ради продолжения династии выбрать в кругу царствующих домов
Европы жену, которая могла бы дать ему сына. В Шенбрунне возникла
мысль женить его на эрцгерцогине. Он был чрезвычайно польщен
этим. 2 апреля 1810 года ему была отдана рука дочери кесарей. В
этот день, прекраснейший день его жизни, Наполеон был мрачен,
словно Нерон. Его удручали язвительные остроты парижан ("Никогда
еще эрцгерцогиня не вступала в такой позорный брак") и
сопротивление кардиналов, 20 марта 1811 года у него родился сын,
Наполеон-Франсуа-Шарль-Жозеф. Это событие навсегда обеспечило ему
любовь нации. При двадцать первом пушечном выстреле восторг
парижан достиг предела. Эти люди, из боязни быть смешными
притворяющиеся холодными, бурно рукоплескали на улицах. В
деревнях больше чем когда-либо говорили о счастливой звезде
императора. Он был окружен всем обаянием рока.
Отказываясь быть тем, чем он являлся прежде, сыном революции;
намереваясь в дальнейшем быть монархом, подобным всем другим,
отвергая поддержку народа, - он правильно поступил, заручившись
опорой самой прославленной из европейских династий[3]. Насколько
все иначе сложилось бы для него, если бы он породнился с Россией!
[1] В настоящее время мы еще не располагаем точными сведениями о
подробностях эрфуртского свидания.
[2] С 22 мая по 6 июля 1809 г.
[3] Ирония в 1814 году.
ГЛАВА XXXVI
ОБ ИСПАНИИ
Вечером того дня, когда произошла битва при Иене, Наполеону, еще
находившемуся на поле сражения, был вручен манифест князя Мира,
призывавший всех испанцев к оружию. Наполеон ясно понял, как
велика была та опасность, которой ему удалось избегнуть; он
увидел, каким треволнениям будет подвергаться юг Франции при
каждом новом его походе в северные страны. Он твердо решил не
оставлять в тылу у себя вероломного Друга, готового напасть на
него, как только его положение покажется затруднительным. Он
вспомнил, что под Аустерлицем в числе его противников оказался
король Неаполитанский, с которым он за две недели до того
заключил мир. Действия, которые князь Мира намеревался применить
для нападения на Францию, противоречат международному праву в том
виде, в каком оно в наши дни, по-видимому, принято народами.
Талейран без устали твердил Наполеону, что спокойным за свою
династию он сможет быть только тогда, когда уничтожит Бурбонов.
Свергнуть их с престола было недостаточно; однако сначала нужно
было добиться их свержения.
В Тильзите Россия одобрила планы императора относительно Испании.
Эти планы состояли в том, чтобы пожаловать дону Мануэлю Годою,
столь известному под именем князя Мира, княжество в Альгарвии,
взамен чего князь, единственный творец манифеста, погубившего
Испанию, должен был выдать Наполеону своего государя и
благодетеля. В силу договора, заключенного князем Мира в
Фонтенебло, Испанию наводнили императорские войска. В конце
концов фаворит, столь же могущественный, как и смешной,
догадался, что Наполеон его дурачит, и задумал бежать в Мексику;
народ хотел удержать своего государя, - отсюда события в
Аранхуэсе, в результате которых престол занял наследный принц
Фердинанд и планы Наполеона потерпели крушение. 18 марта 1808
года испанский народ, такой простодушный и такой храбрый,
восстал. Князь Мира, к которому население питало ту ненависть,
какую он заслуживал, из верховного властителя превратился в
узника. Второе народное восстание принудило короля Карла IV
отказаться от престола в пользу Фердинанда VII. Наполеон
изумился; он думал, что имеет дело с людьми такого же склада, как
пруссаки или австрийцы, и что распоряжаться двором - значит
распоряжаться народом. Вместо этого перед ним оказалась
сплоченная нация, возглавляемая молодым государем, который
пользовался всеобщей любовью и, судя по всему, не принимал
никакого участия в позорных деяниях, совершавшихся в стране на
протяжении последних пятнадцати лет. У этого государя могли быть
те добродетели, какими нетрудно обладать в его положении; он имел
возможность окружить себя людьми безукоризненно честными,
преданными родине, недоступными соблазну и пользующимися
поддержкой народа, не знающего страха. Наполеону о принце
Астурийском было известно только одно, - что принц в 1807 году
дерзнул обратиться к нему с письмом, в котором просил руки одной
из его племянниц, дочери Люсьена Бонапарта.
