- Ну как?
Коля ответно улыбнулся ей:
- Вот, мам съел.
- Молодец.
Коля доел норму, бросил ложку в тарелку и шлепнул ладонями об стол:
- Годидзе!
- Третья группа продолжает рисовать, вторая встает и идет на горшоч-ки! -
Людмила Львовна подошла к низеньким столикам, за которыми сидели дети, хлопнула
в ладоши. - Раз, два! Ну-ка все дружно отложили карандаши и встали! Раз, два!
Дети стали нехотя вставать.
- Ну-ка быстро! Маша, я кому говорю! Успеете еще порисовать. Андрей! Это что
такое! Встали, пошли за мной! Не бежать! Идти шагом.
Девятнадцать пестро одетых девочек и мальчиков двинулись за Людмилой Львовной.
Вышли в коридор, стали подниматься по лестнице на второй этаж. Людмила Львовна
поднималась первой:
- Не обгонять друг друга. Идти спокойно. Шуметь не надо.
Ее голос громко звучал в лестничном пролете.
Топоча ножками, дети поднимались наверх.
На втором этаже, обогнув оставленные малярами стремянки, прошли свежевыкрашенным
коридором. Возле двери с забрызганной краской таблич-кой "ПОСТОРОННИМ ВХОД
ВОСПРЕЩЕН!" Людмила Львовна останови-лась:
- Разобраться по парам. Не шуметь! Постников! Сколько раз можно говорить!
Отстань от нее!
Дверь отворилась, вышла нянечка, вытирая руки тряпкой.
- Ну, как? - повернулась к ней Людмила Львовна.
- Готово, - улыбнулась нянечка.
- Проходите, не толпитесь. И по порядку на горшочки.
Дети стали входить в комнату. Она была не очень большой с двумя зашторенными
окнами. Вдоль стены на узком деревянном помосте стояли двадцать белых
пронумерованных горшков.
- Это какая, вторая? - спросила нянечка, пропуская детей и протянутой рукой
касаясь их головок.
- Вторая, - Людмила Львовна вошла и встала напротив помоста. - Садимся спокойно,
не мешаем друг другу. Андрей! Сколько раз тебя одергивать?
Дети, спустив штаны, расселись по горшочкам.
- А что, не все? - нянечка махнула тряпкой на пустующий горшок.
- Шацкого нет.
Людмила Львовна прислонилась к стене.
Нянечка отжала тряпку над ведром и положила на подоконник.
- Штанишки на коленках. Ниже не спускаем. Не толкаем соседей! Света? Кто не
покакает, тот рисовать не пойдет!
- А я не хочу.
- И я, Людмил Львовн.
- Посидите, посидите. Захочется. Не толкаемся, кому говорю? Кто покакал, тот
встает.
Дети смолкли. Некоторые начали кряхтеть.
Через несколько минут трое поднялись, подтянули штаны и сошли с помоста. Потом
встал а девочка, придерживая юбку зубами, натянула трусики.
- Кто покакал, тот не шумит и спускается в зал. Не шумит и не задерживается,
Рубцова!
Девочка скрылась за дверью. Встали еще несколько детей.
- Так, Алексеев не покакал, он садится снова, - Людмила Львовна подошла и
усадила улыбающегося Алексеева. - Пашенко Наташа, ты еще не хочешь посидеть? Ну,
что это за крошка, куда это годится?
Пашенко мотала головой, натягивала колготки:
- Я не могу, Людмила Львовна.
- Ну, беги, ладно. Алексеев, не болтай ногами!
Нянечка унесла ведро.
- Людмила Львовна, а я только пописал.
- Теперь покакай.
- А я не могу. Не могу писать и какать. Я или пописаю или покакаю.
- Не выдумывай. Сиди.
- А я все равно не покакаю.
- А ты постарайся.
Встали четверо.
- Тебя что, прослабило? - Людмила Львовна заглянула в горшок Фокина.
- Неа.
- Чего - неа? Вон, понос, жидко совсем. Иди. Руки надо мыть перед едой.
Фокин разбирал запутавшиеся помочи.
- Господи, перекрутил-то! - вошедшая нянечка стала помогать ему. На горшках
остались шестеро.
- Ну как, Алексеев?
Алексеев молча теребил сбившиеся на колени трусы. Одна из девочек громко
кряхтела, уставившись расширенными глазами в потолок.
Бритоголовый мальчик громко выпустил газы. Людмила Львовна улыбнулась
- Вот, Алексеев, бери пример с Купченко!
Две девочки встали. Потом встал бритоголовый, потом еше один. Сосед Алексеева
тужился, сцепив перед собой руки.
Людмила Львовна достала из кармана халата часы.
- Самая быстрая группа. Первая, так та сидит, сидит... Гершкович разревется, как
всегда... У тебя бак готов?
- А как же.
