существа, воззвавшие к человеку о помощи и милосердии, не только не обрели
ни милосердия, ни помощи, но сделались объектом травли, запугивания и даже
активного физического воздействия самого варварского толка. Я не хочу
называть имен, но они били их граблями, они дико кричали на них, они даже
пытались давить их глайдерами. Я никогда не поверила бы этому, если бы не
видела своими глазами. Вам знакомо такое понятие - дикость? Так вот это
была дикость! Мне стыдно.
Она замолчала, не сводя с Тойво пронзительного взгляда свирепых
угольно-черных очень молодых глаз. Она ждала ответа, и Тойво пробормотал:
- Вы позволите мне вынести для вас кресло?
- Не позволю, - сказала она. - Я не собираюсь здесь с вами
рассиживаться. Я желала бы услышать ваше мнение о том, что произошло с
людьми в этом поселке. Ваше профессиональное мнение. Вы кто? Социолог?
Педагог? Психолог? Так вот, извольте объяснить! Поймите, речь идет не о
каких-то там санкциях. Но мы должны понять, как это могло случиться, что
люди, еще вчера цивилизованные, воспитанные... Я бы даже сказала,
прекрасные люди!.. Сегодня вдруг теряют человеческий облик! Вы знаете, чем
отличается человек от всех других существ в мире?
- Э... разумностью? - предположил Тойво.
- Нет, мой дорогой! Милосердием! Ми-ло-сер-ди-ем!
- Ну безусловно, - сказал Тойво. - Но откуда же следует, что давешние
эти существа нуждались именно в милосердии?
Она посмотрела на него с отвращением.
- Вы сами-то видели их? - спросила она.
- Нет.
- Так как же вы беретесь об этом судить?
- Я не берусь судить, - сказал Тойво. - Я как раз хочу установить,
чего они хотели...
- По-моему, я вам довольно ясно сказала, что эти животные существа,
эти бедняги искали у нас помощи! Они находились на краю гибели! Они должны
были вот-вот погибнуть! Они же ведь погибли, вы что же, не знаете этого?
На моих глазах они умирали и превращались в ничто, в прах, и я ничего не
могла поделать - я балерина, я не биолог, не врач. Я звала, но разве
кто-нибудь мог меня услышать в этом шабаше, в этом разгуле дикости и
жестокости? А потом, когда помощь наконец прибыла, было уже поздно, никого
не осталось в живых. Никого! А эти дикари... Я не знаю, как объяснить их
поведение... Может быть, это был массовый психоз... отравление... Я всегда
была против употребления в пищу грибов... Наверное, придя в себя, они
устыдились и разбежались кто-куда! Вы нашли их?
- Да, - сказал Тойво.
- Вы говорили с ними?
- Да. С некоторыми. Не со всеми.
- Так скажите же мне, что с ними произошло? Какие ваши выводы, хотя
бы предварительные?..
- Видите ли... сударыня...
- Вы можете называть меня Альбиной.
- Благодарю вас. Видите ли, в чем дело... Дело в том, что, насколько
мы можем судить, большинство ваших соседей восприняли это нашест... это
событие несколько иначе, чем вы.
- Естественно! - высокомерно произнесла Альбина. - Я это видела
своими глазами!
- Нет-нет. Я хочу сказать: они испугались. Они до смерти испугались.
Они себя не помнили от ужаса. Они даже боятся сюда вернуться. Некоторые
вообще хотят бежать с Земли после пережитого. И насколько я понимаю, вы -
единственный человек, услышавший мольбы о помощи...
Она слушала величественно, но внимательно.
- Что же, - проговорила она. - По-видимому, им так стыдно, что
приходится ссылаться на страх... Не верьте им, мой дорогой, не верьте! Это
самая примитивная, самая постыдная ксенофобия... Наподобие расовых
предрассудков. Я помню, в детстве я истерически боялась пауков и змей...
Здесь - то же самое.
Очень может быть. Но вот что мне хотелось бы все-таки уточнить. Они
просили о помощи, эти существа. Они нуждались в милосердии. Но в чем это
выражалось? Ведь, насколько я понимаю, они не говорили, не стонали даже...
