заслуживают, может представить себе возможность подобных
действий. Наполеон, в Корсике и во Франции живший среди народов,
отличающихся энергией и умом, в отношении испанцев дал себя
обмануть своему простосердечию.
Испания, со своей стороны, упустила случай, который в последующие
века ей уже не представится. Каждая могущественная держава
усматривает (правда, ошибочно) свой интерес в том, чтобы ее
соседи пребывали в состоянии бессилия и упадка. Здесь (случай
совершенно исключительный!) интересы Франции на короткое время
совпали с интересами Иберийского полуострова. Испания имела перед
собой пример Италии, возвеличенной Наполеоном. Хотя испанская
нация и довольна тем омерзительным состоянием, в котором она
находится, - все же, быть может, лет через двести она сумеет
добыть себе конституцию, но конституцию, не представляющую
никаких гарантий, кроме обветшалой нелепости, именуемой присягой,
- да и то один бог знает, каких потоков крови она ей будет
стоить! Между тем, согласившись признать королем Жозефа, испанцы
получили бы правителя кроткого, просвещенного, чуждого
властолюбия, словно созданного для того, чтобы быть
конституционным монархом, и на целых три века ускорили бы
наступление счастливых дней для своей страны.
[1] Севальос, стр. 52.
[2] "Хотя ваши представители неизменно отказывались признать его
законным государем" (беседа, опубликованная Эскоикисом).
[3] Все это дословно взято из книги г-на Эскоикиса. Мы здесь
ссылаемся исключительно на сочинения, выпущенные в свет
противниками императора.
[4] Беседа, опубликованная Эскоикисом.
ГЛАВА XL
Предположим, что Фердинанд VII доверил свою участь императору,
как Наполеон в Рошфоре доверил свою участь англичанам. Испанский
принц отказывается от королевства Этрурийского; его поселяют в
Валансе, приятной, здоровой местности, а Наполеона, обратившегося
к хваленому великодушию английского народа, заточат на скалистый
остров, где косвенными путями, не прибегая к яду - ибо это
вызвало бы негодование, - стараются привести его к гибели. Я не
хочу сказать, что английская нация неблагороднее других; скажу
только, что провидение дало ей злосчастный случай показать, что
она неблагородна. В самом деле, каким протестом англичане
откликнулись на это злодеяние? Каким великодушным, всенародным
порывом они, прослышав об этой низости, заклеймили свое
правительство перед лицом всего мира? О скала святой Елены,
отныне столь прославленная, ты оказалась подводным камнем,
погубившим славу английской нации! Англия, с помощью лживого
своего лицемерия возвысившаяся над другими народами, дерзала
говорить о своих добродетелях; этот позорный поступок сорвал с
нее маску; отныне пусть она говорит только о своих победах, пока
она еще будет их одерживать. И, однако, Европа безмолвствует и
обвиняет Наполеона или, во всяком случае, прислушивается к его
обвинителям. Я не нахожу слов, чтобы выразить свои мысли. О люди,
трусливые и завистливые, есть ли мера тому презрению, которое вы
способны к себе внушить? И если не удается подчинить вас своей
воле, то не самое ли правильное - потешаться над вами, словно над
жалкой дичью?[1].
[1] См. письмо генерала Бертрана к сэру Хедсону Лоу. (Документы,
относящиеся к узнику, томящемуся на о-ве св. Елены, Лондон,
1818.) См. далее лицемерную речь лорда Бетхерста и письма доктора
О'Мира.
ГЛАВА XLI
Покончим в немногих словах с этими отвратительными испанскими
делами.
Во время пресловутой беседы в Байонне Эскоикис сказал Наполеону:
"Безоружный народ в Мадриде вообразил себя достаточно сильным,
чтобы уничтожить французскую армию и отстоять Фердинанда.
Результатом явилось то, что возникли бы неодолимые препятствия, в
случае если бы захотели прибегнуть к единственному способу
вернуть Фердинанду свободу.
Наполеон: В чем же заключался этот способ, господин каноник?
Эскоикис: В том, чтобы дать ему возможность бежать.
