на Кала-и-Муг (она же "парадоксальная планета Морохаси") и вообще повидал
белый свет, а равно и черный, серый и всяких иных цветов. Очень спокойный,
даже несколько флегматичный мужчина, руки, как лопаты, надежный, прочный,
основательный, бульдозером не сдвинешь, и лицом при этом бел и румян,
синие глаза, нос картофелиной и русая бородища, как у Ильи Муромца...
И ничего удивительного не было в том, что во время ночных событий
супруги вели себя совершенно по-разному. Олег Олегович при виде живых
мешков, лезущих в окно спальни, удивился, конечно, но никакого испуга не
испытал. Может быть, потому что сразу вспомнил о филиальчике в Нижней
Пеше, куда он в свое время несколько раз наведывался, да и сам вид чудовищ
не вызвал в нем ощущения опасности. Гадливость - вот что он испытал
главным образом. Гадливость и отвращение, но никак не страх. Упершись
ладонями, он не впустил эти мешки в спальню, выпихнул их обратно в сад, и
это было противно, скользко, липко, они были неприятно податливо-упруги
под ладонями, эти мешки, больше всего они напоминали внутренности
какого-то огромного животного. Он тогда заметался по спальне, пытаясь
сообразить, чем вытереть руки, но тут на веранде закричала Зося, и ему
стало не до брезгливости...
Да, все мы вели себя не лучшим образом, но все-таки распускаться так,
как некоторые, нельзя. Ведь до сих пор кое-кто не может в себя прийти.
Фролова нам пришлось уложить в больницу прямо в Суле, его отдирали от
глайдера по частям, совершенно потерял себя... А Григоряны с детьми в Суле
и задерживаться не стали, бросились в нуль-кабину все вчетвером и
отправились прямо в Мирза-Чарле. Григорян крикнул на прощанье: "Куда
угодно, только бы подальше и навсегда!.."
А Зося вот Григорянов понимала очень хорошо. Ей лично такого ужаса
никогда испытывать не приходилось. И совсем не в том было дело, опасны эти
животные или нет. "Если нас всех гнал ужас... Не вмешивайся, Олег, я
говорю о нас, простых, неподготовленных людях, а не о таких громобоях, как
ты... Если нас всех гнал ужас, то вовсе не потому, что мы боялись быть
съеденными, задушенными, заживо переваренными и все такое прочее... Нет,
это было совсем другое ощущение!" Зося затруднялось охарактеризовать это
ощущение сколько-нибудь точно. Наиболее удобопонятной оказалась такая ее
формулировка: это был не ужас, это было ощущение полной несовместимости,
невозможности пребывания в одном объеме с этими тварями. Но самым
интересным в ее рассказе было совсем другое.
Оказывается, они были еще и прекрасны, эти чудовища! Они были
настолько страшны и отвратны, что представлялись своего рода
совершенством. Совершенством безобразия. Эстетический стык идеально
безобразного и идеально прекрасного. Где-то когда-то было сказано, что
идеальное безобразие якобы должно вызывать в нас те же эстетические
ощущения, что и идеальная красота. До вчерашней ночи это всегда казалось
ей парадоксом. А это не парадокс! Либо она такой уж испорченный человек?..
Она показала Тойво свои зарисовки, сделанные по памяти спустя два
часа после паники. Они с Олегом заняли какой-то пустующий домик в Суле, и
сначала Олег отпаивал ее тоником и пытался привести в чувство
психомассажем, но это все не помогло, и тогда она схватила лист бумаги,
какое-то отвратительное стило, жесткое, корявое, и стала торопливо, линия
за линией, тень за тенью, переносить на бумагу то, что кошмаром маячило
перед глазами, заслоняя реальный мир...
Ничего особенного на рисунках не обнаруживалось. Паутина линий,
угадываются знакомые предметы: перила веранды, стол, кусты, а поверх всего
- размытые тени неопределенных очертаний. Впрочем, рисунки эти вызывали
какое-то ощущение тревоги, неустроенности, неудобства... Олег Олегович
находил, что в них что-то есть, хотя, на его взгляд, все было гораздо
проще и противнее. Впрочем, он далек от искусства. Так,
неквалифицированный потребитель, не более...
