советская литература переживает сейчас довольно драматический период?
-- И смотрит, как могут только немцы: доверчиво и с заведомым
пониманием. Что, что мне ответить этому милому человеку? Что
культурная ситуация в стране ужасна, а литературная чудовищна? Что
наглость, нигилизм, невежество возведены в ранг не только достоинств,
но и качеств, необходимых писателю для успешного продвижения по
окровавленной литературной лестнице? Что вороньи стаи оголтелых
негодяев от критики жадно расклевывают тело опрокинутой навзничь
Русской Словесности? Что мое литературное поколение зажато между
смертельными жерновами -- свинцовоголовыми фронтовиками-сталинистами и
молодыми геростратами от литературы, рассматривающими Русскую Культуру
в зловещем отблеске своей пиромании? Что за последний месяц я потерял
трех своих лучших друзей? Что я изрубил топором пишущую машинку? Что
мне снятся люди с гниющими головами? Что я не могу видеть вечером
собственные руки? Что я боюсь комода? Святый Боже, Святый Крепкий,
Святый Бессмертный, помилуй нас.
4. 5. 1990. Все самое важное я всегда безнадежно просыпаю. Фатум. Едва
разлепив глаза, поднял голову и понял, что мы давно уже проехали Лоб и
едем по Переносице. Вчерашний собеседник исчез вместе с портфелем.
Третий раз в жизни пересекаю я границу Германии и третий раз просыпаю
Лоб. Что это? Русский анархизм? Или просто обломовщина? А может --
ранняя старость? Глупо, глупо. Еще вчера вечером, когда, сидя в
вагоне-ресторане, мы с оберштурмбаннфюрером запивали мадьярскую
палинку чешским пивом, на западе горизонта проступило несколько
гигантских холмов правильной формы, за которые мой визави сразу
предложил выпить. Я согласился после недолгого колебания. Все пути из
России в Германию проходят через Браунау. Вполне в духе времени,
вполне. Здесь на площади более 10 000 кв.км. за одиннадцать лет
проделаны гигантские земляные работы. Под руководством Шпеера тысячи
людей и машин воссоздали из местного ландшафта ЕГО лицо, запрокинутое
в небо. Фото- и аэрофотосъемка категорически запрещены. Знаю, что
Армстронг и Стаффорд снимали из космоса. И наши уже, наверно, снимали,
снимают и будут снимать. Смешно. Сейчас поезд едет по Переносице,
поднимаясь на самый кончик Носа. Там -- остановка, таможня,
мучительный обряд "Пересечение Границы", телескопы для наблюдений за
космическим льдом, жертвенник из костей покоренных народов,
биотеплицы, колумбарий. Во всем перехлест в сторону нездорового
гигантизма. Чувство меры, чувство меры. Как недостает его ХХ веку!
Подобные капища творят чиновники от искусства, а не подлинные
художники. Корбюзье сделал бы по-другому. Предстоит долгая, стоянка
часов шесть, потом поезд на специальных лифтах спустят вниз, в
Носогубную Складку. Там, собственно, и расположен городок Браунау,
исполняющий роль усов. Пришлось его немного расширить и придать нужную
форму. Дальше -- Губы, Подбородок. Но почему, почему меня всегда
беспокоит то, что будет дальше? Почему, откуда такое неумение и
нежелание жить настоящим моментом? До каких пор русскому сознанию
балансировать между прошлым и будущим, не замечая настоящего? Есть ли
предел нашей гносеологической жажде, нашим метафизическим амбициям?
Доколе предстоит нам манихействовать вокруг Духа, противопоставляя ему
униженное нами Бытие? Где релятивистская вменяемость? Где
релевантность? Господи, когда мы научимся просто ЖИТЬ? Прав
Бердяев:"Русские все склонны воспринимать тоталитарно". За что,
Господи?
5. 5. 1990. 4 часа 18 минут. Слава Богу, не проспал. Уже рассвело, до
восхода минут 40. Сатурн еще противостоит Юпитеру, но уже сдвинулся к
Марсу. И-Цзин обещает невразумительный "колодец" и "верещание белки".
Славяне тоже невразумительны. Поезд ползет, как улитка по лезвию.
Запоминай, запомни все. Живи этим мгновеньем. Вот рельсы, бетонные
шпалы, вот туман, вот из него выдвигается громада Мюнхенского вокзала,
вот стрелочник, вот патруль с двумя овчарками, вот перрон, перрон, как
долго, долго тянется. Господи, как долго! Всю жизнь приходится нам
ждать, надеяться, верить, уповать, как бы не минуло нас ГЛАВНОЕ. А
вдруг минует, и обезумевшими Навуходоносорами закружимся мы на месте,
поедая обгаженную нами траву? Господи, неужели все тщетно? Последние
сантиметры мучительной дороги. Господи! Стоп. Вылез И сразу заметил
встречающих: вагона на два вперед -- трое в униформе. Подошли.
