неуравновешенным ребенком, и неизвестно как такие вещи могли повлиять на
слабый ум...
- Вы имеете ввиду, что вы чувствуете себя чертовски виноватым и душа
у вас в пятках, и вы искали молодого человека, у которого не хватает
нескольких пальцев. Пальцев - переходите к сути! Какое отношение это имеет
к девушке? - Голос Монетра был как удар кнута.
- Я не могу сказать точно, - пробормотал судья. - Она похоже что-то
знает о мальчике. Я имею ввиду, что она намекнула на кое-что о нем -
сказала, что она собирается напомнить мне как я причинил когда-то боль
другому человеку. А затем она взяла нож и отрубила свои пальцы. Она
исчезла. Я нанял человека, чтобы он нашел ее. Он узнал, что она должна
приехать сюда - и послал за мной. Это все.
Монетр закрыл глаза и задумался.
- Когда она была здесь с ее пальцами все было в порядке.
- Черт побери, я знаю! Но я говорю вам, я видел, собственными
глазами...
- Хорошо, хорошо. Она их отрубила. А теперь скажите конкретно, зачем
вы сюда приехали?
- Я - это все. Когда случается что-нибудь подобное, то забываешь все,
что знал, и начинаешь с самого начала. То, что видел, было невозможно, и я
начал думать способом, который допустил возможность... всег...
- Переходите к сути! - заревел Монетр.
- Ее нет! - заревел в ответ Блуэтт. Они уставились друг на дуга и
между ними пробегали искры.
- Именно это я вам и пытаюсь сказать; я не знаю. Я вспомнил этого
ребенка и его покалеченные пальцы, и была эта девушка, и то, что она
сделала. Я начал думать, а может быть она и мальчик были одним и тем же...
Я сказал вам, что слово "невозможно" больше не имело значения. Знаете, у
девушки была абсолютно здоровая рука перед тем, как она ее отрубила. Если,
каким то образом, она была этим мальчиком, то он должен был заново
отрастить эти пальцы. Если он мог сделать это один раз, он мог сделать это
и снова. Если он знал, что сможет сделать это снова, он бы не боялся
отрубить их. - Судья пожал плечами, его руки поднялись и упали. - Итак я
начал интересоваться какой вид существ может отращивать свои пальцы по
желанию. Это все.
Монетр сделал широкие навесы из своих век, его горящие темные глаза
изучали судью.
- Этот мальчик, который мог быть девочкой, - пробормотал он. - как
его звали?
- Гортон. Мы его называли Горти. Злобный маленький звереныш.
- Подумайте, сейчас. Было ли в нем что-то странное, когда он был
ребенком?
- Еще бы! Я не думаю, что он был нормальным. Он цеплялся за свои
детские игрушки, такие вещи. И у него были мерзкие привычки.
- Какие мерзкие привычки?
- Его выгнали из школы за то, что он ел насекомых.
- Ах! Муравьев?
- Откуда вы узнали?
Монетр встал, прошел до двери и обратно. У него в груди начало биться
возбуждение.
- За какие детские игрушки он цеплялся?
- О, я не помню. Это не важно.
- Это мне решать, - огрызнулся Монетр. - Подумайте! Если вам дорога
ваша жизнь...
- Я не могу думать! Я не могу! - Блуэтт посмотрел на Монетра и сник
перед этими горящими глазами. - Это был какой-то попрыгунчик,
отвратительная штука.
- Как она выглядела? Говорите же, черт побери!
- Как она - о, хорошо. Он был такого размера, и у него была голова
как у Панча - ну вы знаете, Панч и Джуди. Большой нос и подбородок.
Мальчишка едва ли вообще смотрел на него. Но он должен был держать его при
себе. Однажды я его выбросил и врач заставил меня найти его и принести
обратно. Гортон чуть не умер.
- Правда, а? - проворчал Монетр возбужденно, с триумфом. - А теперь
расскажите мне - эта игрушка была с ним с самого рождения, - не правда ли?
И в ней было что-то какая-нибудь драгоценная пуговица, или что-нибудь
блестящее?