Он спросил Тойво, что удалось обнаружить. Тойво изложил ему свои
предположения: Флеминг, Нижняя Пеша, эмбриофор нового типа и так далее.
Панкратов покивал, соглашаясь, а потом сообщил с некоторой грустью, что во
всей этой истории его более всего огорчает... Как бы это выразиться? Ну,
чрезмерная нервность нынешнего землежителя. Ведь все же удрали, ну как
один! Хоть кто-нибудь бы заинтересовался, полюбопытствовал бы... Тойво
вступился за честь нынешнего землежителя и рассказал про бабушку Альбину и
про мальчика Кира.
Олег Олегович оживился необычайно. Он хлопал своими лопатообразными
ладонями по подлокотникам кресла и по столу, он победоносно взглядывал то
на Тойво, то на свою Зосю и, похохатывая, восклицал: "Ай да Кирюха! Ай да
молодец! Я всегда говорил, что из него будет толк... Но какова Альбина-то
наша! Вот вам и цирлих-манирлих..." На это Зося запальчиво объявила, что
ничего удивительного здесь нет, старые и малые всегда были одного поля
ягоды..." И космопроходцы! - воскликнул Олег Олегович. - Не забудь про
космопроходцев, любимка моя!.." Они препирались полусерьезно, полушутливо,
как вдруг произошел маленький инцидент.
Олег Олегович, слушавший свою любимицу с улыбкой от уха до уха,
улыбаться вдруг перестал, и выражение веселья на лице его сменилось
выражение озадаченности, словно что-то потрясло его до глубины души. Тойво
проследил направление его взгляда и увидел: в дверях своего коттеджа N7
стоит, прислонившись плечом, безутешный и разочарованный Эрнст Юрген, уже
не в крабораколовном скафандре своем, а в просторном бежевом костюме, и в
одной руке у него плоская банка с пивом, а в другой - колоссальной
бутерброд с чем-то красно-белом, и он подносит ко рту то одну руку, то
другую, и жует, и глотает, и неотрывно глядит при этом через площадь на
вход в клуб.
- А вот и Эрнст! - воскликнула Зося. - А ты говоришь!
- С ума сойти! - медленно произнес Олег Олегович все с тем же крайне
озадаченным видом.
- Эрнст, как видишь, тоже не испугался, - сказала ему Зося не без
яду.
- Вижу, - согласился Олег Олегович.
Что-то он знал про этого Эрнста Юргена, никак он не ожидал его
увидеть здесь после вчерашнего. Нечего было Эрнсту Юргену здесь делать
сейчас, нечего было ему стоять у себя на веранде в Малой Пеше, пить пиво и
закусывать вареными крабораками, а надлежало сейчас Эрнсту Юргену,
наверное, драпать без оглядки куда-нибудь к себе на Титан или даже дальше.
И Тойво поспешил рассеять это недоразумение и рассказал, что Эрнста
Юргена вчера ночью в поселке не было, а был Эрнст Юрген вчера ночью на
ловле крабораков в нескольких километрах по течению. Зося очень
огорчилась, а Олег Олегович, как показалось Тойво Глумову, даже дух с
облегчением перевел. "Так это же другое дело! - сказал он. - Так бы сразу
и сказали..." И хотя никаких вопросов по поводу его озадаченности никто,
разумеется, не задавал, он вдруг пустился в объяснения: его-де смутило то,
что ночью во время паники он своими глазами видел, как Эрнст Юрген, всех
распихивая локтями, самым постыдным образом рвался в павильон к
нуль-кабине. Теперь-то он понимает, что ошибся, не было этого и быть,
оказывается, не могло, но в первый момент, когда он увидел Эрнста Юргена с
банкой пива...
Неизвестно, поверила ли ему Зося, а Тойво не поверил ни единому его
слову. Не было этого ничего, никакой Эрнст Юрген вчера Олегу Олеговичу во
время паники не мерещился, а знал он, Олег Олегович, про этого Юргена
что-то совсем другое, что-то гораздо более занимательное, но, видимо,
нехорошее что-то, раз постеснялся об этом рассказать...
