрипловатый голос:
- Геннадий! Кто там у вас? Пусть заходят...
- Пошли, - сказал Комов вскакивая.
Окна в спальне были распахнуты настежь. Горбовский лежал на диване,
укрытый до подмышек клетчатым пледом, и казался он невообразимо длинным,
тощим и до слез жалким. Щеки у него ввалились, знаменитый туфлеобразный
нос закостенел, запавшие глаза были печальны и тусклы. Они словно не
хотели больше смотреть, но смотреть было надо, вот они и смотрели.
- А-а, Максик... - проговорил Горбовский, увидев меня. - Ты все такой
же... Красавец... Рад тебя видеть, рад...
Это была неправда. Не был он рад видеть Максика. И ничему он не был
рад. Наверное, ему казалось, что он приветливо улыбается, на самом же деле
лицо его изображало гримасу тоскливой любезности. Чувствовалось в нем
бесконечное и снисходительное терпение. Словно бы думал сейчас Леонид
Андреевич: вот и еще кто-то пришел... Ну что ж, это не может быть очень
надолго... И они уйдут, как уходили все до них, а мне оставят мой покой...
- А это кто? - с явным усилием превозмогая апатию, полюбопытствовал
Горбовский.
- Это Тойво Глумов, - сказал Комов. - Комконовец, инспектор. Я
говорил вам...
- Да-да-да... - Вяло сказал Горбовский. - Помню. Говорили. "Визит
старой дамы"... Садитесь, Тойво, садитесь, мой мальчик... Я слушаю вас...
Тойво сел и вопросительно посмотрел на меня.
- Изложи свою точку зрения, - сказал я. - И обоснуй.
Тойво начал:
- Я сейчас сформулирую некую теорему. Формулировка эта принадлежит не