- Откуда вы знаете? - снова начал Блуэтт и снова сник под излучением
бешеного, возбужденного нетерпения, исходившего от хозяина карнавала. -
Да. Глаза.
Монетр бросился на судью, он схватил его за плечи и начал трясти.
- Вы сказали "глаз", правда? Там был только один камень? - он
задыхался.
- Н-не надо... - прохрипел Блуэтт, слабо отталкивая цепкие руки
Монетра. - Я сказал "глаза". Два глаза. Они оба были одинаковые.
Отвратительные глаза. Казалось, что они светятся сами по себе.
Монетр медленно выпрямился и отошел.
- Два, - выдохнул он. - Два...
Он закрыл глаза, в голове у него гудело. Исчезнувший мальчик,
пальцы... покалеченные пальцы. Девочка... тоже подходящего возраста...
Гортон. Гортон... Горти. Его память петляла и катилась по прошедшим годам.
Маленькое коричневое лицо, заострившееся от боли, говорящее: "Мои
родственники назвали меня Гортензия, но все называют меня Малышка".
Малышка, которая появилась с покалеченной рукой и покинула карнавал два
года назад. Что же случилось, когда она ушла? Он что-то хотел, хотел
посмотреть ее руку, и ночью она ушла.
Эта рука. Когда она только появилась он вычистил рану, удалил
поврежденные ткани, зашил ее. Он обрабатывал ее каждый день неделями, пока
полностью не сформировался шрам и больше не было опасности инфекции; а
затем как-то так получилось, что он больше никогда на нее не смотрел.
Почему? О - Зина. Зина всегда рассказывала ему, как дела с рукой Малышки.
Он открыл свои глаза - сейчас это были щелочки.
- Я найду его, - прорычал он.
Раздался стук в дверь и голос.
- Людоед...
- Это карлик, - залепетал Блуэтт вскакивая. - С девушкой. Что я -
куда?
Монетр бросил на него взгляд, который заставил его поникнуть и снова
упасть на стул. Хозяин карнавала встал и шагнул к двери, чуть приоткрыв
ее.
- Привел ее?
- Господи, Людоед, я...
- Я не хочу этого слушать, - сказал Монетр ужасным шепотом. - Ты не
привел ее обратно. Я послал тебя привести девушку, а ты этого не сделал. -
Он очень осторожно закрыл дверь и повернулся к судье. - Убирайтесь.
- А? Хм. А как насчет...
- Убирайтесь! - Это был вопль. Если его взгляд сделал Блуэтта
безвольным, то от его голоса он оцепенел. Судья был на ногах и двигался к
двери еще до того, как этот вопль перестал звучать. Он попытался
заговорить и смог только пошевелить своими мокрыми губами.
- Я единственный человек в мире, который может помочь вам, - сказал
Монетр; и по лицу судьи стало видно, что этот непринужденный тихий
разговорный тон был для него самым страшным. Он подошел к двери и замер.
Монетр сказал: - Я сделаю, что смогу, Судья. Вы скоро получите от меня
весточку, можете в этом не сомневаться.
- Э... - сказал судья. - М-м. Все, что я смогу, мистер Монетр.
Располагайте мной. Абсолютно все.
- Спасибо. Мне точно понадобится ваша помощь. - Черты костлявого лица
Монетра застыли в тот момент, когда он перестал говорить. Блуэтт бежал.
Пьер Монетр стоял, глядя на то место, где только что было размытое
лицо судьи. Внезапно он сжал кулак и ударил им по ладони.
- Зина! - произнес он одними губами. Он побледнел от бешенства,
почувствовал слабость и подошел к своему столу. Он сел, положил локти на
журнал для записей и подбородок на руки, и начал посылать волны ненависти
и требований.
ЗИНА!
ЗИНА!
КО МНЕ! ИДИ КО МНЕ!
Горти рассмеялся. Он смотрел на свою левую руку, на три обрубка
пальцев, которые поднимались как грибы от костяшек, потрогал шрам вокруг
них другой рукой и рассмеялся.
Он встал с дивана у себя в студии и прошел через просторную комнату к
большому зеркалу, чтобы посмотреть на свое лицо, отойти назад и критически
осмотреть свои плечи, свой профиль. Он удовлетворенно заворчал и пошел в
спальню к телефону.