После событий, разыгравшихся в Аранхуэсе, все слои испанского
народа были охвачены энтузиазмом. Однако чужеземцы, водворившиеся
в государстве, всем распоряжались в столице, захватывали крепости
и притязали на то, чтобы разрешить спор между Фердинандом VII и
королем Карлом IV, который уже взял обратно свое отречение и
взывал к Наполеону о помощи.
В этом исключительном положении Фердинанд VII (здесь снова
проявилась глубокомысленная тупость, характерная для министров,
правящих народом, который уже давно отстранен от всякого
европейского прогресса) решил сблизиться с Наполеоном. Генерал
Савари дважды ездил в Испанию с целью убедить Фердинанда явиться
в Байонну, но ни разу не предложил ему признать его права на
престол. Советники молодого короля, опасавшиеся мести Карла IV,
против которого они устраивали заговоры, видели в Наполеоне
единственную свою опору и горели желанием как можно скорее
явиться к нему вместе со своим государем.
Эти очень важные события кажутся любопытными, если рассматривать
их издали; но если подойти к ним поближе, они внушают лишь
омерзение. Испанские министры слишком глупы, агенты Франции
слишком ловки. Это все та же старая, тупо вероломная политика
Филиппа II в борьбе с поистине современным гением Наполеона[1]. Два
человека радуют душу своим поведением. Г-н Гервас, брат герцогини
Фриульской, рискуя большим, нежели жизнью, приехал в Вальядолид и
сделал все, что в человеческих силах, чтобы раскрыть глаза
исполненным тупого самодовольства министрам Фердинанда VII.
Главный начальник всех таможен по реке Эбро, человек
бесхитростный и храбрый, предложил Фердинанду явиться с двумя
тысячами вооруженных людей, которыми он располагал, в Байонну и
освободить его. Ему сделали строгий выговор. Здесь Испания
предстает нам такой, какою она затем показала себя в продолжение
шести лет: тупоумие, подлость и трусость правителей,
романтическая и героическая самоотверженность народа.
Фердинанд VII прибыл в Байонну утром 20 апреля и был принят с
королевскими почестями. Вечером того же дня генерал Савари
объявил ему, что Наполеон решил посадить на испанский престол
члена своей собственной династии. Ввиду этого Наполеон требовал,
чтобы Фердинанд отрекся от престола в его пользу. Одновременно с
этим между Наполеоном и испанским министром Эскоикисом произошла
весьма любопытная беседа, которая отчетливо рисует и характер
Наполеона и всю его политику в отношении Испании[2].
План Наполеона страдал тем недостатком, что изгнанным из Испании
членам низложенной династии предполагалось отдать Этрурию и
Португалию; это значило оставить врагам частицу власти.
Фердинанд VII, жертва презренного фаворита, отца, пораженного
слепотой, скудоумных советников и могущественного соседа,
оказался в Байонне на положении узника. Как вырваться из западни?
Бежать можно было разве только обернувшись птицей, - так хорошо
все было предусмотрено. Каждый день вводились новые меры
предосторожности. Вал, окружавший город, день и ночь был усеян
солдатами, ворота бдительно охранялись, всех, кто входил в город
или выходил из него, тщательно осматривали. Распространился слух,
будто Фердинанд пытался бежать; надзор стал еще более строгим. Он
оказался в плену. Однако советники Фердинанда все так же упорно
отвергали предложение в обмен на Этрурию уступить Испанию.
Император пребывал в сильнейшем беспокойстве, а порою испытывал и
угрызения совести. Он видел, как неодобрительно Европа относится
к тому, что он лишил свободы члена королевского дома, приехавшего
для переговоров с ним. Держать Фердинанда в плену для Наполеона
было столь же затруднительно, как и вернуть ему свободу.