- Дорогой мой, они были больны, они умирали! Ну и что же, что они
умирали молча? Выброшенный на сушу дельфинчик тоже ведь не издает ни
звука... во всяком случае, мы его не слышим... но ведь нам понятно, что он
нуждается в помощи, и мы спешим на помощь... Вот идет мальчик, вы отсюда
не слышите, что он говорит, но вам понятно, что он бодр, весел,
счастлив...
От коттеджа N 6 к ним приближался Кир, и он действительно был явно
бодр, весел и счастлив. Базиль, шагавший рядом с ним, почтительно нес в
руках большую черную модель античной галеры и, кажется, задавал
соответствующие вопросы, а Кир отвечал ему, показывая руками какие-то
размеры, какие-то формы, какие-то сложные взаимодействия. Похоже, Базиль и
сам был большим любителем-моделистом античных галер.
- Позвольте, - произнесла Альбина, приглядевшись. - Но это же Кир!
- Да, - сказал Тойво. - Он вернулся за своей моделью.
- Кир добрый мальчик, - заявила Альбина. - Но отец его вел себя
омерзительно... Здравствуй, Кир!
Увлеченный Кир только теперь заметил ее, остановился и робко сказал:
"Доброе утро..." Оживление исчезло с его лица. Как, впрочем, и с лица
Базиля.
- Как себя чувствует твоя мама? - осведомилась Альбина.
- Спасибо. Она спит.
- А папа? Где твой отец, Кир? Он где-нибудь здесь?
Кир молча покрутил головой и насупился.
А ты все время оставался здесь? - с восхищением воскликнула Альбина
победоносно посмотрела на Тойво.
- Он вернулся за своей моделью, - напомнил тот.
- Это все равно. Ты ведь не побоялся сюда вернуться, Кир?
- Да чего их бояться-то, бабушка Альбина? - сердито проворчал Кир,
бочком-бочком целясь обойти ее стороной.
- Не знаю, не знаю, - сказала Альбина сварливо. - Вот папа твой,
например...
- Папа не испугался ничуть. Вернее, он испугался, но только за маму и
за меня. Просто в этой суматохе он не понял, какие они добрые...
- Не добрые, а несчастные! - поправила его Альбина.
- Да какие несчастные, бабушка Альбина? - возмутился Кир, смешно
разводя руки жестом неумелого трагика. - Они же веселые, они же играть
хотели! Они же так и ластились!
Бабушка Альбина снисходительно улыбалась.
- - - - -
Не могу удержаться от того, чтобы не подчеркнуть сейчас же
обстоятельство, очень характеризующее Тойво Глумова как работника. Будь на
его месте зеленый стажер, он после беседы с Дуремаром решил бы, что тот
темнит и путает и что картина в общем и целом совершенно ясна: Флеминг
создал эмбриофор нового типа, чудовища его вырвались на волю, можно
благополучно отправляться досыпать, а поутру доложить начальству.
Опытный работник, например Сандро Мтбевари, тоже не стал бы распивать
с Базилем кофе: эмбриофор нового типа - это не шутка, он бы немедленно
разослал двадцать пять запросов во все мыслимые инстанции, а сам бы
кинулся в Нижнюю Пешу брать за хрип Флеминговских хулиганов и разгильдяев,
пока они не приготовились там строить из себя оскорбленную невинность.
Тойво Глумов не двинулся с места. Почему? Он почуял запах серы. Не
запах даже - так, легкий запашок. Небывалый эмбриофор? Да, конечно, это
серьезно. Но это не запах серы. Истерическая паника? Ближе. Существенно
теплее. Но самое главное - странная старушка из коттеджа N 1. Вот! Паника,
истерика, бегство, аварийщики, а она просит не галдеть и не мешать ей
спать. Вот это уже не поддавалось традиционным объяснениям. Тойво и не
пытался это объяснить. Он просто остался дожидаться, пока она не встанет,
чтобы задать ей несколько вопросов. Он остался и был вознагражден. "Если
бы не вздумалось мне позавтракать с Базилем, - рассказывал он потом, -
если бы я отправился к вам на доклад сразу же после интервью с этим
Толстовым, я бы так и остался под впечатлением, будто в Малой Пеше не
произошло ничего загадочного, кроме дикой паники, вызванной нашествием
искусственных животных. И тут появились мальчик Кир и бабушка Альбина и
внесли существенный диссонанс в эту стройную, но примитивную схему..."