Нянечка открыла шкаф, вытащила большой алюминиевый бак с красной надписью:
ДЕТСАД N 146
ВНИИМИТ.
НОРМАТИВНОЕ СЫРЬЕ
Сосед Алексеева встал, с болтающимися у колен штанами проковылял с помоста:
- Я все, Людмила Львовна.
- Ну, иди.
Вытянув руку, Алексеев ковырял застежку сандалии.
- Что, один остался? - улыбнулась нянечка, снимая крышку с бака.
- А он всегда до последнего сидит.
Людмила Львовна зевнула, подошла к окну:
- Алексеев, у тебя мама во Внуково работает?
- Она инженер.
- Но во Внуково?
- А я не знаю. Она билеты проверяет.
- Ну так значит во Внуково.
- А я не знаю.
- Ничего ты не знаешь.
Нянечка вынула из шкафа ведро и крышку.
- Ну, что, не покакал, Алексеев?
- Так я ж не могу и писать и какать вместе.
- Тогда сиди.
Нянечка, придерживая содержимое горшков крышкой, сливала мочу в ведро, а кал
вываливала в бак.
- Кто-то обманул, - Людмила Львовна заглянула в пустой горшок, - кто же сидел
здесь... Покревская, наверно.
- За всеми не усмотришь.
- Точно. Алексеев! Видишь, что ты мешаешь? Сколько можно ждать?
- Но я какать не хочу.
- Не будешь рисовать сегодня.
- А я и рисовать не хочу.
Людмила Львовна остановилась перед ним, вздохнула:
- Вставай.
С трудом отлепив зад от горшка, Алексеев встал. В горшке желтела моча.
- Иди. Тошно смотреть на тебя. И чтоб к карандашам не притрагивался! Будешь
цветы поливать.
Алексеев подобрал штаны, глядя на работающую нянечку, стал застеги-ваться.
Нянечка выплеснула мочу из его горшка в ведро:
- Так и не выдавил ничего, сердешный.
Людмила Львовна заглянула в бак:
- Тогда минут через десять я первую приведу.
- Ладно.
Алексеев издали посмотрел в бак и вышел за дверь.
- Прелесть какая, - Марина провела рукой по Викиной груди, - действительно
стоит. Чудо.
Голая Вика сидела на тахте, прислонившись к стене и жевала яблоко. Марина лежала
навзничь головой у нее на коленях:
- Ты как кинозвезда.
- Кинопизда.
Вика хохотнула, большая грудь ее дрогнула.
- Серьезно... смотри... сначала плавно, плавно, а потом раз... и сосочек...
прелесть...
Рука Марины скользнула по груди, коснулась соска и стала ползти по складкам
живота:
- И пупочек прелесть... аккуратненький... не то что у меня...
- У всех одинаковые.
- Неправда.
- Да ну тебя! Ну, морда там, ну грудь - ясно, но пупки-то у всех одинаковые!
Плесни немножко...
Марина приподнялась, взяла со стола бутылку, налила в стакан. Из-за голубой
ночной лампы вино казалось фиолетовым. Марина отпила глоток и протянула Вике:
- Пей.
Вика обеими руками приняла стакан, медленно выпила, поморщилась:
- Портвин он и есть портвин. Чем дальше, тем хуже.
- Не нравится?
- Нет. Хуйня, честно говоря. Ну да я сама виновата. За дешевкой погналась.
Вика стряхнула с живота яблочное семечко. Марина подвинулась к ней, поцеловала в
уголок губ. Вика повернулась. Они обнялись. Стали целоваться. Потом упали на
кровать.
Марина оказалась сверху. Целуя плечи и грудь Вики, она стала ползти вниз, но
Вика приподнялась:
- Маринк, слушай, давай попозже... я что-то не отойду никак. Не хочется
что-то...
Марина оперлась руками о тахту, поцеловала Вику в живот:
- Ваше слово - закон, мадам. Может, кофейку выпьем?
- Давай.
Они встали, прошли на кухню. Марина задернула шторы, зажгла свет... Вика села за
стол, зевая, посмотрела на отделанный деревом потолок:
- Симпотная кухонька.
- Нравится?
- Ага.
- Это муж покойный.
- Он что - умер?
- Разбился.
- Давно?
- Шесть лет назад
- Тебе с ним хорошо было?
- По разному.
- Ласковый был?
- В постели?
- Ага.
- Да нет, что ты. Разве мужчины могут быть ласковы. Он веселый был.
Хозяйственный. А ласковым - никогда...
- Это точно. Я весной с одним попробовала и опять то же самое. Лишь бы засунуть.
А потом спать.
Марина понимающе кивнула, стала заваривать кофе.
Вика легко шлепнула ее по заду:
- А у тебя попка ничего. Беленькая, безволосая...
- Тебе волосатые не нравятся?
- А кому нравится? Я с армянкой одной рискнула переспать, так плевалась потом. У
тебя вон какая чистенькая...
