Наполеон не привык к противодействию, он был избавлен неслыханным
постоянством своих успехов и деспотическим владычеством:
затруднения могли побудить его к жестоким поступкам. Передают,
будто в эти дни у него даже как-то вырвались слова о заключении в
крепость. На следующий день он извинился перед уполномоченным
Фердинанда: "Вы не должны оскорбляться тем, что слышали от меня
вчера. Разумеется, я этого не сделал бы".
[1] См. сочинение г-на Эскоикиса.
[2] См. сочинения г-на Эскоикиса и г-на де Прадта, откуда
заимствованы все приводимые здесь данные.
[3] Якобинский принцип, отвергнутый Венским конгрессом.
ГЛАВА XXXVII
Убедившись, что принц Астурийский не пойдет ни на какие уступки,
Наполеон возымел удачную мысль придраться к отречению Карла IV и
потребовать признания его недействительным. Это отречение,
очевидно, являлось вынужденным, и потом оно было взято обратно.
Князь Мира был освобожден из мадридской тюрьмы и 26 апреля
доставлен в Байонну. 1 мая туда прибыли "старые властители", как
их называли испанцы. Вид их произвел сильное впечатление. Они
были несчастны, а строгий придворный этикет, соблюдаемый долгие
годы, чернь принимает за твердость духа.
Как только король и королева вошли в свои покои, все испанцы,
находившиеся в Байонне, во главе с принцем Фердинандом, выполнили
в присутствии французов церемонию целования руки, состоящую в
том, что все поочередно преклоняют колена и целуют руку государя
и государыни. Зрители, утром прочитавшие в "Gazette de Bayonne"
описание событий в Аранхуэсе и протест короля, а теперь видевшие,
как те самые люди, которые были участниками мартовского заговора,
изъявляют злосчастному государю свою преданность, были возмущены
таким двуличием и тщетно искали проявлений кастильской гордости.
Французы имели наивность судить об испанском народе по высшим
классам общества, всюду одинаковым, что касается чувств.
Когда церемония окончилась, принц Астурийский хотел было
последовать за стариками во внутренние их покои. Король остановил
его, сказав по-испански: "Принц, неужели вы недостаточно еще
надругались над моими сединами?" Эти слова подействовали на
непокорного сына как удар грома[1].
[1]"Moniteur" от 6 мая 1808 года.
ГЛАВА XXXVIII
Король и королева рассказали Наполеону о тех оскорблениях,
которые им пришлось перенести. "Вы не знаете, - говорили они ему,
- что значит терпеть обиду от родного сына". Они говорили и о том
презрении, которое им внушала их лейб-гвардия - скопище трусов,
которые их предали.
Французские посредники без особого труда убедили князя Мира в
том, что о дальнейшем его управлении Испанией не может быть и
речи.
Еще накануне прибытия короля Карла IV Наполеон вызвал к себе г-на
Эскоикиса и поручил ему объявить принцу Астурийскому, что всякие
переговоры с ним прерваны и что впредь будут вестись переговоры
только с королем Испании. А от короля Наполеон, действуя через
князя Мира, мог добиться всего, чего бы ни пожелал. Англичане
усиленно распространяли слухи, что было применено насилие, были
заговоры; на самом же деле тут не было ни интриганов, ни
заговорщиков, а были только, как обычно, глупцы, которых дурачили
и водили за нос негодяи. И опять же, как обычно, выгоду из всего
этого извлек иностранный государь, вмешательство которого было
вызвано действиями, резко противоречащими международному праву.
ГЛАВА XXXIX
В то время как король Карл IV, находясь в Байонне, требовал от
сына своего Фердинанда VII, чтобы тот вернул ему корону, жители
Мадрида, встревоженные всеми этими необычайными событиями и
воспринимавшие унижения, которым подвергались их властители, как
позор для всей нации, 2 мая подняли восстание. Оно стоило жизни
примерно ста пятидесяти горожанам и пятистам французским
солдатам. Известия об этих происшествиях, сильно раздутые, были
получены во Франции 5 мая. Карл IV вызвал к себе сына. Король,
королева и Наполеон сидели. На стоявшего перед ними принца
Астурийского градом посыпались площадные ругательства. "Я
присутствовал при ссоре крючников", - с омерзением сказал потом
Наполеон. Перепуганный принц согласился на безоговорочный и
окончательный отказ от престола.