"Вздумалось позавтракать" - так он выразился. Скорее всего, для того,
чтобы не тратить время на попытки выразить словами те смутные и тревожные
ощущения, которые и заставили его задержаться.
- - - - -
МАЛАЯ ПЕША. ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, 8 ЧАСОВ УТРА.
Кир с галерой на руках кое-как втиснулся в кабину нуль-Т и исчез в
свой Петрозаводск. Базиль снял свою чудовищную куртку, повалился на траву
в тенечке и, кажется, задремал. Бабушка Альбина уплыла в коттедж N 1.
Тойво не стал заходить в павильон, он просто сел на траву, скрестивши
ноги, и стал ждать.
В Малой Пеше ничего особенного не происходило. Чугунный Юрген время
от времени взревывал из своего коттеджа N 7 - что-то насчет погоды, что-то
насчет реки и что-то насчет отпуска. Альбина, по-прежнему вся в белом,
появилась у себя на веранде и уселась под тентом. Донесся ее голос,
мелодичный и негромкий, - видимо, она разговаривала по телефону. Несколько
раз в поле зрения появлялся Дуремар Толстов. Он сновал между коттеджами,
то и дело приседая на корточки, разглядывая землю, зарывался в кусты,
иногда даже перемещался на четвереньках.
В половине восьмого Тойво поднялся, вошел в клуб и связался по видео
с мамой. Обычный контрольный звонок. Он опасался, что день будет очень
занят и другого времени позвонить не найдется. Они поговорили о том о
сем... Тойво рассказал, что встретил здесь престарелую балерину по имени
Альбина. Не та ли это Альбина Великая, о которой ему все уши прожужжали в
детстве? Они обсудили этот вопрос и пришли к выводу, что это вполне
возможно, а вообще-то была еще одна великая балерина Альбина, лет на
пятьдесят старше Альбины Великой... Потом они распрощались до завтра.
Снаружи донесся зычный рев: "А раки? Лева, раки же..."
Лева Толстов быстрым шагом приближался к клубу, раздраженно
отмахиваясь левой рукой; правой он прижимал к груди какой-то объемистый
пакет. У входа в павильон он приостановился и визгливым фальцетом
прозвонил в сторону коттеджа N 7: "Да вернусь я! Скоро!" Тут он заметил,
что Тойво смотрит на него, и объяснил, словно бы извиняясь:
- На редкость странная история. Надо все-таки разобраться.
Он скрылся в кабине нуль-Т, и еще некоторое время не происходило
совсем ничего. Тойво решил ждать до восьми часов.
Без пяти восемь из-за леса вынырнул глайдер, сделал несколько кругов
над Малой Пешей, постепенно снижаясь, и мягко сел перед коттеджем N10, тем
самым, где, судя по обстановке, обитала семья живописца. Из глайдера
выпрыгнул рослый мужчина, легко взбежал по ступенькам на веранду и
крикнул, обернувшись: "Все в порядке! Никого и ничего!" Пока Тойво шел к
ним через площадь, из глайдера вышла молоденькая женщина с коротко
остриженными волосами, в фиолетовой хламидке выше колен. Она не стала
подниматься на крыльцо, она осталась стоять возле глайдера, держась рукой
за дверцу.
Как выяснилось, живописцем в этой семье была как раз женщина, ее
звали Зося Лядова, и это ее автопортрет, оказывается, Тойво видел в
коттедже у Ярыгиных. Было ей лет двадцать пять - двадцать шесть, она
училась в Академии, в студии Комовского-Корсакова и ничего значительного
пока еще не создала. Она была красива, гораздо красивее своего
автопортрета. Чем-то она напомнила Тойво его Асю, правда никогда в жизни
не видел он свою Асю такой напуганной.
А мужчину звали Олег Олегович Панкратов и был он лектором
Сыктывкарского учебного округа, а до того, на протяжении почти тридцати
лет, был астроархеологом, работал в группе Фокина, участвовал в экспедиции