Вика быстро раздвинула маринины ягодицы и поцеловала сначала между, потом их:
- Сладкий кусочек... булочки...
Марина улыбнулась, поставила полную турку на огонь:
- Слушай, Вика, а ты тогда в троллейбусе точно знала, что я лесби?
- Ну, как же точно можно... ведь не написано...
- Но что-то чувствуется, правда? Какие-то волны, поля...
- Конечно. Ты так посмотрела быстро, ну я и подумала.
- Я флюиды испускала. Волны любви.
- А я подошла тогда и грудью, помнишь, оперлась о руку твою. Ты ее на поручне
держала. Думаю, если уберет, значит пустой номер.
- А я прямо затряслась вся! Переволновалась страшно! Я красная была?
- Немного. Такая розовенькая, симпатичная. Юбочка клетчатая.
- А ты тоже мне сразу понравилась. Высокая, стройная...
- А потом народу все меньше и меньше. Конечная, а в салоне четверо. Ты, да я, да
два мудака каких-то. И ты про две копейки спросила.
- Все-таки бог есть, правда? Это ж не случайность!
- Черт ее знает. А может - случайность.
- Нет, это закономерно все. Любимые должны быть вместе.
Кофе закипел, Марина быстро сняла турку с огня, разлила по чашкам:
- Вообще так здорово, когда с новой любимой, правда?
- Еще бы. В новинку. Слаще. У меня вон одна живет изредка ну как бы постоянная.
Но надоедает, всетки. Ссоримся часто. А до нее тоже была одна. Лариска. Старше
меня лет на семь. Так мы с ней поругались здорово. У нее одно на уме - свечку
суй ей и клитор соси. Одновременно чтоб. Я говорю - на хуя тебе я тогда? Найди
мужика, он хуй вместо свечки засунет. Она обиделась... но попочку твою я сегодня
помучаю.
- А я твою грудь. Пей, прелесть моя.
Они взяли чашки. Марина подвинула вазочку с вареньем:
- Бери.
- Нет, я так люблю.
Склонились над чашками.
Длинные Викины волосы поползли с плеч. Придерживая их, она отхлебнула и Марина
отхлебнула из своей:
- Оля-ля... арабик, аромат...
- Это что, сорт такой?
- Ага. На Кировской покупала.
- Развесной?
- Ага.
- Здорово. Пахнет сильно.
- Его не бывает что-то последнее время.
- Редко?
- Ага. Пей с конфетой.
- Я не люблю сладкое.
- Ну, как хочешь. А я люблю.
Марина развернула конфету. Вика подула на кофе, подняла голову:
- Маринк, а что это над раковиной висит?
- Ааааа,- улыбаясь, Марина отправила конфету в рот. - Угадай.
Вика встала, подошла к раковине. Над ней висело сооружение из двух небольших,
обтянутых марлей колб. На горлышке нижней поблескивало металлическое кольцо, от
него тянулась вниз полупрозрачная трубка. Из трубки в раковину капала
мутно-коричневая жидкость.
- Черт ее знает, - Вика откинула назад волосы, - Поебень какая-то...
Марина встала, подошла к ней, обняла:
- Детка, этот аппарат собирал академик. Мой дедушка. Не чета нам с тобой. Так
что немудрено, что ты не понимаешь.
- Ну а зачем он тебе?
- Ты в институтах не училась?
- Конечно. Чего я там не видела.
- А ты кем работаешь?
- Соками торгую.
- А я преподаю в МГУ.
- Ни хуя себе! Ты что, профессор?!
- Нет. Старший преподаватель плюс младший научный сотрудник.
- Ни хуя себе! Во влипла я!
- Так вот... - Марина провела пахнущими кофе губами по смуглому Викину плечу, -
аппарат этот для обработки нормы.
- Правда?
- Да.
- Здорово...
- Это мой дедушка сделал. Он химик был. Ты норму пробовала хоть раз?
- Однажды рискнула. У Зинки Лебедевой кусочек отщипнула.
- То-то, киса. А я регулярно. Двенадцать лет. Но благодаря моему гениальному
дедушке, она уже ничем не пахнет. Ясно?
- Ясно. Молодец дедуля. И долго так висеть ей?
- Сутки. Норму с вечера намочишь в крутом таком содовом растворе, размягчишь,
чтоб кашицей стала. А потом в аппарат. Туда мела, соляной кислоты и немного
едкого натра. Вот. В горячей воде час, а потом над раковиной. А через сутки она
отвисится, колбы разъединяю, там внутри формочка стеклянная, такая же, как норма
- квадратная... формочки - плюх... - Марина провела рукой по Викиному животу,
погладила гладко выбритый лобок. - И милости просим. Такая же норма.
- А не вредная она после всех этих кислот?
- Нет, что ты. Они нейтрализуют. Ничем не пахнет. Как глина.