И тут тень пала на Малую Пешу, и пространство вокруг наполнилось
бархатистым курлыканьем, и бомбой вылетел из-из угла павильона
растревоженный Базиль, на ходу напяливая свою куртку, а солнце вновь уже
воссияло над Малой Пешей, и на площадь величественно, не пригнув собой ни
единой травинки, опустился, весь золотистый и лоснящийся, словно
гигантский каравай, псевдограв класса "Пума" из самых новых,
суперсовременных, и тотчас же лопнули по обводу его многочисленные
овальные люки, и высыпали из них на площадь длинноногие, загорелые,
деловитые, громкоголосые, высыпали и потащили какие-то ящики с раструбами,
потянули шланги с причудливыми наконечниками, засверкали
блиц-контакторами, засуетились, забегали, замахали руками, и больше всех
среди них суетился, бегал, размахивал руками, тащил ящики и тянул шланги
Лев-Дуремар Толстов, все еще в одеждах, облепленных засохшей зеленой
тиной.
- - - - -
КАБИНЕТ НАЧАЛЬНИКА ОТДЕЛА ЧП. 6 МАЯ 99 ГОДА. ОКОЛО ЧАСА ДНЯ.
- И чего же они добились со всей своей техникой? - спросил я.
Тойво скучно посмотрел в окно, следя взглядом за облачным селением,
неторопливо плывшим где-то над южными окраинами Свердловска.
- Ничего существенно нового, - ответил он. - Восстановили наиболее
вероятный вид животных. Анализы получились такие же, как у аварийщиков.
Удивлялись, что не сохранились оболочки эмбриофоров. Поражались
энергетике, твердили, что это невозможно.
- Ты запросы послал? - спросил я через силу.
Я хочу здесь еще раз подчеркнуть, что к тому времени я уже все видел,
все знал, все понимал, но представления не имел, что мне делать с этим
моим видением, знанием и пониманием. Я ничего не мог придумать, а
сотрудники мои и коллеги только мешали мне. В особенности Тойво Глумов.
Больше всего на свете мне хотелось вот тут же, не сходя с места,
отправить его в отпуск. Всех их отправить в отпуск, до последнего стажера,
а самому отключить все линии связи, заэкранироваться, закрыть глаза и на
сутки хотя бы остаться в полном одиночестве. Чтобы не надо было следить за
своим лицом. Чтобы не надо было думать, какие мои слова прозвучат
естественно, а какие - странно. Чтобы вообще ни о чем не надо было думать,
чтобы в голове возникла зияющая пустота, и тогда в этой пустоте искомое
решение возникнет само собой. Это было что-то вроде галлюцинации - из тех,
что бывают, когда приходится терпеть нудную боль. Я терпел уже более пяти
недель, душевные силы мои были на исходе, но пока еще мне удавалось
владеть своим лицом, управлять своим поведением и задавать вполне уместные
вопросы.
- Ты послал запросы? - спросил я Тойво Глумова.
- Запросы я послал, - ответил он монотонно. - Бюргермайеру в ПО
"Эмбриотехника". Горбацкому. Лично. И Флемингу. На всякий случай. Все - от
вашего имени.
- Хорошо, - сказал я. - Подождем.
Теперь надо было дать ему выговориться. Он должен был увериться, что
самое главное не прошло мимо руководителя. В идеале руководитель сам
должен был вычленить и подчеркнуть это главное, но на это у меня уже
недоставало сил.
- Ты хочешь что-то добавить? - спросил я.
- Да. Хочу. - Он щелчком сбил невидимую пылинку с поверхности стола.
Необычная технология - это не самое главное. Главное - это дисперсия
реакций.
- То есть? - спросил я. (Я еще должен был его подгонять!)
- Вы могли бы обратить внимание на то, что события эти разделили
свидетелей на две неравные группы. Строго говоря, даже на три. Большая
часть свидетелей поддалась безудержной панике. Дьявол в средневековой
деревне. Полная потеря самоконтроля. Люди бежали не просто из Малой Пеши.
Люди бежали с Земли. Теперь вторая группа: зоотехник Анатолий Сергеевич и
художница Зося Лядова, хотя и перепугались вначале, но затем нашли в себе
силы вернуться, причем художница увидела в этих животных даже какое-то