Оказалось, что Наполеон совершил преступление - и не может
воспользоваться его плодами. Он вполне искренне, с жаром говорил
испанским министрам: "Вам следовало бы сменить ваш образ мыслей
на более либеральный, быть менее щепетильными в вопросах чести и
не жертвовать благом Испании ради интересов семьи Бурбонов".
Но министры, по совету которых Фердинанд приехал в Байонну, были
не способны усвоить такие взгляды. Сравните Испанию, какою мы
видим ее в последние четыре года, довольную своей позорной
участью и являющуюся предметом презрения или ужаса для других
народов, с Испанией, обладающей двухпалатной системой и
конституционным королем в лице Жозефа Бонапарта - королем,
имеющим то преимущество, что, подобно Бернадоту, он опирался
только на свои заслуги, и при первой несправедливости или
глупости, им совершенной, его можно прогнать и вновь призвать
законного монарха.
Никогда еще ум Наполеона не работал так усиленно. Каждую минуту
он придумывал какое-нибудь новое предложение, которое немедленно
приказывал сообщить испанским министрам. В таком тревожном
состоянии человек не способен лицемерить; можно было прочесть
все, что происходило в душе и в мыслях императора. У него была
душа доблестного воина, но политическим талантом он не обладал.
Испанские министры, с благородным негодованием отвергавшие все
его предложения, играли выигрышную роль. Они все время исходили
из того, что Фердинанд не имеет права располагать Испанией без
согласия народа[3]. Их непреклонность приводила Наполеона в
отчаяние. Ему впервые пришлось встретить серьезное
противодействие - и при каких обстоятельствах! Оказывалось, что
скудоумные советники испанского короля в своем ослеплении
действовали способом, наиболее просвещенным и в то же время
наиболее затруднительным для противника. В этой смертельной
тревоге Наполеон одновременно хватался за самые различные мысли,
за самые различные проекты. Он по нескольку раз в день вызывал
лиц, которым было поручено вести переговоры, и посылал их к
испанским представителям, ответ неизменно был один и тот же:
жалобы и отказы! После возвращения своих посланцев Наполеон, с
обычной для него быстротой мысли и ее словесного выражения,
всесторонне обсуждал вопрос. Когда ему говорили, что нет никакой
возможности убедить принца Астурийского променять свою испанскую
и американскую державу на маленькое Этрурийское королевство, что
после того, как его лишили одного трона, обладание другим должно
казаться ему весьма ненадежным, - Наполеон отвечал: "В таком
случае пусть он объявит мне войну!"
Человек, способный на такой странный выпад, отнюдь не является,
как бы нас ни старались в этом уверить, неким подобием Филиппа
II. В этом возгласе звучит благородство, и даже немалое. В нем
также проявил себя разум.
Тот же характер носит беседа, опубликованная г-ном Эскоикисом:
"Впрочем, если ваш принц находит мои предложения неприемлемыми,
он может, при желании, возвратиться в свое государство; но
предварительно мы совместно определим дату этого возвращения; а
затем между нами начнутся военные действия".
Один из французских посредников утверждает, что он доказывал
Наполеону всю неблаговидность его предприятия. "Да, - ответил
император, - я сознаю, что то, что я делаю, нехорошо. Что ж,
пусть они объявят мне войну".
Он заявлял своим министрам: "Я имею основания считать это дело
чрезвычайно важным для моего спокойствия; мне крайне необходим
флот, а ведь оно будет стоить мне тех шести кораблей, которые
находятся в Кадиксе".
В другой раз он сказал: "Если бы эта история обошлась мне в
восемьдесят тысяч человек, я бы не начинал ее; но мне потребуется
не более двенадцати тысяч, а это пустяк. Эти люди не знают, что
такое французские войска. Пруссаки вели себя так же, как они, а
ведь известно, чем это для них кончилось".
Однако за целую неделю смертельной тревоги переговоры не
подвинулись вперед ни на шаг. Надо было найти выход из положения;
