Джон Стейнбек.
Жемчужина
перевод Н.Волжиной
"В городе рассказывают об одной огромной
жемчужине - о том, как ее нашли и как ее снова
лишились. Рассказывают о ловце жемчуга Кино, и его
жене Хуане, и о ребенке их Койотито. Историю эту
передавали из уст в уста так часто, что она
укоренилась в сознании людей. И как во всех
историях, рассказанных и пересказанных множество раз
и запавших в человеческое сердце, в ней есть только
хорошее и дурное, только добро и зло, только черное
и белое и никаких полутонов. Если это притча, может
быть, каждый поймет ее по-своему и каждый увидит в
ней свою собственную жизнь. Как бы то ни было, в
городе рассказывают, что..."
-==I==-
Кино проснулся в предутренней темноте. Звезды все еще сияли, и день
просвечивал белизной только у самого горизонта в восточной части неба.
Петухи уже перекликались друг с дружкой, и свиньи, спозаранку начавшие
свои нескончаемые поиски, рылись среди хвороста и щепок в надежде, что
где-нибудь отыщется не замеченное ими раньше съестное. За стенами
тростниковой хижины, в зарослях опунций, чирикала и трепыхала крылышками
стайка маленьких птиц.
Кино открыл глаза и посмотрел сначала на светлеющий квадрат - это
был вход в хижину, потом на подвешенный к потолку ящик, где спал
Койотито. И наконец, он повернул голову к Хуане - к своей жене, которая
лежала на циновке рядом с ним, прикрыв синей шалью ноздри, грудь и
спину. Глаза у Хуаны тоже были открыты. Кино не помнил, чтобы,
проснувшись, он когда-нибудь не встретил взгляда Хуаны. Ее темные глаза
поблескивали маленькими звездочками. Она смотрела на него, и так бывало
всегда, когда он просыпался.
Кино услышал легкий всплеск утренней волны на берегу. Слушать это
было приятно - Кино опять закрыл глаза, чтобы вникнуть в звучащую в нем
музыку. Может быть, так делал только он один, а может быть, так делали
все люди его народа. В давние времена люди его народа были великими
слагателями песен, и, что бы они ни делали, что бы они ни слышали, о чем
бы они ни думали - все претворялось в песнь. Это было очень давно. Песни
остались и по сию пору; Кино знал их все, а новых песен не прибавлялось.
Это не значит, что у каждого человека не было своей собственной песни.
Вот и сейчас в голове у Кино звучала песнь, ясная, тихая, и если бы Кино
мог рассказать о ней, он назвал бы ее Песнью семьи.
Ноздри у Кино были прикрыты краем одеяла, чтобы не дышать сырым
воздухом. Его глаза блеснули в сторону - на легкий шорох. Это почти
бесшумно вставала Хуана. Ступая крепкими босыми ногами по земляному
полу, она подошла к ящику, где спал Койотито, и наклонилась над ним и
сказала ему какое-то ласковое словечко. Койотито посмотрел на нее,
закрыл глаза и снова уснул.
Хуана подошла к ямке для костра, откопала уголек и стала раздувать
его, ломая и подкладывая в ямку сухие ветки.
Кино тоже встал, накинул одеяло на голову, на плечи и прикрыл им
ноздри. Он сунул ноги в сандалии и вышел смотреть восход солнца.
За дверью он присел на корточки и подобрал одеяло к коленям. Он
увидел, как высоко в небе над Заливом яркими пятнами вспыхнули маленькие
облачка. К нему подошла коза, она повела носом и уставилась на него
холодными желтыми глазами. Тем временем за спиной у Кино Хуана разожгла
костер, и яркие блики стрелами протянулись сквозь щели в стене
тростниковой хижины, легли зыбким квадратом через порог. Запоздалая
ночная бабочка порхнула внутрь, на огонь. Песнь семьи зазвучала позади
Кино. И ритм семейной песни бился в жернове, которым Хуана молола
кукурузу на утренние лепешки.