Унтершарфюрер Вилли и двое солдат из внутренней охраны лагеря. Вилли
улыбается:
-- Wie geht's, Негг Schriftsteller??
-- Danke, Willi. Nicht schlecht.
Я жму его плотную руку, солдаты подхватывают чемоданы. Проходим сквозь
вокзальную толпу и на двух мотоциклах с объемистыми колясками
отправляемся в путь. Дорога из Мюнхена в Дахау -- минут 30, всего
тридцать, полчаса, но это дорога, нет, ДОРОГА, дорога, или, Господи,
дорога, это нервная дрожь, тугое нарастание сердечных ударов, истома
ожидания, это, это предрассветный баварский ветерок, покой и порядок,
проплывающие цветущие каштаны, крестьянские приветствия: Grus Gott!,
это утренняя эрекция, это, наконец, два порывистых изгиба шоссе,
кусты, трава, лагерные вышки, Stacheldranht, волосы, лагерные ворота.
Проверка документов, мучительно сладкая, замутняющая разум, четкие
вопросы симпатичных парней, молодые глаза, с милой пристальностью
смотрящие из-под касок, очаровательное рычание овчарок, шелест
краснокожего советского паспорта в надежных немецких руках, пьянящий
лязг задвижки, скрип, нет, нет, шорох, шепот открывающихся ворот,
сердечные спазмы, холод рук, жар щек, запотевшее пенсне, гравий,
запах, нет, запах ЛАГЕРЯ, святой , родной, дорогой, лишающий речи,
разрывающий сердце, медленное, медленное, медленное движение по
гравию, только бы не потерять сознание, сердечная молитва и надежда, и
любовь и ВЕРА в могущество НАСЛАЖДЕНИЯ, разрастающегося в груди
безумным баобабом, о, как ошеломляюще чудесны его корни, безжалостно
прорастающие сквозь легкие, желудок, кишечник, разветвляющиеся по
венам перистальта и наполняющие пещеристые тела члена кипящей
радостью, как желанна его крона, расправляющаяся в мозгу миллиардами
сверкающих божественных листьев, как желанен его ствол, беспощадно
распирающий мое горло! Останавливаемся. Аппельплац. Господи! Сердце,
сердце, halt. Учись пить вино наслаждения по каплям, не захлебывайся
им. Выберись из коляски, ступи на утренний хрупкий гравий, всмотрись в
океан тумана, жирного, как молоко баварской вдовы, различи знакомые
очертания: единственный барак, административное здание, тюрьма,
мемориал погибшим, и там, вдали, в молочной нирване, ма яком гнойных
Колумбов, -- труба крематория, труба, труба, Господи, адского Иерихона
Твоего, труба Райского Высасывания, Первая Труба Оркестра Корректоров
Рода Человеческого, ТРУБА ОМЕГА, труба Вечного Оргазма Отлетающих,
Коричневое Торнадо Перерождения. Рукотворный Лифт В Чертоги
Нефритового Императора, Катапульта Главного Прыжка, Грозный Испаритель
Душ, нет, нет, не ВСЕ сразу, повремени, желанное, медленно, постепенно
оживай, Божественный Механизм узнавания, раскручивайтесь сверкающие
маховики ДОРОГОГО, спермой, спермой смажу я золотые подшипники твои,
кровь, кровь свою залью я в серебряный карбюратор твой, мясо тела
моего брошу в ревущую топку твою, сверкайте, сверкайте, платиновые
спицы Колеса Наслаждения, хрусти, хрусти, Гравий Предвкушения,
готовьте меня к Главной Встрече с Тобой, БОЖЕСТВЕННАЯ, НЕЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ
МУЧИТЕЛЬНАЯ, ОБОЖАЕМАЯ СТРАШНАЯ, ДОРОГАЯ: она появляется всегда
вовремя-непредсказуемо в пространстве ожидания, как кристалл в
перенасыщенном растворе, как и сейчас, когда уже сегмент солнца и
птицы за проволокой, и запах, запах и хруст, ОНА идет ко мне из тумана
через аппельплац наискосок, проходя между виселицей и гильотиной, ОНА,
двухголовая женщина в черной гестаповской форме, Моя Адская Прелесть,
слева -- Маргарита, справа -- Гретхен. Маргарита: милая моя,
бело-золотая, мягкая, молчаливая, волосы Лорелеи, глаза Лилит, губы
Сапфо, нежность живаговской Лары и Лотты в Веймаре (в смысле
очарования); Гретхен: черно-синяя, вороново крыло, глаза Брунгильды,
лицо Брунгильды, голос Брунгильды, губы Саломеи, решительность Леди
Макбет Мценского уезда, непреклонность захермазоховской Ванды,
расторможенность садовской Жюстины. ТЕБЕ 23 года, ВАМ 23, ("Разорение"
по И-Цзину, "ребро оленя" по славянам.) Ты появилась на свет в момент
атомной бомбардировки Лондона, Глазго, Ливерпуля, Манчестера, под,
останови мое сердце, Господь Силы и Славы, под рокочущий рост
Плутониевых Шампиньонов, твои родители пали смертью храбрых спустя 5
лет, нет, нет, Милое Мое Дихотомическое, во время Нью-йоркского
Десанта, ТЕБЯ воспитала Родина, Маргарита -- гауптштурмфюрер СС.