В тот же день, 5 мая 1808 года, король Карл уступил Наполеону все
свои права на Испанию.
Принц Астурийский также отказался от всех своих прав в пользу
Наполеона, но, по слухам, пошел на это лишь после того, как
престарелый король, его отец, несколько раз угрожал ему смертной
казнью. Принцу памятен был пример дон Карлоса, а, кроме того,
даже самый нелицеприятный суд в мире - и тот приговорил бы его к
смерти, как бесспорного участника заговоров против родного отца и
законного короля.
Наполеона обвиняют в том, что он будто бы даже позволил себе
сказать ему: "Принц, выбирайте между отказом от ваших прав и
смертью"[1]. Любопытно, как умудрятся доказать потомству, что эти
слова были произнесены.
Испанские Бурбоны поселились в различных городах; король Карл
везде и по всякому поводу заверял всех в своей преданности и
верности августейшему своему союзнику. Никто еще не обвинял
Наполеона в том, что он подействовал на Карла угрозами. Что
касается Фердинанда VII, то он поселился в прекрасном поместье
Балансе.
На этом кончается то, что принято называть "вероломством"
Наполеона. Не будучи в состоянии понять малодушие его
противников, Европа вменила ему в вину как тягчайшее преступление
глупость, ими проявленную.
Он посылал генерала Савари к принцу Астурийскому с целью убедить
его приехать в Байонну, но никогда не обещал признать его
королем[2]. Принц явился в Байонну потому, что считал эту поездку
полезной для своих интересов. Он полагал, - быть может,
справедливо, - что только Наполеон в состоянии спасти его от
старика отца и от князя Мира.
Испанский сановник г-н де Уркихо 13 апреля 1808 года повстречал в
Виттории молодого короля, направлявшегося со своей свитой в
Байонну. В тот же день он написал наместнику Ла-Куэста: "...Я
сказал им (министрам Фердинанда VII), что Наполеон преследует
только одну цель - по примеру Людовика XIV низложить династию
Бурбонов в Испании и возвести на престол французскую династию.
Признав вескость моих доводов, герцог Инфантадо спросил меня:
"Возможно ли, что герой, подобный Наполеону, способен запятнать
себя таким поступком, когда король с величайшим доверием отдает
себя в его руки?" "Загляните в Плутарха, - ответил я, - и вы
увидите, что все эти греческие и римские герои приобрели свою
славу, лишь перешагнув через тысячи трупов; но обо всем этом
забывают и с почтительным изумлением взирают на плоды этих
действий". Я добавил, что он, вероятно, помнит о том, как Карл V
присваивал себе короны, о тех жестокостях, которые этот монарх
совершал по отношению к правителям и к народам, - а между тем,
невзирая на все это, он считается героем; что, далее, ему следует
помнить, что мы точно так же поступали с императорами и королями
индейцев... что на этом основано господство всех династий мира;
что в нашей Испании бывали в старину случаи убийства королей
узурпаторами, которые затем утверждались на престоле; что для
более поздних времен можно указать на убийство, совершенное
ублюдком Энрике II, и на устранение семьи Генриха IV, а также на
то, что австрийская династия и династия Бурбонов произошли от
такого кровосмешения и таких злодеяний... Я сказал ему, что из
того, как "Moniteur" излагает события, мне ясно, что Наполеон не
признает Фердинанда королем и считает отречение его отца,
совершившееся во время вооруженной борьбы и народного мятежа, не
имеющим законной силы; что сам Карл IV готов признать свое
отречение недействительным; что, не говоря уж о том, что
случилось с королем кастильским Хуаном I, мы имеем, в более
поздних династиях - австрийской и династии Бурбонов - два
примера, когда монархи - Карл V в первом случае, Филипп V во
втором - отрекались от престола, и что оба эти отречения были
совершены с величайшим спокойствием, после зрелого обсуждения и
даже в присутствии представителей нации[3]".