Рассвет занимался теперь быстро: белесая мгла, румянец в небе,
разлив света и вспышка пламени - сразу, лишь только солнце вынырнуло из
Залива. Кино посмотрел вниз, пряча глаза от сияющего блеска. Он услышал
позади похлопывание ладоней по лепешкам, сочный запах раскаленной
сковороды. На земле копошились муравьи - большие, черные, с глянцевитым
тельцем, и маленькие, пыльносерые, шустрые. С величавостью господа бога
смотрел Кино, как один пыльно-серый муравей отчаянно выкарабкивался из
ловушки, которую вырыл ему в песке муравьиный лев. Поджарая пугливая
собака подкралась к Кино и, услышав его ласковый оклик, свернулась
калачиком рядом с ним, аккуратно обвила хвостом лапы и грациозным
движением положила на них голову. Собака была черная, с
золотисто-желтыми подпалинами на том месте, где надлежит расти бровям.
Утро выдалось как утро, самое обычное, и все же ни одно другое не могло
сравниться с ним.
Кино услышал поскрипывание веревки - это Хуана вынула Койотито из
подвешенного к потолку ящика. Она умыла его и пристроила в провес шали
так, чтобы он был у самой ее груди. Кино видел все это не глядя. Хуана
тихо запела древнюю песнь, которая состояла всего из трех нот, с
бесконечной сменой интервалов между ними. И эта песнь была частью Песни
семьи. Каждая мелочь вливалась в Песнь семьи. И иной раз она взлетала до
такой щемящей ноты, что к горлу подступал комок, и ты знал: вот оно -
твое спокойствие, вот оно - твое тепло, вот оно - твое Все.
За тростниковой изгородью стояли другие тростниковые хижины, и
оттуда тоже тянуло дымком, оттуда тоже доносились утренние звуки, но те
песни были другие, и свиньи там были другие, и среди жен там не было
Хуаны. Кино был молодой, сильный, и черные волосы спадали ему на
бронзовый лоб. Глаза у него были теплые, ясные, взгляд их пронзительный,
усы - редкие и жесткие. Он отнял край одеяла от ноздрей, потому что
темный, ядовитый воздух теперь растаял и на хижину падал желтый
солнечный свет. Два петуха, растопырив крылья, распушив перья на шее,
припадали друг перед другом к земле у тростниковой изгороди и пугали
друг друга обманными наскоками. Где им, неумелым, драться. Они не
бойцовые. Минуту Кино смотрел на них, а потом перевел взгляд вверх -
туда, где от Залива к холмам мерцала в небе стайка диких голубей. Мир
проснулся, и Кино встал и вошел в тростниковую хижину.
Когда он появился на пороге, Хуана поднялась от пылающего в ямке
костра. Она снова положила Койотито в ящик, подвешенный к потолку,
расчесала свои черные волосы, заплела их в две косы и связала концы
узкой зеленой ленточкой. Кино присел на корточки у костра, свернул
трубкой горячую лепешку, обмакнул ее в подливку и съел. И еще он выпил
немного пульки, и это был весь его завтрак. Других завтраков ему есть не
приходилось, если не считать праздников да еще одного памятного дня,
когда он съел такое невероятное количество печенья, что чуть не умер.
Кино наелся, и тогда Хуана вернулась к костру и тоже позавтракала. Они
обменялись между собой двумя тремя словами, но стоит ли тратить слова,
особенно если говоришь не по необходимости, а по привычке. Кино
удовлетворенно вздохнул, и это было их беседой.
Солнце нагревало тростниковую хижину, длинными полосами проникая
сквозь щели в стенах. И одна такая полоска упала на ящик, где лежал
Койотито, и на веревки, тянувшиеся к потолку.
Движение, еле заметное, привлекло к ящику взгляд Кино и Хуаны. Они
застыли, каждый на своем месте. Вниз по веревке, на которой ящик
Койотито был подвешен к потолочной перекладине, легко и словно
пританцовывая, полз скорпион. Хвост с жалом был у него вытянут, но он
мог в любую минуту ударить им.
Дыхание со свистом вырвалось из ноздрей у Кино, и он открыл рот,
чтобы этого не было слышно. И тут испуг исчез из его глаз, оцепенелость
прошла. В голове у него зазвенела новая Песнь - Песнь зла, музыка
недруга, несущего горе семье, дикий, грозный, приглушенный напев, а
сквозь него жалобным плачем пробивалась Песнь семьи.