Наполеон: В какую же часть света вы намеревались его переправить?
Эскоикис: В Алхесирас, где у нас уже были кое-какие войска и где
мы находились бы поблизости от Гибралтара.
Наполеон: Что бы вы сделали потом? Эскоикис: Неизменно следуя
нашему правилу - состоять с вашим величеством в тесном, но в то
же время не умаляющем нас союзе, мы ультимативно предложили бы
вашему величеству блюсти его и впредь, с тем условием, что нам
немедленно были бы возвращены пограничные крепости, а французские
войска выведены из Испании; в случае, если бы ваше величество
отказалось принять эти предложения, мы стали бы воевать с
напряжением всех наших сил, до последней крайности. Таково было
бы, ваше величество, мое мнение, если бы мы тем или иным способом
ознакомились с вашими истинными намерениями!
Наполеон: Вы очень правильно рассуждаете; это было самое лучшее,
что вы могли бы сделать.
Люди малопросвещенные воскликнут: "Вы восхваляете образ действий
Наполеона по отношению к Испании так, как если бы он был вторым
Вашингтоном!"
На это я отвечу: "Испании подвернулся самый счастливый случай,
какой только может представиться стране, глубоко развращенной и,
следовательно, неспособной собственными силами достичь свободы.
Если бы Испании - такой, какою она была в 1808 году, - дали образ
правления Соединенных Штатов, испанцы, самые беспечные люди на
свете, восприняли бы его как самую жестокую и гнетущую тиранию.
Опыт, проделанный Жозефом и Иоахимом в Неаполе, может пояснить
это положение; они были королями едва ли не со всеми смешными
особенностями, присущими этому ремеслу, но они вели себя умеренно
и разумно. Этого оказалось достаточно, чтобы быстро поднять
благосостояние этих областей и улучшить суды, а также для того,
чтобы внедрить там уважение к труду. Заметьте, что тягостное
ощущение, которое испытывает отдельная личность, отказываясь от
дурных привычек, свойственно и народу в целом. Свобода нуждается
в том, чтобы в первые годы ее оберегали. В глазах глупцов эти
стеснения заслоняют благоденствие, неизбежно создаваемое новыми
учреждениями".
Таким образом, для Испании Наполеон был лучше Вашингтона;
недостаток либерализма у него возмещался энергией. Приведу факт,
убедительный даже для тех, кто слеп к нравственным
преобразованиям: население Испании, численность которого в момент
восшествия на престол Филиппа II не превышала восьми миллионов,
возросло до двенадцати миллионов благодаря той незначительной
доле присущего французам здравого смысла, который короли -
выходцы из Франции - внесли в управление страной. А ведь Испания,
страна более обширная, чем Франция, должна была бы по причине
обилия в ней солнца быть более плодородной; она обладает почти
всеми преимуществами, обычно свойственными островному положению.
В чем же заключается тайная причина, препятствующая появлению на
свет четырнадцати миллионов человек? Мне ответят: "Там плохо
возделывают землю". Я на это возражу: "В чем же заключается
скрытое зло, мешающее хорошо возделывать землю?"
После того как короли династии, за девяносто лет перед тем войною
возведенной на престол, отказались от своих прав на Испанию,
Наполеон решил созвать представителей страны, которые признали бы
его права, ввести конституцию и, опираясь на свой престиж и свое
могущество, пустить новый аппарат в ход. Из всех стран Европы
Испания, пожалуй, была той, где Наполеон вызывал наибольшее
восхищение. Сравните его образ действий с тем, которого в 1713
году придерживался Людовик XIV; ознакомьтесь, в частности, с
перепиской подвластных монарху лиц той и другой эпохи -
министров, маршалов, генералов и т.д.[1] - и вы убедитесь, что
главным источником успеха г-жи де Сталь и современных нам авторов
пасквилей, равно как нападок и издевательств, которые чернь
расточает по адресу защитников узника, томящегося на острове св.
Елены, является зависть.