В беседе с г-ном Эскоикисом, до настоящего времени являющейся
самым любопытным и самым достоверным свидетельством по этому
делу, ибо она опубликована противной стороной, Наполеон весьма
справедливо заявил: "Да наконец верховный закон, управляющий
действиями монархов, закон наибольшего блага их государств,
обязывает меня к тому, что я предпринимаю".
Необходимо заметить, к великому удивлению глупцов, что монарх,
который является лишь уполномоченным народа, никогда не имеет
права самовольно проявлять великодушие и делать бесполезные
уступки. Мы снова встретимся с этим вопросом в Италии, где многие
порицают Наполеона за то, что он не даровал итальянцам полную
независимость, хотя, по его убеждению, это противоречило бы
интересам Франции.
Наполеон, на которого Испания напала без предупреждения в тот
момент, когда считала его всецело поглощенным борьбой с Пруссией,
должен был в Байонне сделать с Испанией то, что он находил
наиболее полезным для Франции. Разве нс могли испанцы под
предводительством таких людей, как Ласси и Порлье, в случае, если
бы под Иеной Наполеон потерпел поражение, ворваться в Бордо и
Тулузу в то самое время, когда пруссаки заняли бы Страсбург и
Мец?
Потомство рассудит, совершает ли уполномоченный народа
преступление, когда он извлекает пользу из необычайной глупости
своих противников. Мне кажется, что в противоположность нашему
времени потомство больше будет возмущаться ущербом, нанесенным
Испании, нежели ущербом, причиненным мнимым ее властителям. У нас
перед глазами пример Норвегии.
Сочинители пасквилей обвиняют Наполеона в том, что он слишком
презирал людей. В данном случае он, как мы видим, совершил
крупную ошибку по той причине, что слишком уважал испанцев. Он
забыл, что гордые кастильцы, впервые униженные Карлом V, со
времен этого прославленного императора подвластны самому гнусному
деспотизму, какой только можно вообразить.
В своем письме к генералу Ла-Куэста г-н де Уркихо говорит: "К
несчастью, со времен Карла V нации больше не существуют; ибо нет
ни политического органа, который действительно бы ее представлял,
ни общих интересов, которые сплачивали бы ее в стремлении к
единой цели. Наша Испания - это готическое здание, состоящее из
множества отдельных частей и пристроек, которые многообразием
своих привилегий, законов, обычаев и интересов напоминают наши
провинции. Общественного мнения не существует".
В течение пятнадцати лет испанская монархия покрывала себя
позором, неслыханным в летописях даже тех дворов, которые,
казалось бы, дошли до глубочайшего упадка. Та слагающаяся из
дворянства и духовенства аристократия, которая одна только в
состоянии придать блеск монархии, словно находила удовольствие в
том, что над нею издевались. Муж и король последовательно
уступает любовнику своей жены:
1) командование всеми морскими и сухопутными силами;
2) назначение всех почти должностных лиц государства;
3) право объявлять войну и заключать мир[4]. Будь этот фаворит
человеком такого склада, как Ришелье, Помбаль или Хименес, -
искусным злодеем, - испанцев, пожалуй, еще можно было бы понять;
но он оказался самым бездарным мошенником во всей Европе.
Испанскому народу, слывущему таким гордым, приходилось сносить
деспотическое правление человека, к которому он относился с
величайшим презрением. Но, оставляя в стороне вопрос о гордости,
какое обилие несчастий как для общества, так и для отдельных лиц
должно было явиться следствием такого постыдного владычества! По
сравнению с Испанией аристократический строй Франции до 1789 года
кажется чуть ли не республиканским. И все же Испания отвергла
либеральную конституцию и, что гораздо важнее, конституцию,
гарантией которой являлось то обстоятельство, что законный
монарх, низвергнутый с престола, находился бы неподалеку!
Лишь человек, уже достигший весьма зрелого возраста и
испытывающий к людям презрение, почти равное тому, какого они