Скорпион легко полз вниз по веревке к ящику. Хуана чуть слышно,
сквозь сжатые зубы, прошептала древнее заклинание и еще "Богородицу". Но
Кино не мог больше оставаться в неподвижности. Его тело бесшумно
скользнуло по хижине - скользнуло бесшумно и плавно. Он шел, вытянув
перед собой руки ладонями вниз, и не сводил со скорпиона глаз. А
Койотито, лежавший в ящике, смеялся и протягивал к скорпиону ручонку.
Скорпион почуял опасность, когда Кино был совсем близко. Он замер, и его
хвост короткими рывками поднялся над спиной, и на хвосте полукругом
блеснуло жало.
Кино стоял не дыша. Он слышал, как Хуана снова прошептала древнее
заклинание, и он слышал злой вражеский напев. Он не смел двинуться, он
ждал, когда скорпион двинется первым, а тот насторожился, стараясь
разведать, откуда ему грозит смерть. Рука отца тянулась вперед, тянулась
медленно, ровно. Хвост с жалом дернулся кверху. И в эту минуту смеющийся
Койотито качнул веревку, и скорпион сорвался с нее.
Рука отца метнулась поймать, схватить, но скорпион пролетел мимо,
упал ребенку на плечо и, едва коснувшись его, вонзил жало. И тут Кино
поймал скорпиона и, хрипло вскрикнув, раздавил, расплющил его пальцами.
Он швырнул это месиво себе под ноги и ударил по нему кулаком, а Койотито
зашелся криком от боли. Но Кино бил, топтал врага до тех пор, пока на
земляном полу не остался только мокрый след. Зубы у Кино были оскалены,
глаза бешено горели, а в ушах гремела Песнь врага.
Но ребенок был уже на руках у Хуаны. Она нашла место укуса,
начинавшее краснеть. Она прижалась к ранке губами, сплюнула и снова
стала сосать, а Койотито все кричал и кричал.
Кино стоял рядом; он не знал, что делать, он только мешал Хуане.
На крик ребенка сбежались соседи. Они высыпали из своих хижин. Брат
Кино Хуан Томас и его толстая жена Аполония и четверо их детей
столпились в дверях, загородив вход, из-за них выглядывали другие, а
один маленький мальчик пробрался между ногами взрослых, чтобы как
следует все увидеть. И те, кто стоял впереди, передавали тем, кто стоял
сзади: "Скорпион. Ребенка укусил скорпион".
Хуана оторвала губы от места укуса. Ранка чуть увеличилась и,
обескровленная после высасывания, побелела по краям, но красный отек
распространился дальше, вздувшись твердым лимфатическим бугорком. Эти
люди знали, что такое скорпион. Взрослые тяжело болеют от его укуса, а
ребенку недолго и умереть. Они знали, что сначала будет отек, и жар, и
спазмы в горле, потом начнутся желудочные колики, а потом, если яд успел
глубоко проникнуть в ранку, Койотито умрет. Но жгучая боль от укуса
постепенно стихала. Крики Койотито переходили в стоны.
Кино часто дивился железной воле своей терпеливой хрупкой жены.
Она, такая покорная, почтительная, веселая, почти без единого крика
выгибала спину дугой, рожая ребенка. Усталость и голод она сносила чуть
ли не легче его самого. На веслах могла поспорить со взрослым мужчиной.
И вот сейчас она решилась на такое, чего он никогда не ждал от нее.
- Доктора,- сказала она.- Пойди приведи доктора.
Это слово дошло до соседей, теснившихся на маленьком дворике за
тростниковой изгородью. И они повторяли: "Хуана велит позвать доктора".
Удивительная вещь, небывалая вещь - вдруг потребовать доктора. А если
его приведут, это будет и вовсе чудо. Доктор никогда не ходит в поселок,
где стоят тростниковые хижины. Да и зачем ему .ходить сюда, если он
пользует богачей, которые живут в каменных и кирпичных городских домах,
и еле справляется с этим.
- Он не пойдет,- сказали те, кто стоял во дворе.