Чтобы доказать, что источником прав нового короля являются права
народа, Наполеон задумал созвать в Байонне Собрание в составе ста
пятидесяти человек, взятых из числа представителей различных
учреждений испанской монархии. Большинство депутатов было послано
провинциями, городами и корпорациями; остальные были назначены
французским генералом, начальствовавшим в Мадриде (Мюратом,
великим герцогом Бергским). Как и вообще при революциях, ничто во
всем этом не было вполне законно, ибо как мог бы политический
уклад данного народа, иначе именуемый его государственным
устройством, указывать правила для изменения этого устройства?
Это было бы внутренним противоречием. Во всем сказывалось
смятение и быстрый ход событий, но в общем разумные принципы
остались незыблемыми. Так, например, кому можно было дать право
назначить депутатов от Америки? Были привлечены наиболее видные
люди из числа уроженцев испанской Америки, живших и то время в
Мадриде, и выбор оказался удачным. Эти люди были менее порабощены
предрассудками, чем испанцы.
Заседания Хунты открылись 15 июня 1808 года; вначале она
насчитывала семьдесят пять членов, затем число их возросло до
девяноста. Перед созывом Хунты Наполеон издал декрет, в котором
объявил, что по ходатайству главнейших учреждений Испании он
решил, с целью положить конец междуцарствию, провозгласить брата
своего Жозефа королем Испании и обеих Индий, гарантируя
независимость монархии и ее неделимость в четырех частях света[2].
Жозеф прибыл в Байонну 7 июня; он неохотно расстался с полною
наслаждений жизнью, которую вел в Неаполе. Равный по храбрости
Филиппу V, он так же мало был способен возглавить армию.
Собравшиеся в Байонне депутаты 17 июня вечером признали Жозефа
королем. Выслушав речь герцога Инфантадо, не заключавшую в себе
формального признания свершившегося, Наполеон воскликнул:
"Сударь, всякие увертки тут неуместны: либо полное согласие, либо
решительный отказ! Надо быть великим и в преступлении и в
добродетели. Вы желаете вернуться в Испанию и стать во главе
повстанцев? Даю вам слово, что прикажу доставить вас туда целым и
невредимым; но предупреждаю вас: вы добьетесь того, что будете
расстреляны через неделю... Нет, через двадцать четыре часа"[3].
Наполеон был слишком умен и слишком великодушен, чтобы привести
эту угрозу в исполнение. На языке французской армии это
называется "штурмовать неприятеля словами", иначе говоря,
ослепить нерешительный ум.
После двенадцати заседаний Собрание 7 июля закончило свои труды.
Оно выработало для Испании конституцию. Проект этой конституции
был из Байонны переслан Хунте мадридского правительства. По
возвращении проекта в Байонну число его статей было значительно
увеличено: с восьмидесяти, насчитывавшихся в ней в Мадриде, оно
возросло до ста пятидесяти.
Как мы видим, Собранию, в соответствии с разумными принципами,
было поручено составить конституцию без всякого участия в этом
деле исполнительной власти. Несоблюдение этой предосторожности в
1792 году погубило Францию.
Члены байоннского Собрания, как видно из их речей, обращенных к
королю Жозефу, не испытывали ни малейшего желания претерпеть
мученичество; однако они проявили такт, явно свидетельствующий о
том, что в своих совещаниях они пользовались значительной
свободой. Уже не считая себя полномочными постановить низложение
прежней династии и призвание другой, они не стали касаться этого
важнейшего предмета.
Депутаты единогласно признали, что свобода обсуждения ими
конституции не подвергалась никаким стеснениям. Упорство, с
которым испанские гранды отстаивали столь малолиберальное право
создавать крупные майораты, показывает, как твердо они были
уверены в прочности нового порядка вещей. Оживленные споры
возбудили вопрос о веротерпимости (слово, так странно звучащее в
Испании) и об учреждении суда присяжных.
Как держал себя деспот в то время, как заседало Собрание?
По-видимому, он ни на минуту не обманывал себя относительно того,
что это представительство неправомочно санкционировать столь
великую перемену. Он неизменно исходил из того принципа, что
согласие нации делает излишним формальности, которых