Гретхен -- штурмбаннфюрер СС, мы встретились на ВДНХ в павилионе
"Свиноводство", помнишь, ты стояла перед загоном с хряком. 1500 кг. Я
сказал, что это и есть нирвана, он не может встать, спит вечно, ты
была грустна, ты теребила перчатку, а хряк громко дышал и вздрагивал и
я предложил: пройтись.
Камера 1 : сразу милая когда в кресле как бы стоматологическом и
клещи и ты моя прелесть со стеком и внизу голенькая а меня привязывают
кафеля много света и сначала по ногам бьешь со свистом до
кровоподтеков а я плачу а потом клещи и ноготь на мизинце и ты любовь
моя говоришь терпи русская свинья а я кричу и писаю на ноги на ножки
избитые и плачу а ты смеешься и показываешь ноготок в щипцах вырванный
через час посмотри похож на лепесток герани съешь его и я глотаю.
Камера 2: холодно темновато крысы рука болит и ноги за стеной
насилуют американца господи сколько страданий в мире входите вы с
георгом а когда подвешивали кричал как в детстве мама электроды один к
мошонке другой к мочке уха мама гретхен целует георга маргарита кричит
чтоб я во всем мамочка признался все все подпишу милые все признаю они
целуются я кричу и американец стонет подписал что я принимал активное
участие в испытании первой газовой камеры на лбу написали фашист.
Камера 3: мягкая мебель телевизор георг ты курт показывают как меня
пытали все вы обедаете мне не дают смотрю себя в телевизоре курт
просит расскажи о достоевском я рассказываю вы едите пьете пиво
смотрите меня и слушаете меня потом спасибо за лекцию господин
писатель по очереди мочитесь мне в лицо совсем как николай петрович.
Камера 4: бетон и доски ты в репродуктор пересказываешь мою лекцию
гретхен одно предложение мартарига другое есть хочу слабость зачем я
сюда приехал ты просто беспощадна так все-таки женщине нельзя.
Камера 5: с утра порка и господи не надо только до крови и вы
кричите чтоб я рассказал опять о достоевском о покаянии раскольникова
и я не надо по яичкам только я плакал и три стека и господи а ты
гретхен меня не жалеешь а маргарита кричит в ухо и я рассказываю а
потом я на полу и больно а ты каблучками на грудь и я рассказываю о
покаянии и о сонечке мармеладовой а ты смотришь сверху а курт и
штеффен тебя трогают внизу и дышать нельзя и каблуки острые а они
трогают и ты пунцовая гретхен а маргарита кричит мне громче громче
громче свинья потом опять порка по пяткам и ты спрашиваешь о сонечке и
снова бьешь а курт и штоффен тебя гладят и пьют пиво.
Камера 6: с утра вошла бросила руны покой и ожидание умоляю есть
пить очень целую сапоги прошу страшная жажда и голод ушла со смехом в
потолке люк и спустила на веревке умоляю спустила кусок спустила
баранью ногу жареную льют я рот подставляю кровь свежая баранья ловлю
ртом захлебываюсь ловлю пью до изнеможения потом мясо кусаю дергаю и
ты дергаешь маргарита смеется а гретхен говорит пожалей грызу то ниже
то выше неописуемо вкусно ем милая ем а в люке твои лица любимая
обожаемая моя ем как впервые в жизни как родился только что через еду
мы возрождаемся как фениксы как озирисы как дионисы как христы и ты
смеялась маргарита не давала гретхен давала обглодал белая кость на
веревке а потом вы объявили в репродуктор что я съел окорок русской
девочки лены сергеевой и пил ее кровь бросили фото милое милое русское