- Три четыре четыре, - сказал он. Его голос был звучным, подходящим
очертаниям его сильного подбородка и широкого рта. - Ник? Это Сэм Гортон.
О, хорошо. Конечно, я смогу снова играть. Врач говорит, что мне повезло.
Перелом кисти обычно плохо заживает, но с моим все будет в порядке. Нет -
не волнуйся. Хм? Около шести недель. Точно... Золото? Спасибо, Ник, но я
обойдусь. Нет, не волнуйся - я докричусь, если мне нужно будет. Тем не
менее, спасибо. Да, я буду заходить время от времени. Я был там пару дней
назад. Где ты нашел этого болвана, который умеет брать на гитаре только
три аккорда? Он случайно делает то, что Спайк Джонс делает специально.
Нет, мне не хотелось его ударить. Мне хотелось ободрать его. - Он
рассмеялся. - Я шучу. Он нормальный. Ну спасибо, Ник. Пока.
Подойдя к дивану в студии он растянулся на нем с уверенным
расслаблением сытой кошки. Он с наслаждением прижал плечи к поролоновому
матрасу, перекатился и подтянулся за одной из четырех книг на тумбочке.
Это были единственные книги в квартире. Давным-давно он узнал о
физическом нагромождении книг и о книжных шкафах, из которых они
вываливаются. Его решением было избавиться от них всех, и договориться со
своим продавцом, чтобы он присылал ему четыре книги в день - новые книги,
на обмен. Он прочитывал их все и всегда возвращал на следующий день. Это
было удовлетворительное решение, для него. Он помнил все. Так для чего
тогда нужны были книжные шкафы?
У него было две картины - Маркел, тщательно несоответствующие
неправильные формы, так что цвет каждой влиял на остальные, и так, что
одна на другую, так что цвет фона влиял на все. Второй картиной был
Мондриан, точный и уравновешенный, и передающий почти впечатление чего-то,
что никогда не сможет до конца быть чем-то.
Ему принадлежали, однако, мили магнитофонной ленты, на которую была
записана великолепная коллекция музыки. Удивительный мозг Горти мог
сохранить полное ощущение от книги и воспроизвести любую ее часть. Он мог
сделать то же самое с музыкой; но восстановить музыку это значит
воспроизвести ее в какой-то степени, а существует однозначное различие в
окраске сознания, которое слышит музыку, и сознания, которое создает ее.
Горти умел делать и то, и другое, и его музыкальная библиотека позволяла
ему выбирать, что делать.
У него была классическая и романтическая музыка, которую предпочитала
Зина, симфонии, концерты, баллады и виртуозные пьесы, которые были его
введением в музыку. Но его вкусы расширились и углубились, и сейчас
включали Хоннегера и Копленда, Шостаковича и Уолтона. В мире популярной
музыки он открыл мрачные аккорды Татума и невероятного Телония Монка. У
него была периодически полная вдохновения труба Диззи Гиллеспи,
удивительные модуляции Эллы Фицджеральд, безупречное исполнение голоса
Перла Бейли. Его критерием во всех этом была человечность и проявления
человечности. Он жил с книгами, которые вели его к новым книгам,
искусством, которое вело его к новым предположениям, музыкой, которая вела
его к мирам, находящимся за пределами познаваемых миров.
Однако при всех этих богатствах комнаты Горти были очень просто
меблированы. Единственным необычным предметом мебели был магнитофон и
колонки - массивное воплощение высокоточных компонентов, которое Горти
пришлось собрать, потому что его слух требовал каждого нюанса, каждого
обертона, каждого музыкально инструмента. Во всем остальном его комнаты
были такими же как у любого другого, удобно обставленными и со вкусом
украшенными. Ему приходило в голову, мельком и с очень большими
перерывами, что с его доходами он мог бы окружить себя роскошными
автоматическими машинами, такими как массирующие спину кресла,
кондиционированные комнаты, где можно сохнуть после душа. Но он никогда не
двигался в этом направлении. Его мозг просто и постоянно познавал. Его
